Опубликовано в журнале Континент, номер 142, 2009
Павел ЛУКЬЯНОВ
— родился в Москве в
Павел ЛУКЬЯНОВ
Мир как спрос и предложение
I. Проданные и забытые
1
Испанское телевидение показало интервью с автором новой книги. Издательство потирает руки: товар свежий и ходовой. Автор — женщина, проститутка, описавшая свою жизнь в книге «Невинная от рождения».
Проститутка — писатель… Почему бы нет? — спросим мы, давно привыкшие к антропофагии в жизни. Грань между цензурой и самозащитой человечества от расчеловечивания кажется нам неявной. В чем разница между- словом писательницы-проститутки и словом толстовской Кати Масловой? Мысли обеих написаны одинаковыми буквами, компьютер и не распознает, кто написал текст: жертва или убийца, — потому что функционально, конструк-тивно любые тексты равны перед бесстрастным анализом, потому что компью-теру все равно. Но нам-то, людям, помимо механического умения читать, при-суща активная страстность восприятия и нравственно-небезраличное отношение к происходящему. Страсть к лучшему жива в каждом человеке, и лишь окружающий беспросвет лишает нас сил стремиться к ясности оценок.
КНИГА ПРОСТИТУТКИ — ИЩИТЕ НА ПОЛКАХ СТРАНЫ. Двадцатисемилетняя писательница дает интервью, окропляя газеты и телеэфиры своим скандальным рейтингом. Деньги и рейтинг не пахнут: главное — чтобы были. Фокусник современного восприятия обращается к нам: «Как можно запретить существующее? Проституция — существует, проститутка — существует, жизнеописание — существует. Мир непрерывен и многомерен, почему же людям всего этого не знать?»
Но речь идет не о запрещении книги, а о спокойствии, с которыми ведется речь о книге. Меня не устраивает легкость этих тяжких откровений. Неужели только я один слышу, как женщина обкрадывает себя, тиражируя подлинную тяжесть и трагичность своей жизни в эдаком среднепринятом общевзвешенном увеселительно-повествовательном ключе?! А мы, зрители, помогаем красть, заодно обкрадывая и свое собственное восприятие человека. Жизнь в своей неразъемной и цельнокаменной сути всегда глубже и темнее наших желтых прибауток и откровений на потеху дня. Бедную женщину насилуют уже всем районом, всем городом, всей страной, а она все тянет руку за якобы состраданием, но мы ей в руку вкладываем все те же деньги, только — уже не за тело, но за всю жизнь оптом, за малую землю жизни, которую она вынесла на продажу. Соня Мармеладова тоже рассказывала о себе, но при этом с нами был автор, знавший о том, что ее история — страшна и что не телом единым жив человек. И вот автор бестселлера — МарияМагдалина 2009 года розлива — сидит перед камерой в профессиональных чулках и рекламно делится с покупателями:
— Когда я говорю с людьми, с мужчинами, то все признают, что да, проституция — это обычная, такая же, как другие, работа. То есть мое занятие вроде бы воспринимается ими как нечто незазорное. К тому же сами мужчины — ведь они пользуются мной, ведь это существует, не я сама это придумала. Но я страдаю, потому что никак не могу найти человека, с кем бы я могла жить. Все мужчины воспринимают меня исключительно как шлюху, потому что я занимаюсь этим за деньги, хотя они сами говорят, что да, это можно считать обычной работой.
О, божественный бизнес! О, свобода и рынок, о! Нас так замучили ежедневным душеприношением на алтарь финансовой деятельности, что мы уже признаем за существующее только то, что приносит деньги. Игра на бирже? Перепродажа овощей? Все хорошо! Все есть работа. Современная работа найдется для всех, кто примет нехитрую вещь: сущим является лишь то, что поддается стоимостной оценке. Принеси прибыль и стань человеком, иначе — не лезь. Писательница, труженица мужских скипетров плачется нам: что происходит? — все признают в ней равноправную работницу, но при этом не относятся к ней как к законной налогоплательщице! Что же не так? — вопрошает женщина.
Ответ прост и страшен: не так — весь наш мир. Проститутка с пером в руке, мы с книгой под мышкой — все мы заложники той самой разницы между телесным и небесным. Наше местное финансовое бытие перенормировало жизнь всего человечества на манер общемирового банка: каждое наше движение дозволяется лишь в случае, если оно направлено на достижение прибыли. Убыль — тоже сгодится: ты только лишь служи, ценна сама целеустремленность к неустанному денежному выражению собственной сущности. Важна ежетотатальная поддержка системы финансового человекооборота. Этот подход уже не вызывает сомнений: о пенсионерах мы говорим в терминах изношенности и нерентабельности, дети — наше вложение в генофондовый рынок, вещи существуют не для человека, это человек нужен для максимизации своих покупок. Логика сердца подменяется логикой рынка. В этом — наш текущий вселенский смысл. Всецелое подчинение сознания ловкому подменышу — финансовой целесообразности, стремление человека обменять весь кальций своих костей на золото и стать полноценной единицей экономического бытия…
Подобная самораспродажа — это не личный, но общественный, мировой грех, пробой в цепи человечества. Каждый писатель-проститутка — в ответе за каждую овцу, которая прочтет его бестселлер. За каждую пятнадцатилетнюю девчонку, которая проникнется рассуждениями о приемлемости любого продажного бизнеса, приносящего прибыль, и получит лишнее подтверждение темноты, безрадостности и безразличия этого мира. Да, бытие твердокаменно, твердосердечно, но эта стена сложена из наших же тел и дел. И у каждого есть возможность отказаться собственным существованием доказывать бессмысленность своего бытия. Жизненный калейдоскоп непоследовательных событий и ситуаций, отсутствие общей устремленности и внятности сбивают нас, мешают определить себя и ощутить, что настоящее золото вообще не блестит, а тихо бьется в нас, делая разум ясным, а жизнь осмысленной. Девочка, мы все не умеем не сбиваться с верной дороги, но в стремлении к лучшему мы безусловно едины. Оставь сомнения, я — твой брат, ложись со мной, я тебя не трону.
2
На английском телевидении была с успехом проведена видео-презентация смерти двадцатисемилетней Джейд Гуди. Женщина умирала от рака в ежевечерней телепередаче на виду у не сводящих глаз зрителей, заплативших ей за право ежедневной съемки и показа ее агонии. Говоря бижутерными словами: она до последнего боролась… человеческий подвиг… умерла в муках… мы были с ней до самого конца…
Разгул человеческого безразличия под маской человечности. Вроде бы гильотинирование и суд Линча давно стали деталями исторических фильмов. Вроде бы нацистские лампы с абажурами из человеческой кожи занесены в обвинительную книгу Нюрнберга. Вроде бы Чикатило, перед убийствами вступавший в беседу с жертвой, расстрелян и проклят. Вроде бы мы называемся людьми, но что такое здесь творится, если мы смотрим ток-шоу «Агония вечерком»? Бедная Джейд восемь лет назад была звездой шоу «Большой брат», скандалила, нравилась зрителям, не нравилась им, запомнилась, забылась. Но уже тогда началась запись ее последней агонии. Секрет современного зверства — в отстраненности убийцы от объекта убийства. Высокоточность ракеты позволяет нажать Enter в Вашингтоне и не быть рядом с разрушенным домом в Белграде. Интернет и медиа-пространство делают нас ежедневными потребителями гнуснейших людских пороков, завсегдатаями сайтов, название которым ВСЕЯДНОСТЬ.COM и БЕЗРАЗЛИЧИЕ.INFO. Мы смотрим, да, но мы не причастны, нет!
Джейд Гуди говорит перед смертью: «Я была бедной, росла в тяжелых условиях, у меня — две дочки, я не хочу, чтобы после моей смерти они жили так же бедно, как я в детстве». Поэтому она продала право на съемку процесса своего угасания. Ее лысая голова неделями не сходила с английских телеканалов, благовоспитанные редакторы и дикторы которых потом этими же руками будут тыкать в нецивилизованных азиатов. Желание Джейд обеспечить своих малышей за счет продажи своей смерти — смертный приговор окружающему мироустройству, приговор всем живущим. Истина уже может не победить, потому что победит не сильнейший, а злейший. Устаревший символ свободолюбивого бытия — волевой железный человек Джека Лондона, готовый на любые лишения ради достижения успеха, выродился сегодня в несчастную мать, боящуюся оставлять детей одних в этом мире.
Но почему Джейд должна нас бояться? Почему она спешит взять у нас деньги, чтобы ими отгородить своих детей от нас же? Мы что — так страшны? Почему в этом мире два малыша не могут быть просто обогреты, даже если у них нет никакого миллиона за плечами? Разве мы волки, пожирающие щенят погибшей волчицы? Разве мы паучихи, пожирающие самцов после случки? Кто мы, если наша черствость не снилась никакой корке хлеба? Разве нам не страшно ходить по улице, если в домах люди ужинают и посматривают по телевизору на слабеющую женщину, умирающую всем на потеху? Ведь она — чья-то сестра! Ведь у нас тоже есть сестры!
Давайте вынесем к телекамерам своих безногих матерей, давайте покажем ток-шоу «Аборт дня»! Почему австриец, державший свою дочь в подвале и насиловавший ее 25 лет, приговорен к пожизненной тюрьме, а не получил миллион долларов (это же шоу покруче будет, чем безыскусное зрелище естественной агонии)? Потому, вероятно, что он не догадался заранее обратиться на телевидение, предложив пикант-шоу «Инцест в восемь вечера». Вы, может, скажете, что Джейд Гуди умерла бы и без нас, что мы не были причиной ее смерти. Но несчастную в подвале тоже насиловали бы не мы: мы бы только смотрели, мы бы просто смотрели на экран — и в том и в другом случае! Так в чем разница? Так в ком разница? Может, и нет никакой разницы? Или она — в нас? Мы так привыкли к логике кино, что любую движущуюся картинку воспринимаем как специально для нас снятую. Мы уже забываем, где кино, а где жизнь. Джейд Гуди умерла на экране, потому что она действительно умерла. Ее сейчас больше нет.
Лев Толстой в течение всей книги подводит нас к смертному финалу, он доводит наше сознание до сострадания к Анне Карениной, потому что он точно знает, что есть зло и что есть страдание, а телеканал, сующий миллион в руку умирающей, не имеет никакой веры ни во что, ему нечего нам сказать, поэтому он просто показывает нам: лишь бы что, лишь бы деньги, а размышления и разговоры — это уже личное дело каждого, главное — смотрите только у нас: эксклюзивное страдание лысой крошки. И, судя по массовым дебатам об этой смерти, телевидение знает, что делает. И если нам есть что тут доказывать, то значит, мир действительно во зле лежит. О чем, правда, мы были давно оповещены.
II. Апология отчаяния1
1. Что собственно происходит?
Вот как пересказывает содержание этого фильма кинокритик Наталья Сиривля: «Вообразите, что маленький мальчик Каин не стал дожидаться появления на свет младшего братца, а просто вышел в окно с третьего этажа, пока мама и папа трахались. Ева натурально впадает в ступор, и Адам везет ее на поправку в Эдем, откуда Господь Бог, однако, давно удалился, полностью предоставив Райский Сад в распоряжение товарища Змия. В Эдеме поэтому кишат повсюду какие-то черви, бродят зловещие полурастерзанные животные и пахнет падалью. Ева, чувствуя свою вину за такое положение дел, а также подспудную, неконтролируемую связь со Змием, совершенно доходит. Она жестоко третирует мужа, чтобы он ее спас / наказал / простил / принял такой, как есть / убил, наконец, — короче, сделал хоть что-нибудь. Адам выбирает последнее. Но когда, придушив жену, он с отбитыми яйцами и продырявленной ногой пытается ползком выбраться из Райского Сада, товарищ Змий посылает ему навстречу целую толпу новых, абсолютно безликих Ев. Так что кошмар этого “райского” существования, по Триеру, надо полагать, не кончится никогда»2.
Немолодая пара теряет сына: пока родители занимаются любовью, малыш падает из окна. Чтобы утешить жену, муж-психотерапевт увозит ее в заброшенный дом в лесу — место, где она вместе с сыном провела прошлое лето и которого боится больше всего на свете. Женщина мечется между депрессией и сексуальной агрессией. Ее преследуют страхи и видения. Муж-доктор ведет с пациенткой-женой врачебные беседы-расспросы, пытаясь вылечить ее научно-разумным способом. Большую часть фильма занимают диалоги героев. В картине красиво и жутковато показана природа — лес, туман. Лесные животные очень натуралистичны (лань с торчащим из-под хвоста мертвым плодом, терзающая собственные кишки говорящая лисица, каркающая ворона). Музыка добавляет тревожности. Герои в разговоре оперируют мистическими символами, мужчина настаивает на приоритете разумного, женщина с ее страхами, утверждением, что природа — это храм сатаны, с ее безумием и неудержимой сексуальностью знаменует собой торжество хаоса. Мужчина все еще пытается излечить жену обычными психотерапевтиче-скими беседами, но мы уже понимаем, что женщина одержима чем-то пострашнее обычной депрессии: муж находит ее недописанную диссертацию про ведьм (записи на наших глазах понемногу превращаются в неразборчивые каракули), рассматривает прошлогодние фотографии сына, где мальчик запечатлен обутым в ботинки не на ту ногу. Мужчина вспоминает, что об искривлении ступней ребенка говорил и патологоанатом…
В момент, когда герой понимает, что его жена уже давно молчаливо издевалась над ребенком, женщина врывается к мужу, насилует его, а затем бьет поленом в пах. Мужчина теряет сознание. Женщина совершает сексуальные действия с его половым органом, затем сверлит ему ногу дрелью и намертво закрепляет в ране металлический штырь с точильным камнем на конце. Затем женщина уходит, а мужчина приходит в себя и уползает в чащу с камнем на ноге. Женщина в истерике ищет его и, обнаружив в лисьей норе, выкапывает и притаскивает обратно в дом. Следует сцена отрезания клитора: женщина кастрирует себя ржавыми ножницами. Еще живой мужчина совокупляется с еще живой женщиной, затем душит ее и сжигает тело. Сняв камень с ноги, мужчина, хромая, идет по лесу, и ему навстречу поднимаются в гору женщины, лиц которых не видно. Звучит музыка Генделя, мужчина улыбается.
Режиссер посвятил фильм «Антихрист» Андрею Тарковскому. По заявлению Ларса фон Триера, фильм стал для него своего рода «терапией» во время депрессии, от которой он страдал два года назад. «Я ничего не могу сказать в защиту “Антихриста” за исключением того, что я полностью верю в этот фильм. Это самая важная картина во всей моей карьере», — сказал Триер журналистам.
2. Выбор отчаяния
…Да, «современное искусство» — более философия, чем искусство. Это философия, выражающая господство силы и факта над ясной мыслью и поэтическим созерцанием мира. Жестокая ломка реальных форм означает порыв слепой озлобленной воли. Это месть раба, его мнимое освобождение от ига необходимости, простая отдушина. И если бы только отдушина! Существует фатальная связь между рабской формой протеста и самим угнетением. Согласно всей новейшей эстетике, искусство действует гипнотически, травмируя или, наоборот, отупляя и успокаивая лишенное собственной жизни сознание. Короче, это искусство толпы, управляемой посредством внушения, способной бежать за колесницей цезаря…
Михаил Лифшиц. «Почему я не модернист?», 1963 год.
Так далеко зашло дело в цивилизованном обществе. <…> Никого больше не интересует, можно ли проверить духовный материал на предмет его истинности…
Йохан Хейзинга. «В тени завтрашнего дня», 1935 год.
Мир — это хаос. Жизнь — это смерть. Природа бесчеловечна. Это фразы из фильма «Антихрист» или это надписи на школьных партах? Это уверенность или растерянность? Это тяжелый вывод или легковесный довод? Этот мир шаток или это — мир шуток?
Ощущение жизненной неустроенности, чувство собственной ненужности и враждебности мира, всегда питавшие исключительно подростковую философию, победно овладевает людьми среднего и старшего возраста, становясь их путеводным самочувствием. Мир принадлежит молодым и энергичным, — внушает нам современное общество. Сорокалетние и старше, молчать или играть в юность! Обществу нужны неутомимые потребители. Так бездумно и весело никто не одевается, как подростки и юнцы, поднимем же их на рекламный щит бытия! Одежды всех сортов и машины любых национальностей. Лишь постучи в нашу лавку и принеси нам кусок своей отработанной жизни в виде денег.
Постепенно неустанные и безоглядные поглощатели вещей взрослеют, но привычек лихой молодости и бездумности не бросают, потому что общество по-прежнему любит молодых и задорных, бездумно-энергичных, эмоционально шатких. На таком неустойчивом стуле мы и сидим в зале кино, доверчиво пытаясь расслышать, о чем идет речь в фильме Триера. Всматриваемся и вдруг отчетливо понимаем, что голос режиссера и его рука дрожат подростковой дрожью, трясутся от неуверенной самоуверенности. Однако когда подросток пишет на стене «Да, смерть!», — то ему это можно зачесть за первый шаг к пониманию того, что все-таки «Нет, не надо смерти!». Но если пятидесятилетний мужчина, режиссер, начинает щеголять подобными откровениями, то зрителю становится неудобно за автора, как за невоспитанного ребенка, который заносчиво, по-юношески обвиняет жизнь в своем собственном неумении ее жить. Мы смотрим и понимаем: всё, ребята, упустили человека; вовремя не переселились в Данию, не выучили этот непростой язык, не подружились с юным Ларсом, не вывели его сознание на хоть сколь-нибудь устойчивую почву.
И теперь лишенный опоры разуверившийся подросток (режиссер) пишет прощальное письмо (снимает фильм), подходит к краю крыши (выходит в прокат) и признается: «У меня была депрессия, и я через этот фильм из нее выйду» (мнется на краю крыши, что-то мямлит и плачет — и никуда не шагает, слава Богу). Подобные признания об автотерапевтичности фильма, растиражированные в пресс-релизе, лишь добавляют режиссеру сходства с подростком, презирающим этот мир и стоящим в презрительной позе, но так, чтобы все видели. Если же мы примем это отчаяние за чистую монету, а не за маркетинговую блесну, если мы поверим в режиссера как в простого человека, то тем более спросим: зачем надо делиться своим отчаянием с другими людьми?
…А затем, что хочется, чтобы заметили и признали авторское отчаяние за выдающееся человеческое переживание. Гений безотрадности! Страдание, достойное книги Гиннеса! Медные трубы горят и гудят. Это напоминает историю про больного СПИДом, втыкавшего иголки в сидения в кинотеатре и оставлявшего записки: «Я болен СПИДом. Эта иголка заражена. Вы укололись и тоже умрете». Месть миру за свое отчужденное страдание. Полнокровное отчаяние, питающееся всеми оставшимися в живых силами души и сознания. Целеустремленное отчаяние человеческой жизни, ни к чему не приткнувшейся, не умеющей заняться ничем созидательным, живительным, надежным, подлинным.
3. Бесстрастность отчаяния
Представьте героиню фильма, живущей в реальной жизни. За те пытки, которым женщина подвергает своего мужа, за ту хладнокровность, с которой она уродует его, полагается тюремный срок. Если подобная женщина будет в реальности уличена в утонченном издевательстве над ребенком (деформирует ему ступни, постоянно надевая ботинки не на ту ногу), то она неизбежно попадет в психиатрическую больницу и будет лишена материнских прав. Если ее душевная болезнь не так сильна и женщина будет способна осознать и ужаснуться гибели сына, который сваливается из окна в момент ее соития с мужем (она видит его шаги по подоконнику и смутно этим наслаждается), то женщина сойдет с ума, уйдет в монастырь. Живой человек хоть что-то сделает! Хоть как-то поступит! Юнг рассказывает подобную историю:
…До замужества у этой женщины был знакомый, сын богатого промышленника. В него были влюблены все девушки в округе, но моя пациентка была очень привлекательной и считала, что у нее есть шанс. Он же, казалось, ею не интересовался, и она вышла замуж за другого.
Пять лет спустя к ней зашел давний приятель. Они вспоминали прошлое, когда вдруг тот сказал: «Когда ты вышла замуж, кое-кто был в шоке — этот ваш NN». С этого момента и началась ее депрессия, а спустя несколько недель это привело к несчастью.
Она купала своих детей, четырехлетнюю дочь и двухлетнего сына. Семья жила в деревне, где вода не отвечала гигиеническим стандартам: чистую родниковую воду пили, речную использовали для купания и стирки. Заметив, что дочь сосет мочалку, она не придала этому значения, сыну же разрешила выпить стакан речной воды. Естественно, она не вполне отдавала себе отчет в том, что делает, ее сознание уже было омрачено тенью надвигающейся депрессии.
Когда прошел инкубационный период, девочка заболела брюшным тифом и умерла. Она была любимицей матери. Мальчик не пострадал. В состоянии острой стадии депрессии женщина попала в клинику.
Проведя ассоциативный тест, я выяснил, что пациентка считала себя убийцей…
Карл Густав Юнг. «Воспоминания, сновидения, размышления»,
1961 год.
Это — понятное нам восприятие человека как существа грешного, но страдающего, раскаивающегося или погибающего. Пациентка Юнга нам неприятна или нам ее жалко, но ее чувство собственной вины, собственной недочеловечности понятно и непротиворечиво нашему пониманию человеческой сущности.
В Триеровском же варианте никакого покаяния нет: есть внутреннее зло и есть абсолютное приятие этого зла и полное непротивление ему. Реакции женщины нереальны своей внечеловечностью, и в этом мы читаем идею режиссера: Триер ставит миру жестокий окончательный диагноз: — Природа рожает смерть. Миром правит Сатана. Жизнь — это Хаос. — Но за этим стоит всего лишь диагноз режиссера самому себе. Триер пытается повесить страшные пеленки своего сознания на общую бельевую веревку человечества, и соседи справедливо ропщут на это.
Общество оберегают от туберкулеза, изолируя на время больных людей, чтобы не заражали других. Психическому же туберкулезу современного искусства наоборот предоставляется массовость и синхронность дыхания. Без скопления зрителей он, как любой вирус, не выживет, не станет власт-ной болезнью общества, не превратится в родовой признак социального бытия. Триер ощущает мир как скопление упрямого зла и неистощимого ужаса. Однако, если бы это действительно было правдой, то все эти фон Триллерские зарисовки не вызывали бы в нас такого физического отторжения, потому что они были бы нам легки. Если зло — во мне, то что мне бояться его на экране? Однако нам неприятно смотреть кровавые кадры этого фильма, потому что в жизни мы обычно не отрезаем себе половые органы, не сверлим ноги мужьям, не пытаемся перерубить человека лопатой. А те, кто сверлят и рубят, вроде не являются в реальности объектами положительного общественного интереса.
Хотя — стоп! — трансляцию повешения Хуссейна нам все-таки ввернули в новости, чтобы все видели. Вот оно — зло, вот она достойная жертва киноприцела — наше жадное безразличие к демонстрации насилия! От ужасов же Триера хочется отмахнуться, как от подлого шаржа на наши подлинные, не телесные страдания.
4. Социология отчаяния
Сознание общества ежедневно успокаивают мыслью о том, что мир жесток сам по себе, что отпечатков наших пальцев на шее этого мира нет, что это не мы нажимаем кнопку. Нас убеждают, что мы не сознательно устраиваем наше общество таким, какое оно есть, что борьба всех со всеми — это свойство людской сущности, ведь человек — часть природы, а значит, и общество развивается по законам охотника и волка, волка и зайца. Нас так усиленно убеждают в логичности социального дарвинизма, что уже и самый последний загнанный в коробку нищий понимает свою данность как дань мировому порядку. Нам вбивают в рот насмешку над попыткой создать лучшее общество: справедливое общество?! Ха! Проходили уже!
В действительности же современное общество полностью противоречит изначальному закону — закону равенства людей перед даром жизни и ямой смерти. Но что-то менять — это значит чем-то делиться, значит отказаться от возможности безграничного имения и безустального хотения. Менять — это значит чувствовать чье-то тепло, значит, просить меньше и отдавать больше. Но дьявол похохатывает в сердце, и мы сами смеемся и не верим в себя как в существа, рассчитанные Богом для жизни, а не для соперничества на земле. Мы умываем руки, которые уже по локоть в язвах от бесчеловечных рукопожатий и битв.
Не надо быть особенно честным, чтобы заметить, что Триер отплачивает миру его же монетой. В глухом современном обществе человек задыхается от нормированности и безликости взаимных человеческих отношений. И фильм Триера мог бы быть хорош как приговор обществу, но он плох тем, что художественный приговор выдержан в стиле поступков самого преступника, в стиле насилия и мучений. Порочный круг не разомкнут, пока художник верит в преобладающую силу зла и не имеет силы разомкнуть на себе цепь человеческих страданий.
5. Маркетинг отчаяния
Режиссер раздавлен жизнью. И это — не плотность и весомость бытия, а камень на сердце и шее, который несдвигаем. Триер якобы не верит в эту жизнь и поет осанну небытию, что, конечно, выглядит комично, поскольку и съемки фильма, и общественный резонанс, и сопутствующие товары, — все это вполне себе жизнь, да еще какая! Триер удачно продает свою депрессию. Без нее он не нужен этому изощрившемуся миру всепроникающих продаж. Вот, к примеру, реклама классных футболок «Антихрист». И заметьте: черные — уже распроданы:
Get ANTICHRIST-dressed up. Cool T-shirts
from the new Lars von Trier-film, Antichrist.
There is only a limited amount.
The t-shirt are in a nice quality from Punk Royal.
Woman and man-designs,
both in black or white versions.
Size: S, M, L
(there is sold out of Black men-design size L)
Price 26,90 EUR + shipment 4,00 EUR3
Ван Гог поздновато родился: сегодня он бы на бис отрезал себе ухо и писал свои картины из расчета тысяча долларов за квадратный сантиметр. Военнослужащая армии США Линди Ингланд, осужденная за пытки за-ключенных в иракском Абу-Граибе, становится героиней биографической книги. Садист становится героем в этом мире, жадном до любой свежатины. Лишь бы двигалось, а уж мы съедим. Бизнес — ничего личного!
Ларс фон Триер — счастливчик и удачливый пройдоха. Он подманивает зрителя непривычной красотой (прекрасен туманный лес, страшен лес ночной), прошивает ленту дорогими визуальными (свет, туман) и дешевыми символическими образами (ведьмы, костры, пентаграммы), приправляет хорошими актерами, насовывает мяска, сдабривает кровью, заливает красочностью, усугубляет музыкой и выносит на киноприлавок. Лоснящиеся мухи набиваются в зал, привлеченные запахом Каннского скандала (освистали фильм!) и разнобойным жужжанием критиков. Так создается некое облако того, что Пикассо называл энтузиазмом:
…Пикассо <…> ответил: «…В наше убогое время важнее всего создавать энтузиазм. Многие ли читали Гомера? Тем не менее весь мир говорит о нем. Так было создано гомеровское суеверие. И подобное суеверие вызывает драгоценное возбуждение. Энтузиазм — вот что прежде всего необходимо нам и молодежи…».
Михаил Лифшиц. «Почему я не модернист?».
Вместо действительной критики существующего человеческого устройства, вместо призыва к каждому — режиссер подсовывает рекламу нашего несовершенства. Сбрось вес тела! Сбрось вес морали! Информационный концлагерь современности бесстрастно и безоценочно вещает о жестокостях и убийствах, на самом деле приучая нас к покорности перед злом. Информационный надзиратель вливает в нас валерьянку успокоенного отношения к окружающему ужасу. Мы напуганы бытием, мы понемногу разучиваемся помнить в себе людей, мы робко и боязно ждем, что нам подскажут, какие мы есть. И мы потихоньку проникаемся подстроенным восприятием мира, ценя личный опыт своей жизни не дороже шороха в общем грохоте информационного водопада. Сложно не бояться, когда запугивают. Сложно под маской мировой статистики о смертельности вируса свиного гриппа разглядеть рекламную кампанию самого этого вируса. Нам продают страх, чтобы под шумок продать вакцину от него. Мир — как свинарник, и мы — как неопытные подопытные хрюшки.
Но если мы поняли этот трюк: напугай и поработи, — то и бесстрастно играющего в насилие Триера мы должны разгадать как фигуру самозваного великомученика, призывающего нас к смирению перед ветхим и злым человеком, рвущимся из нас наружу бытия. Это — проповедь волка, и нам должен быть страшен отрешенный взгляд художника, рубящего человече-ское мясо в доме Отца.
…Превознесение бытия превыше знания чревато еще одним следствием… Отказываясь от примата познания, мы тем самым отвергаем нормы суждения, а вместе с ними и долженствования. <…> там, где на первый план выходят человеческие отношения и поступки, никогда не будет довольно констатации, ибо здесь необходимы и неизбежны оценка, оценочное суждение.
Йохан Хейзинга. «В тени завтрашнего дня».
Героиня «Антихриста» труслива и опасна: она забита в угол телесной похоти, она душевно разбита, но она телесно сильна и целеустремленна. Нам предлагают вполне модный интеллектуальный тренажер абстрактной софистики. Нам говорят: человек одинок и погружен в мертвородящий мир; единственным способом заявить о том, что ты существуешь, становится вдохновенное служение собственной телесности; чтобы доказать, что ты — настоящий человек, придется явить миру аттракцион невиданной силы и жестокости.
Но чем сильнее тело героя, тем заметнее его ветхость, и мы видим, как под громкими латами силы дрожит страх личной бессмысленности и смерт-ности.
6. Грех отчаяния
И все же человек — не только мешок с мясом, есть в нем что-то более живое, чем кровь. Жизнь как возможность существования, как включенность в бытие есть бессомненный дар и добро. Природы бояться — в лес не ходить. Лисица в фильме Триера ощеренной страшной мордой говорит: «Природа — это хаос!» Но в том-то и разгадка, что природа — да, бесчеловечна и хаотична, но она бесчеловечна в том смысле, что человек здесь еще не явлен и животный хаос рождения-смерти еще не освящен блеском осмысленного взгляда и светом осознающего разума. В том-то и разгадка, что человек уже более двух тысяч лет как не одинок и не брошен. Когда дьявол на сороковой день подначивал Христа набить живот камнями, превращенными в хлеб, то Христос, мучимый голодом, мучимый своей жестокой хаотичной, бесчеловечной, казалось бы всевластной над душой телесной природой, все равно четко чувствовал и знал, отвечая, что вовсе не хлебом единым жив человек. И это была не фигура речи, а — фигура жизни, фигура человека, познавшего в себе жизнь не как битву жадных метаболизмов, звериного голода и инстинктивного соития, а как ту силу и тот дар, ради которого мы только и можем, пожалуй, иногда поесть, иногда зачать ребенка, иногда почесать ногу, потому что через мертвую мешковину собственной шкуры мы уже видим в себе подлинное свечение бытия, пробивающее своим осмысляющим светом хаосную косность косых человеческих избенок. И свет во тьме светит.
Осознав это, мы не имеем права с пониманием и завистью смотреть в лес своего дикого состояния, потому что мы, люди, бывшие волками, уже перестали ими быть и больше никогда не сможем забыть разницу между ежедневным хлебом и Вечностью, не сумеем избежать Жизни, происходящей вне желаний нашего тела и вне краткости нашего века.
Сноски:
1 Фильм «Антихрист»;Дания — Германия — Франция — Швеция — Италия — Польша, 2009. Режиссер Ларс Фон Триер, в ролях Уиллем Дефо и Шарлотта Генсбур.
2 «Бытие» по Триеру. — «Новый мир», 2009, № 9.
3 Источник: http://www.zentropa.dk/zen-salg/antichrist_Tshirt/