Опубликовано в журнале Континент, номер 141, 2009
Александр ПУМПЯНСКИЙ — родился в 1940 г. в Алма-Ате. Окончил МГИМО по специальности “журналист-международник”. Работал в газетах “Комсомольская правда” и “Московские новости”, в журнале “Новое время”, с 1990 по 2006 гг. — главный редактор этого издания. В настоящее время независимый журналист, обозреватель “Новой газеты”. Автор ряда публицистических книг и сценариев документальных фильмов. Живет в Москве.
Александр ПУМПЯНСКИЙ
Неда,
или Кровь, мечта и видео
на улицах Тегерана
Призрак бродит по миру… Призрак цветной революции. Он является нежданно-негаданно — то в Белграде, то в Киеве, то в Тбилиси, даже в Бишкеке или Кишиневе (или это был его двойник?), баламутит честной народ и переворачивает все вверх дном. На этот раз он объявился там, где его, кажется, меньше всего ждали, — в Тегеране. На нем зеленая повязка — цвет ислама, самый правоверный цвет в Исламской Республике Иран. Но от этой зеленой революции бросило в дрожь духовную власть, режим аятолл.
Украденные выборы
История повторяется, как под копирку. Снова выборы. Как ни крути, это все-таки очень неудобная процедура. И, как всегда, камнем преткновения стал их итог.
Двумя главными кандидатами на прошедших 12 июня президентских выборах в Иране были действующий президент Махмуд Ахмадинежад и бывший премьер-министр “умеренный реформатор” Мир Хосейн Мусави. Кампания была бурной, голосование активным, исход до последней минуты казался неясным. Когда объявили итоги, никто им не поверил. Согласно официальным цифрам, за Ахмадинежада проголосовали 24 миллиона избирателей — 63 процента, а за Мусави лишь 13 миллионов — 34 процента. Мусави заявил, что это ложь, что у него украли победу, и призвал власти провести новое голосование, а народ — выйти на улицу. Прокатившаяся волна протестов — Исфаган, Керман, Шираз, Табриз, — кульминацией которых стал состоявшийся, несмотря на запрет, 20 июня миллионный митинг в Тегеране, подтвердила, что множество народу по всей стране разделяет эту веру и это требование. Протестующей волне противостоял силовой террор. Против демонстрантов была брошены черные мотоциклисты, натасканные на разгон мятежей, и басиджи; эти вооруженные дубинками и автоматами добровольцы-кумсомольцы (используя производную от Кума — религиозной столицы Ирана) проявили особую жестокость. Пролилась кровь. Официально говорилось про двадцать с лишним погибших, молва оглашала гораздо большие цифры.
Власти запретили любые публичные прощания с убитыми. Весьма предусмотрительно. По мусульманским обычаям с ушедшим прощаются на третий, седьмой и, наконец, на сороковой день. Но каждое такое прощание поднимает новую волну гнева. Именно так и было в ходе революционных событий 1979 года: похороны и прощания автоматически перерастали в новые восстания с новыми убитыми, что тянуло и тянуло за собой вереницу протеста, скорби, ненависти. Антишахская революция продолжалась год, она не была одномоментным взрывом. Она как раз и являла собой цепную реакцию противостояния, месяц за месяцем набиравшую критическую массу, прежде чем достигла цели.
У мулл, пришедших к власти в результате именно такого хода событий, хорошая память. Загоняя в подполье даже похороны погибших, они рассчитывали скрыть масштаб и характер событий. Их подвела самая малость — телефонная трубка, совмещенная с камерой, которая есть теперь у каждого подростка. По крайней мере, одна жертва оказалась неанонимной.
Два мегабита, перевернувшие мир
Два мегабита информации произвели мировой переворот. Вот как это случилось.
Гибель Неды Ага-Султан была снята на телефонную трубку случайным свидетелем, он отправил эти кадры знакомому блоггеру за границей, тот переправил ее на “Голос Америки”, в лондонскую “Гардиан” и еще пятерке онлайновых друзей с припиской: “Пожалуйста, пусть мир узнает…” Дальше 40-секундное видео попало на Facebook, YouTube (с иранской стороны они контролировались, но не из Европы), наконец, на CNN. Сцену смерти молодой красивой женщины, умирающей на асфальте, ее последние слова: “Как жжет…” — увидели и услышали миллионы людей.
Имя Неда значит Голос. Несчастная Неда стала современной иранской иконой, зримым образом всего того, что последовало за голосованием.
У неприступных как горный утес мулл, оказывается, есть свои слабости и страхи. О том, что Хаменеи* опасается бархатной революции, писали и раньше. Сейчас стало понятно, до какой степени.
Пятничная проповедь верховного вождя — главная форма инструктирования страны — являла собой хорошо дозированную смесь угроз и мольбы о клановой солидарности. “Если политическая элита нарушит закон, хочет она того или не хочет, она примет на себя ответственность за хаос и кровопролитие, — сурово начал Хаменеи. И закончил: — Я заклинаю старых друзей и братьев быть терпеливыми и не терять над собой контроль”. Он высмеял саму возможность того, что расследование может изменить результаты голосования.
“Уличный протест неприемлем!” — это было главное предупреждение, содержавшееся в пятничной молитве. Глава режима, получившего свой мандат на улице, знал, от чего предостерегать.
Но народ не послушался верховного вождя. И даже троица посчитавших себя обманутыми кандидатов посмела ослушаться — такое случилось впервые. “Протестовать против лжи и подтасовки — это ваше право!” — стоял на своем Мусави. И тогда борьба “против анархии и вандализма”, обещанный стражами исламской революции “революционный отпор заговору и предательству” развернулись на всю катушку. Первую дубинку в этом “революционном отпоре” сыграли басиджи, и это показательная роль.
“Басидж” значит “Мобилизация”; изначальное название — “Организация мобилизации обездоленных иранского народа”. Отряды басиджей были созданы тридцать лет назад по велению Хомейни как народное ополчение, в котором нуждалась безоружная антишахская революция. В ходе ирано-иракской войны на долю этой защитницы молодой Исламской Республики выпала самая жертвенная (героическая — в официальном дискурсе) роль пушечного мяса, противостоящего хорошо вооруженной иракской армии. Верхом подвига считается то, что толпы необученных парней посылались на минные поля во всеоружии одной лишь святой веры, будто самопожертвование гарантирует им место в раю… Сейчас басиджи — это те же совсем молодые парни и девушки в основном из провинции. Грамоту им заменяет фундаментальная вера, что они и есть сильные духом “воины имама Хусейна”; их выводят на улицы больших городов наводить порядок и следить за нравами. От народного ополчения до всеми ненавидимой карательной дубины — так выглядит эта революционная парабола…
Иностранных журналистов срочно лишили аккредитации. Десятки иранских журналистов были подвергнуты аресту. В штаб-квартирах оппозиционных кандидатов были проведены обыски и аресты. Немедленно обнаружилось, что каждый из таких офисов — это в действительности “штаб-квартира психологической войны против национальной безопасности”, откуда “преступные нити ведут за границу”… Густо запахло “саботажем” и “предательством”. Общий диагноз не вызывал сомнений: это “сионистско-империалистический заговор”. Особенно гадит англичанка… В своей пятничной проповеди Хаменеи выразился почти дословно так, Великобританию он наградил эпитетом “вызывающая отвращение”. Тут же красочными деталями поделился с публикой министр иностранных дел. Оказывается, все последние авиарейсы в Тегеран были битком набиты английскими шпионами, — куда только глядят иммиграционные власти страны. Позже были арестованы иранские сотрудники британского посольства… Ну и, как всегда, особо гадкая роль принадлежала двум спутниковым телестанциям — Би-Би-Си и Голосу Америки, которые позволили себе передавать комментарии и снимки иранских событий. Тонкость заключалась в том, что делали они это не просто по гнусной своей природе, а в рамках секретного плана Израиля по развалу страны…
Стандартная шизофреническая реакция.
Так или иначе тегеранскую улицу удалось усмирить. Режим вернул статус-кво. Надолго ли и можно ли его так называть?
Несущую конструкцию режима тряхануло до самой вершины.
Верховный вождь — фигура, занимающая место рядом с пророком, — должен быть над схваткой. А аятолла Хаменеи показал, что он не арбитр, равноудаленный и справедливый, а заинтересованное лицо. Большая ошибка. Тот, у кого голова в тюрбане, не может иметь нос в табаке. Не потому что грешно, а потому что видно.
Иранская власть потеряла свою сакральность. В демократии власть должна быть популярна. В автократии — сакральна. Попытка смешения жанров опасна. Очевидная ангажированность и пролитая кровь нанесли удар по мифу, который лежит в основе государства. Перед собственным городом и перед миром муллы предстали голые и кровавые.
Привычный крик толпы “смерть Америке!” неожиданно сменился на “смерть диктаторам!”. Иранская толпа пассионарна до крайности, — нам ли, однажды увидевшим, как “Грибоеда везут”, этого не знать. Но это знак отвержения режима.
Помесь демократии с теократией
Рожденный в горниле антишахской революции 1979 года иранский режим — это умопомрачительная помесь демократии с теократией. Демократия — мандат революции. Неистовая проповедь несгибаемого аятоллы (слово божье, божественное чаяние) пала на всеобщее отчаяние и народную кровь — так родилась иранская демократия. Оппозицию шахскому абсолютизму олицетворяли муллы, и как орган высшей справедливости они естественным образом узурпировали власть, оставив за собой право формулировать, чего же хочет демос теперь уже в повседневной жизни.
Политическая конструкция Исламской Республики Иран отражает формулу теократии как высшей формы демократии. В стране есть президент, правительство, парламент. Но над ними парит и царит высшее духовенство, верховный вождь, чья власть абсолютна и непререкаема. Пост пожизненный. После смерти Хомейни на него заступил аятолла Хаменеи. (Похоже, что именно эта конструкция тайно вдохновляет адептов нашей отечественной “суверенной демократии”, носящихся с идеей “национального лидера”.) Впрочем, власть национального лидера Ирана предусмотрительно не сводится лишь к духовным основаниям. Он официальный верховный главнокомандующий, ему подчиняются стражи революции и остальные военизированные формирования.
Но при всем своем абсолютизме рожденный народной революцией теократический режим нуждается в демократическом прикиде. Президент и парламент — выборные. Более того, выборные кампании в Иране проходят весьма бурно с непоказной борьбой. Есть только две тонкости — тщательный фейс-контроль на входе и на выходе. Подсчет результатов и вся организация выборов находятся безальтернативно в надежных руках. И, кто получит право баллотироваться, решается наверху, шорт-лист кандидатов утверждает верховный вождь. Неугодные кандидаты на президентских либо парламентских выборах отсекаются без малейших церемоний. Паршивая овца (оппозиционный верблюд) не пройдет в иголье ушко этого отбора. В итоге система как бы не монохромна, в том смысле, что выборы — не из одного-единственного кандидата нерушимого блока неба и земли. Но и плюрализм тут специфический: кандидаты могут представлять лишь разные оттенки того черного цвета, который так к лицу муллам.
Так было и на этот раз. Помимо Ахмадинежада было еще три кандидата. Мохсен Резаи, бывший командующий стражей исламской революции. Мехди Карруби — из духовенства. Мир Хосейн Мусави — “умеренный либерал” лишь по сравнению с Ахмадинежадом. Любимый ученик аятоллы Хомейни, он всегда был вне подозрений. Но своего соперника он критиковал остро, потому что за дело. Безработица превышает 20 процентов… Страна прожила тучные нефтяные годы (Иран — пятый по счету производитель нефти, экспортирующий более двух миллионов баррелей в день), получила десятки миллиардов долларов, — и где эти деньги?.. Произошло то, что происходит в вольтовой дуге. Искавшие точку приложения надежды огромной человеческой массы нашли ее в кандидатуре оппозиционного кандидата. В наэлектризованной до предела атмосфере кандидатура Мусави радикализировалась.
Первым дрогнул бывший глава стражей революции: негоже идти против своих. Он формально отозвал свои обвинения в подтасовке. Еще недавно Мохсен Резаи громогласно утверждал, что у него есть доказательства, что за него были поданы по крайней мере 900 000 голосов (а не официально объявленные 680 000), но сейчас он произнес ритуальную фразу, которую от него ждали: прошедшее голосование было “чистым примером религиозной демократии”. Довольно двусмысленное заявление, зато дословно повторяющее слова из пятничной проповеди верховного вождя. Перемену позиции бывший главстраж объяснил довольно откровенно: “социально-политическое положение и ситуация с безопасностью вступили в особо чувствительную и решающую стадию, и это более важно, чем выборы”.
На 600 поданных заявлений о нарушениях был один ответ: “Крупных нарушений не имело места”. Таков был вердикт Наблюдательного Совета (он же избирком). “Проверка показала, что нынешние выборы были самыми здоровыми со времен революции”, — заявил его глава. А представитель МИДа выразился еще убедительней: выборы стали “сверкающим бриллиантом, венчающим достоинство иранской нации”.
Небо в бриллиантах
Можно ли доказать выборный мухлеж, когда небо в бриллиантах? Доказательства скорей косвенные.
Результат — 63 процента за Ахмадинежада — был объявлен уже через два часа после закрытия избирательных участков, когда были подсчитаны 5 процентов голосов, и потом в течение десяти дней, что заняли подсчеты, он не менялся ни на йоту. И это несмотря на то, что в экономическом, этническом и прочих отношениях страна являет собой картину крайнего разнообразия. Вообще-то так не бывает… Больше похоже на то, говорят критики, что итоговая цифра была задана сверху, а потом под нее подгонялся подсчет. Для чего и потребовалось столько времени.
На долю двух оппонентов досталось совсем уж мало голосов. Керруби на выборах 2005 года собрал 5 миллионов голосов, а на этот раз — лишь 330 тысяч; недействительных бюллетеней и то было больше. Уж в родном-то районе Керруби должен был взять верх над Ахмадинежадом, но, нет, и тут проиграл, что, учитывая сильное местничество, выглядит не слишком правдоподобно.
Во многих населенных пунктах число проголосовавших превысило число зарегистрированных избирателей. В ответе Комиссии говорится, что, как показала проверка, такое превышение действительно имело место, оно исчисляется в три миллиона голосов, однако оно имело место не в 80-ти и тем более не в 170-ти, как утверждали заявители, а лишь в 50-ти городах. И… это обстоятельство вовсе не говорит о нарушении, поскольку люди могли реально голосовать не по своему месту жительства.
Ситуация, когда организаторы выборов не подпускают на пушечный выстрел никаких наблюдателей — ни внутренних, ни, тем более, внешних, — сосредоточив в своих руках тотальный контроль, кажется, гарантирует комфорт и ясную перспективу. Однако есть здесь и своя слабость. Если тотальный мухлеж не доказуем, то и официальный итог можно принимать только на веру. А веры властям нет. Напротив, уже в самый момент объявления по крайней мере половина страны уверовала, что имел место грандиозный наглый обман. И теперь ее в этом не разуверить никакими средствами. Как узнать хотя бы, какая половина страны больше и, главное, что делать с ее оскорбленным чувством?
Когда все говорят — на улице или на кухне, — что власти мухлюют, — это и есть кризис системы. Основополагающий миф единства власти и народа, теократии как демократии рухнул. Заодно обнажился и раскол в самих высших эшелонах власти. Ахмадинежад с предыдущих выборов пользуется полной поддержкой и покровительством Хаменеи, но агрессивного выскочку не любят и боятся многие. Он тащит за собой во власть так называемое поколение ирано-иракской войны, которое готово потеснить старших — поколение антишахской революции. МВД, органы юстиции, Совет национальной безопасности оккупировали ставленники Ахмадинежада. Он сменил большинство губернаторов и мэров… Такое не прощается. Его ненавидит Али Акбар Хашеми Рафсанджани, некогда правая рука Хомейни, бывший президент и один из самых богатых людей Ирана. 75-летний Рафсанджани — очень противоречивая фигура. За глаза его называют серым преосвященством, человеком № 2 во властной иерархии. Парадокс в том, что это он двадцать лет назад, когда умер Хомейни, поставил на пост верховного лидера Хаменеи, отодвинув на второй план законного наследника аятоллу Хусейна Али Монтазери.
Святость престола никогда не мешала интригам, но сейчас они вылезли наружу. Спикер парламента Али Лариджани глухо высказался в том смысле, что претензии оппозиции не лишены оснований и что у людей должно быть право на мирный протест… С другой стороны, аятолла Ахмад Хатами в своей пятничной проповеди в Тегеранском университете заявил, что демонстрантов следует судить за то, что они “развязали войну против Господа Бога”. Это не простая фигура красноречия, это точная формулировка статьи исламского закона, наказание по которой — смертная казнь. Хорошо, что Ахмад Хатами — сравнительно мелкий аятолла… А тем временем молчат многие кумские авторитеты. О чем они молчат?
Конфликт нового поколения
Режим, который зрит в Коран, а не в корень, неадекватен. Вера в Божий закон как суррогат идеи справедливости может поднять миллионы людей в исторические мгновения отчаяния, но считать, что по заветам пророка, убитого в VII веке, можно разбираться с социально-экономическими вызовами ХХI века, — это шиитская утопия. Пустив немалую часть нефтяных доходов на вспомоществования бедным, Ахмадинежад продемонстрировал себя умелым популистом. Это привлекло на его сторону низшие слои. Нефтяные доходы действительно от Бога. Но как создать здоровую современную экономику, ни действующий президент, ни его духовные покровители не знают.
70 процентов населения Ирана — в возрасте до 30-ти лет, то есть родились уже после антишахской революции. Это образованное поколение, они дети совсем другой — коммуникационной — революции. Это поколение тянется в мир, к нормальной жизни — к тому, что считается нормальной жизнью в развитом мире, — и сталкивается со строгостями из другого века. В этом смысле то, как маленькая телефонная трубка, на которую была снята смерть молодой женщины, нанесла поражение системе террора, убившей Неду, символизирует куда более широкий конфликт.
В положении женщин этот разрыв особенно заметен. Аятолла Хомейни призвал благородные семейства дать образование своим дочерям, и его послушались. Нынче в иранских университетах девушек больше, чем юношей. При этом основополагающие порядки остались прежние. Девочку можно отдать замуж с 13-ти лет. Все права на наследство — в пользу мужского пола. Даже пляжи на Каспийском море раздельные, как автобусы для черных в Алабаме полвека назад. Порыв ветра может превратить любую девушку или женщину в “ветреницу”: за юбку, открывающую лодыжку, или за открытую шею она может быть подвергнута унизительному наказанию. За этим следит полиция нравов, которую Ахмадинежад всячески поощрял. Мусави пообещал убрать ее с улиц.
Женщины громче мужчин кричали: “Смерть диктаторам!” — и поддерживали Мусави. Рядом с ним всегда была его жена — политолог, бывший декан университета. Женщинам это нравилось.
Родившееся после революции поколение не хочет заморочивать себя прошлым. Это поколение не политизировано и не идеологизировано, как отцы и деды. Оно жаждет не переворота, а перемен. Это совсем иной конфликт, чем в 1979 году, но не менее глубокий.
Жизнерадостная Неда Ага-Султан, ставшая иконой нового Ирана, не была ни борцом, ни политической активисткой. 26-летняя студентка философии даже не голосовала. Но у нее было тайная страсть: она брала уроки пения. А поскольку женщинам в Иране воспрещается петь публично, эти уроки были подпольные. Ей нравилась поп-музыка, которая очень не нравится клерикальной власти. Она не была активной участницей демонстраций. Просто, возвращаясь со своего тайного урока пения, попала в водоворот, из которого уже не выбралась. Таково лицо современной иранской трагедии.
Когда самые обыкновенные человеческие желания равносильны преступлению — это режим катастрофы. Там, где модерн должен склоняться перед архаикой, жди, когда революция постучит в дверь. Это революция не столько политическая, сколько культурная. В ней не хватает фанатизма, жертвенности — и слава Богу. Но она необратима, хотя, какие формы и темпы она обретет, одному Богу и известно.
Уроки несостоявшейся революции
Так что это было — революция или не революция? Или революция — это только то, что побеждает, а то, что откатывается, это не революция, а волна? Но эта зеленая волна еще аукнется — в травмированном национальном сознании. И в поведении элит. Охота на телефоны с камерами стала одной из главных задач басиджей, прочесывающих улицы. Интересно, это единственный урок, который извлекли иранские власти?
Четыре тысячи человек были арестованы в бурные дни, по официальным данным. Большинство отпущены, утверждается, что в тюрьмах осталось около трехсот человек. Одну из провинциальных тюрем даже пришлось закрыть по личному распоряжению Хаменеи, когда выяснилось, что в ней были забиты до смерти трое молодых людей, включая сына помощника Мохсена Резаи, бывшего кандидата в президенты.
Пиком реакции стал откровенно постановочный показательный процесс (его показали по телевидению, так чтобы страна могла насладиться зрелищем реформистов в тюремных робах). Бывший (при президенте Хатами) вице-президент, министры той поры, редактор закрытой газеты каялись под копирку в связях с иностранной прессой и спецслужбами, оглашали компромат на соперников Ахмадинижада и просили верховного вождя, “чья мудрость и бдительное руководство гарантируется ночной близостью между ним и Господом”, простить их великодушно. Прокурор утверждал, что решительные и своевременные действия властей предотвратили “бархатный переворот” по модели Сербии и Грузии, приводя в качестве примеров подрывной деятельности связи известных иранских ученых с зарубежными университетами и скопом занося в число врагов нации участников движения активистов, защищающих права женщин, этнических меньшинств, профсоюзов, студенчества.
Должного эффекта эти сигналы элите и стране не принесли, во всяком случае пока. На церемонии повторной инаугурации Ахмадинижада 3 августа помимо троицы главных непослушных подозрительно отсутствовали многие другие известные фигуры, включая членов семьи покойного аятоллы Хомейни, для которых в ходе предыдущих процедур этого класса резервировались самые почетные места. А в сам этот день в Тегеране вновь прошли демонстрации протеста, хотя и не столь массовые, как сразу после выборов.
Что дальше? Будут ли до предела закручены гайки, отвернется ли теократия от своих игр с демократией, предстанет ли чистой диктатурой? Или она постарается достичь компромисса — внутри себя с фракцией менее оголтелых, а в конечном счете внести поправки на современность? Настоящая борьба ушла под ковер, но мы это увидим, если не в ближайшей, то уж в среднесрочной перспективе точно.
А пока можно сделать более широкие наблюдения за призраком революции: у нас ведь уже накопился немалый статистический материал.
Боязнь цветных революций — недуг нередкий, это известная слабость сильных режимов.
Вопреки тому, что о цветной революции говорят и пишут креативные труженики официоза, ее призрак не напоминает террориста. Скорей он появляется в белом венчике из роз… Его легко расстрелять… Хотя тут действует некая высшая математика: разогнать митинг в 5 тысяч человек не составляет труда, перед митингом в 500 тысяч задумается даже тоталитарная дубина… Так или иначе, это верная примета: если является призрак цветной революции, значит, власть преступна сверх всякой меры. Значит, демократия в стране совсем призрачная. И нечего тут ссылаться на “суверенность демократии” или поблекший мандат былой революции.
Все революции по-своему призрачны — в том смысле, что они редко исполняют свои обещания. И поэтому рано или поздно появляется призрак новой революции — против режима, установленного революцией предыдущей и обманувшей ожидания, либо появившегося в результате ее перерождения.
Можно ли избежать цветной революции? Теоретически — да. Для этого нужно всего-то-навсего не узурпировать власть, не заниматься махинациями с властью в особо крупных размерах… Ответ слишком простой, излишне морализаторский, сильно противоречащий природе людей у власти и потому не слишком реалистический. Реалистичный ответ: нужно не доводить котел до кипения, а для этого требуется встроенный механизм эволюции. Эволюция — это революция на каждый день, маленькая постоянно действующая революция, которая точно не разорвет котел. И нужен котел, который умеет выпускать пар, но еще больше направлять общественную энергию в русло назревших преобразований. Такой котел давно изобретен, он называется демократия.
Во всех странах, где замечен призрак цветной революции, плохо с разными вещами, но, прежде всего, с демократией. Там власть очень уж нечиста на руку, что на самом деле симптом гораздо худшей болезни: она неадекватна, она в катастрофическом разладе с главными потребностями общества.