Из интервью «Континенту» (Лондон, 1996 год)
Опубликовано в журнале Континент, номер 149, 2011
3.
Антоний, митрополит Сурожский
Христианство — единственная
последовательная форма материализма
Из интервью «Континенту» (Лондон, 1996
год) [1]
— […] Как
лучше строить жизнь в такой стране, как Россия, где много и разных религий, и
разных идеологий?
Во всех странах сейчас множество религий, множество
идеологий и разных подходов к жизни. Я думаю, что надо относиться ко всем с
открытостью, потому что человек ни идеологии своей, ни религии, ни подхода к
жизни не выдумывает. Это все идет откуда-то изнутри, из глубин, от того, что он
узнал от окружающей среды. Если говорить, в частности, о религии, я пришел к
очень твердому убеждению: никто не может сказать, что он знает, что Бог
существует, если он не встретил Бога в своей жизни. И поэтому говорить, что вся
наша вера истинная, а вся вера других людей — фантазия, нельзя. Надо
прислушаться к человеку и попробовать узнать, что он о Боге знает…
<И главное — помнить, что нельзя создавать против
чего-нибудь; создавать можно, никогда не думая, что у нас был бы рай, если бы
«их» не было: коммунистов, или немцев, или русских, или эксплуататоров,
или кого-нибудь другого. Вся задача жизни в том, чтобы и человек стал Человеком.
[…] Мне кажется, мы слишком часто ослеплены большими проблемами и не видим
малых. У нас, в православии, колоссальное количество понимания, богословского
знания, аскетического и мистического опыта, но это не значит, что мы его
применяем. […] Мы знаем, мы можем описать, замечательно представить в
богослужении, в проповеди, во всех формах православного выражения — а до
дела дойдет или не дойдет?..
Мы часто отговариваемся тем, что «мы молимся за весь мир».
Но что миру от нашей молитвы, когда люди голодные, холодные? В притче Христовой
об овцах и козлищах суд происходит не о том, во что ты веришь, веришь ли в
Бога, веришь ли во Христа. Вопрос только в одном: ты был человечен или
ты ниже человеческого уровня? Ты накормил голодного? Одел нагого? Принял под
свой кров бездомного? Посетил больного? Не постыдился признать, что тюремный
заключенный — твой друг?.. Если ты не был человечным, если ты просто
человеком не был, то не говори, что хочешь вступить в область Божественную. А у
нас очень легко возникает чувство, что мы вступаем в Божественную область. У
нас такое колоссальное богатство, что одной крупицей можно насладиться и
насытиться. Но православные страны как таковые (я не говорю об индивидуумах) не
дошли до того, что богословие должно быть применимо к жизни. Еще апостол Иаков
говорил: «Покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу веру мою из дел
моих». Мы, может быть, не виноваты в том, что это не продумано, жизнь так
складывалась, что не продумывали, но уже очень давно надо было начать
думать. И теперь-то нам надо думать, а не довольствоваться тем, что наша вера
так совершенна, что нам учиться у других нечему.>
— Возможно ли объединение лидеров различных религий с целью
предотвращения войны и насилия?
Не всегда удается собрать представителей разных конфессий,
чтобы они говорили одним голосом, в частности, о взаимоотношении, об открытости
друг другу, боролись бы вместе против неправды, войны и т. д. Разом всех не
оберешь. Но мне кажется, что нужно собирать тех людей, которые уже созвучны
вам, уже думают в тех же категориях. Пусть вместо ста человек соберутся
несколько человек, пять-шесть, и будут думать вместе: каждый из них имеет
контакт еще с одним человеком, затем и еще одним, и постепенно можно
распространять добротные, благородные мысли, чтобы они росли, как разгорается
огонь. Сначала какая-то тростиночка загорится; от того, что она загорелась,
сырые дрова начинают дымить, а потом они высохнут и другие начинают гореть. Я
думаю, что только так можно добиваться того, чтобы все большее число людей
врастало в это единство мысли, чувства. А кроме того, я думаю, что эта работа
должна идти не только среди главарей, лидеров, потому рано или поздно лидеры
или главари, люди, которые привыкли управлять, начинают руководить другими, не
давая им возможности думать, чувствовать, выражаться. И потому если и собирать
такую группу людей, которая постепенно может разрастись числом, надо
одновременно эти мысли сеять, как семя, чтобы они пали на почву, будь она
добрая или пока недобрая; вспахивайте эту почву, чтобы весь народ начал думать
и переживать, и воспитываться. Иначе получается, что целое поколение лидеров
берет в свои руки других людей, которые остаются недорослями.
— Должны ли права
«меньшинств» быть выделены особо?
Опыт жизни показывает, что если не оговаривать права
меньшинств, если они не будут совершенно ясно выражены на бумаге, их будут
обходить. Поэтому когда есть какое-то меньшинство — будь то религиозное,
расовое или другое, надо, чтобы его права были продуманы и ясно выражены на
бумаге, пусть не окончательно, а как первая попытка. И на основании этой первой
попытки люди смогут посмотреть, что из этого получается, что надо исправить,
что надо прибавить, что нужно убавить. Но кроме этого, есть другая сторона, о
которой слишком часто забывают: та, что права одних зависят почти всецело от
обязанностей других. Мы говорим постоянно о «правах», как будто можно добиваться
каких-то прав против воли других людей. Тогда как надо воспитывать человека на
том, что у него есть обязательства по отношению к другим людям, к этой
категории или группе людей. И постольку, поскольку у человека есть сознание
своей ответственности и обязательств, права делаются реальностью. Иначе они
делаются предметом борьбы.
— Какова роль религиозных идей и организаций в современном
движении за права человека?
Роль религиозных людей [в движении] за человеческие права
должна быть основана на том мировоззрении, которое у нас есть, и я сейчас буду
говорить только как православный или христианин. Всякий христианин
рассматривает всякого другого человека, своего или чужого, не только как
человека, который просто родился в жизнь, но как человека, который был вызван к
бытию Божественной любовью. Бог его возлюбил и призвал жить. Причем та жизнь,
которая сейчас ему дана, это только начало приобщенности к той жизни, которая
ему предложена. Бог создал каждого человека, поверив в него, на каждого Он
надеется, и Его надежды никогда не сокрушаются. Поэтому если мы будем так
относиться к каждому человеку и группе людей, то сможем творчески для людей и с
людьми вместе что-то делать.
Мне вспоминается священник, который мне встретился в
детском лагере, когда мне было лет десять. Он меня поразил; я не понимал тогда,
в чем дело, только значительно позже понял. Меня поразило, что он нас всех,
мальчиков, любил неизменной любовью. Когда мы были хорошие, его любовь была
ликованием; когда мы были плохие, его любовь была острой болью, но никогда не
уменьшалась. Такова Божия любовь к нам, и такова должна бы быть взаимная наша
любовь друг к другу. Мы можем радоваться на добро в человеке, мы можем плакать
над злом в человеке, но любовь не должна меняться от этого. […]
Человек — образ Божий, святыня, икона. Эта икона может
быть осквернена, может быть испорчена. Но как бы мы отнеслись к иконе, если бы
увидели, что ее затоптали, загрязнили, осквернили? Мы бы к ней отнеслись с
особенной нежностью, благоговением. Вот так мы должны научиться относиться друг
к другу и к тем группам, которые изуродованы ложной идеологией, неправдой или
просто незнанием, непониманием.
[…] Каждый из нас потенциально призван к святости. Это,
конечно, идеал, то, к чему мы должны стремиться. Но святость начинается не с
момента, когда мы передвигаем горы, а с момента, когда мы свою жизнь отдаем в
руки Божии с твердым намерением стать как бы проводниками Его мудрости и Его
воли. И в этом отношении не обязательно быть «патентованными» святыми, а надо
быть людьми, которые устремлены в определенном направлении. Есть люди —
сами не святые, но которые могут словом вдохновить других. Ведь подумайте: все
святые, которые чтутся у нас на Руси или где бы то ни было, были воспитаны
приходскими священниками, которые сами святыми не стали. Но они читали вслух
Евангелие, проповедовали от чистого сердца — может быть, аляповато, может
быть, несовершенно, но правдиво — слово Божие. И другие люди, которые были
способны загореться так, как те сами гореть не умели, загорались. Серафим
Саровский был воспитан обыкновенным местным священником; и то же можно сказать
о всех святых, за редкими исключениями.
Христос говорит нам, что мы призваны быть не от мира сего,
но в мире… Мы призваны, хороши мы или плохи, творить суд Божий, правду Божию
и быть совестью этого мира, причем не Церкви, а совестью всех. Мы должны быть
как бы светом, хотя бы малой свечой, хотя бы искоркой света, и мы должны вместе
с теми, кто не верит во Христа, в Бога, которые борются против Него, делать
всё, что можем по совести делать вместе, ради того, чтобы строить град
человеческий, который просто был бы достоин человека. А потом в этот град с
собой вносить измерение, которое достойно Бога. Вот что мне кажется. И поэтому,
где бы мы ни были, наше дело не то что «проповедовать», а каждый раз в ситуации
конфликта, напряжения, разногласия не брать сторону, которая нам, как
церковникам или верующим, выгодна, а сказать: «Вот в чем правда Божия; правы и
вы, и вы». Или: «Вы оба неправы». (Я думаю, что если бы мы так поступали, то
часто от этого сами и страдали, но это дело другое.) И мы не можем ждать
момента, когда сами станем воплощением правды Божией, для того чтобы ею
поделиться с другим, кому она нужна. Так же, как нельзя сказать человеку: «Я
тебя накормлю, когда сам разбогатею». Поэтому мы должны помнить, что несем
священную влагу в глиняных сосудах. Мы — глиняные сосуды и должны это
понимать, и знать, и признавать открыто; но одновременно говорить: «И однако
то, что я тебе сказал, — Божие слово…» Вокруг нас разные люди. Есть
ищущие, есть друзья, есть потерянные овцы; и они имеют право на живое слово и
не могут ждать, пока у нас вырастет сияние вокруг головы, — тогда будет
поздно. Вот что мне кажется нашим делом — где бы мы ни были.
— Какова роль Церкви и религиозных деятелей в сохранении
окружающей среды как Творения Божиего?
Для верующего весь мир сотворен Богом, весь мир был призван
постепенно одухотвориться и войти в полное общение с Богом. В конечном итоге
призвание всего мира в том, о чем говорил апостол Павел: чтобы Бог стал всем во
всем, чтобы Он пронизал всё Свое творение, как жар пронизывает железо, как
тепло пронизывает человеческое тело. Поэтому нет такого существа или предмета,
который был бы ничтожен в глазах Божиих и мог бы быть ничтожным в глазах людей.
Мы не можем рассматривать природу и то, что существует вокруг нас, только как
материал для нашей жизни. Много лет тому назад ко мне приходил исследователь из
Америки, который поставил два вопроса. Один вопрос: «Что такое молчание?» Ну,
я, будучи священником, мог наговорить сколько угодно о молчании, хотя молчать,
может быть, и не умею. А вот второй вопрос был: «Что такое дерево?» И я ему
ответил, как умел. А потом я этот вопрос поставил двум людям. Один —
молодой богослов — ответил: «Дерево? Это строительный материал». Потом я
задал этот вопрос полукультурной, ничем не выдающейся молодой девушке. И она
мне ответила: «Дерево? Это же красота! Посмотрите, как оно растет. Послушайте
звук дождя или ветра в ветвях и листьях! Это красота…» Я думаю, что мы должны
научиться смотреть на дерево не как на строительный материал, а как на красоту,
которая призвана себя перерасти, для того чтобы приобщиться к Божественной
красоте.
<Мы знаем, например, из житий святых: вокруг них
образовывались как бы оазисы любви, мира, и даже природа менялась, звери иначе
относились друг к другу и т. д. Но мне сейчас вспоминается рассказ из
французского романа о том, как некий человек, побывав на островах Тихого океана
и увидев природу какая она есть, пока человек ее еще не опоганил, не осквернил,
не разрушил, ее действительно возлюбил. Он вернулся во Францию, купил клочок
совершенно иссохшей земли, где были только камни и почва, на которой ничто не
могло расти, и стал этой почве, этому участку петь песни любви. И
постепенно эта почва стала отзываться, и вырос райский сад, куда стали
собираться окрестные звери, причем такие, которые нормально друг от друга
бежали бы. Собираются все, за исключением одного: лиса не пришла. Человек этот
сначала страшно болеет душой за лису: как это она не понимает, что тут рай, где
ей было бы так хорошо. Потом ему становится обидно, он начинает раздражаться,
потому что пока лиса не придет в рай, рай-то неполный. И постепенно ему
приходит мысль: не будь лисы, рай был бы полный… И он лису убил. Когда он
вернулся на участок, все завяло, все звери разбежались, все вымерло… Я думаю,
это мы и делаем. Если бы могли так полюбить — не участок земли, а тот
участок жизни, который нам принадлежит, и пели бы ему песни любви (не
сентиментальные, не Вертинского, а что-нибудь более оживотворяющее), то могли
бы создавать рай в маленьких уголках, которые потом, может быть, слились бы.
Семен Людвигович Франк писал в рецензии на одну из книг
отца Сергия Булгакова, что христианство — единственная радикальная и
последовательная форма материализма. Потому что материализм игнорирует материю,
тогда как христианство ей придает абсолютное и окончательное значение. Для
такого материалиста материя — строительный материал. Для христианина
материя — нечто, что должно войти в Царство Божие, должно просиять
приобщением к Божеству, когда Бог будет всё во всем, когда и мы станем
причастниками Божеского естества — это всё слова апостола Павла. Это
требует определенно радикального отношения ко всему. Святой Исаак Сирин в одном
из своих слов говорит, что только тот может молиться чистой молитвой, кто
примирился с Богом, с собой, с ближним и со всеми предметами, которых он
касается, то есть кто каждый предмет рассматривает как потенциальную святыню.
Это не значит, что надо копить старые спички; но никогда не надо относиться к
предмету, будто он не существует. Я помню человека: когда, задумавшись, он
бросал тряпку, которой вытирал стол, он останавливался, брал тряпку, говорил:
«Прости!» — и клал ее на место. Это может показаться нелепостью, но это
говорит о целостном отношении ко всякой материальной реальности. Вот это мы
могли бы воплощать, потому что каждый из нас чего-то касается, какими то
предметами пользуется. Как я ими пользуюсь?..
И среди прочего мы пользуемся другим человеком. Потому что
если мы не видим в другом человеке святыню, он делается предметом, и мы тогда
им пользуемся, будто он предмет, эксплуатируем его в той, другой или десятой
форме. Это уже расширяет тему на людей вокруг нас, но делает ее очень
конкретной. Потому что если я отношусь к моему ближнему как будто он только
предмет, который является в моей жизни или помехой, или помощью, или предметом
притяжения, соблазна, желания, я из него уже делаю вещь и лишаю его достоинства
не только как человека, но и как вещи, потому что и к вещи нельзя так
относиться. Мы можем заниматься тем, что здесь называется acid rains, осквернением
природы, воздуха, которым отравляется всё в Европе, или мы можем быть живым
словом Божиим и признавать — это очень важно, — что сами не живем в
уровень этой правды, но что правда от этого не меняется.
Сейчас мир настолько стал единым, что недостаточно говорить
о том, что надо в одном месте делать то или другое и этим решится вопрос
существования или выживания народностей, которые живут на этой территории.
Сейчас то, что происходит в одной стране, действует или положительно, или
отрицательно на другую. […]
Сейчас мы дошли до такой степени, когда очень многое видно.
Беда не где-то за морем случилась, — ее везде можно видеть: в речках и
реках здесь, на побережье во всей Европе; можно видеть фотографии, фильмы. По-моему,
до сознания людей сейчас кое-что доходит. Но все это движется очень медленно, и
успеем ли мы проснуться, пока нас не настигнет смерть, это дело другое. Но
каждый из нас что-то может сделать. Если делать будут не отдельные люди, а
масса, это уже какое-то движение; и большей частью, если масса людей за что-то
берется, то это распространяется и выражается в правах, в законах, в привычках.
Но начать можно только с себя и с малого. И если один человек за другим начнет
с себя и что-то будет творить достойное и себя, и созданного мира, и, в
конечном итоге, Бога, тогда возможны постепенные перемены. Положение не
изменится сразу, но сознание людей переменится.
И еще: нельзя ли сказать, что одна из причин, почему мы так
разрушаем мир, в том, что мы строим слишком много уродливого? Человек сейчас не
может видеть природы, потому что некуда выйти на природу. Города так
расползаются, что есть люди, которые никогда не бывают в чистом поле или в
лесу. И кроме того, то, что они видят в городах, уродливо и не может вдохновить
к сознанию красоты, которое потом может перелиться в сознание поклонения чему-то
большему, чем материя в самом низком смысле слова. […] Я думаю, мы потеряли
сознание, что весь мир — как бы живой организм по отношению к Богу. То
есть: мы не можем говорить с деревом или с камнем, но Бог говорит с деревом и с
камнем, потому что Он сказал всему, что сотворено: «Явись из небытия в
бытие!» — все создание услышало Его голос. К сожалению, это не обсуждается,
об этом мало думают. Отношение большинства людей к зверям: это либо игрушка,
либо скот, которым можно пользоваться.>
А в широком масштабе многим представляется, что я в мире
имею право дотла все истребить, употребить, съесть… А потом оказывается —
ничего не остается. И вот нам надо вернуться не к «экологическому»
представлению, а к пониманию того, что мир являет собой одно целое, созданное
Богом для нас, одно целое, о котором можно говорить и с безбожником, которое
является частью нашей судьбы, общей судьбы и человека, и вещественного мира.
Важно иметь богословскую базу отношений Бога с человеком и со всей тварью и
роли человека как посланника Божия, как служителя Божия по отношению к твари.
Конечно, пока невозможно говорить о том, чтобы экология была построена на таком
видении, как у Максима Исповедника, например. Но мы должны знать, что оно есть,
что это лежит в основе Священного Писания и Ветхого и Нового Завета, что это
наше призвание. Жизнь драгоценна, и мы призваны служить жизни, а не ею обладать,
властвовать над ней или быть паразитами земли.
[…]
— Пожалуйста, выразите ваше мнение по поводу участия женщин
в развитии современной цивилизации.
Во-первых, надо иметь в виду, что в роде человеческом
сейчас по меньшей мере пятьдесят процентов женщин, поэтому игнорировать
существование женщин совершенно безумно и бессмысленно. Второе — вопрос о
Церкви. Церковь построена, к сожалению, по образцу Византийской империи, т. е.
на власти и подчинении. Мне часто вспоминаются слова отца Софрония, который подвизался
на Афоне, а окончил свою жизнь здесь. Он мне сказал: «Да, мы всегда думаем о
Церкви как о пирамиде. И мы забываем, что Церковь — пирамида, стоящая
на своей вершине, что те, которые имеют управление Церковью, руководство
Церковью, должны быть ниже всех, и на них надо строить». И в этом отношении
каждый, кому поручено служить в Церкви, должен быть слугой, рабом, а не
властелином. У нас есть иерархическая структура, которая оправдана и нужна;
речь не идет о том, чтобы ее не было, а о том, чтобы тот, кто занимает
ответственное положение, был слугой других людей.
И еще, мы потеряли сознание того, что такое мирянин. Для
нас мирянин — человек, который принадлежит «миру», тогда как на греческом
языке мирянин — это член тела Христова, народа Божия. И в этом отношении,
какой бы у тебя ни был чин в Церкви, ты такой же член народа Божия, как любой
другой. […] И мы должны вновь осознать роль мирян, и в этой группе мирян должны
осознать роль женщин. Есть как бы подвал, куда загнаны женщины, — а они
такие же миряне, имеют такое же значение перед Богом. У нас есть
равноапостольные женщины, у нас есть мученицы-женщины, у нас есть святые
женщины всех разрядов и типов. Но это займет много лет и очень трудного труда.
Мы должны к этому идти, потому что иначе мы проходим мимо чего-то очень
важного. Мир, который построен по схеме мужского ума, неполноценен. Женщины
должны внести в него свое.
Бог создал Адама, и сначала он был создан как полнота
человека (это учение одного из святых отцов). По мере того как Адам созревал из
невинности, еще не оформленности в полноту человека, он пришел к тому моменту,
когда в нем две стихии начали обособляться. И тогда Бог разделил его на мужчину
и женщину. И когда Адам увидел перед собой Еву, он сказал: «Это кость от
костей моих, это плоть от плоти моей». И не только в том смысле, что это
как бы его физическая половина, а и в том, что, глядя на нее, он себя
узнавал, — однако в том, чем он не мог быть одновременно. И мне кажется,
что нам следует вновь уловить понимание того, что женщина и мужчина в
совокупности составляют одного человека, но у каждого есть свои уникальные,
специальные дарования, и они должны совместиться и сотрудничать для того, чтобы
мир был Божиим миром.
— Как объяснить, что в конце XX века люди смогли достичь
такого технического прогресса, а споры решают всё тем же способом ведения войн?
Я думаю, что технология не может решить этот вопрос, этот
вопрос решается в нравственном плане. Самый простой способ решать
конфликт — это раздавить противника. Но противники стали и сильные, и
опытные, и получаются конфликты, не разрешимые силой. И мы должны научиться
друг друга слушать, прислушиваться. Не для того, чтобы, пока один человек
говорит, самому придумывать опровержение его слов, а прислушиваться с тем,
чтобы понять его нужду и посмотреть, в чем я могу ему навстречу пойти. Это не
всегда возможно в ситуации, где надо делать выбор. Но мы не привыкли друг друга
слушать, мы не привыкли всматриваться друг во друга и слушать другого человека
не как противника, а как человека, который в нужде, которому я могу помочь
пониманием и соответственным действием.
— В России растут тенденции сепаратизма, возрастает
опасность отделения некоторых областей. Как вы считаете, можно ли сказать
некоторым «Иди с миром». Нужно ли идти на сокращение территории России во имя
сохранения жизни людей?
Я думаю, что возможно. Я думаю, что возможно сказать любой
группе людей, которая хочет самостоятельности существования: «Иди с
миром…» — именно с миром, а не с враждой в сердце, — и давай
подумаем, как мы можем сотрудничать. Что, когда ты будешь свободен, когда у
тебя будут руки развязаны, мы можем сделать совместно. Что вы можете сделать
для нас и что мы можем сделать для вас?» И очень важно в такой ситуации, чтобы
тому, который является «меньшинством», наиболее слабым, был поставлен вопрос
так: «Ты нам нужен. Что ты для нас сделаешь? Ты можешь нас вдохновить своей
культурой, ты можешь поделиться мыслями, которых у нас нет. Ты можешь сделать
вклад, как бы ты ни был мал чисто территориально, в ту великую территорию, в
тот великий национальный комплекс, который мы представляем собой…»
[…]
— В сентябре в Колумбийском университете в Нью-Йорке девять
человек из Югославии, Болгарии, Румынии и бывших республик Советского Союза
встретятся, чтобы пройти курс по религии, свободе и правам человека. Что бы вы
пожелали нам и какой вопрос выделили бы?
Если ставить вопрос о религии, правах человека и свободе,
то его надо ставить так, чтобы слово «религия» не первенствовало все время,
потому что права человека, свобода — понятия, которые относятся не только
к верующим, — они относятся ко всем. Безбожник может быть так же одарен
свободой, иметь такие же права, как и верующий. И когда мы настаиваем на том,
что то или иное провозглашаем с точки зрения религии, мы этим отстраняем целый
ряд людей. Кроме того, это неубедительно. Я работал во Всемирном Совете Церквей
достаточно лет и знаю, что есть вопросы, которые всечеловеческие. И если вы
верующий и эти вопросы решаете из глубины вашей веры, но не внушая людям, что
это религиозный подход, то вы можете что-то хорошее сделать. […]
Вела
беседу Лариса Скуратовская
1996, № 4 (90)
[1] В интересах более развернутого
представления читателю взглядов владыки Антония некоторые его ответы дополнены
его высказываниями на те же темы, взятыми из не опубликованных к тому времени
бесед владыки в различных аудиториях и подготовленными к печати по его
благословению Еленой Майданович. В тексте эти фрагменты взяты в угловые
скобки. — Ред.