Опубликовано в журнале Континент, номер 139, 2009
Нина ГОРЛАНОВА — родилась в Пермской области. Закончила Филологический факультет Пермского государственного университета. Автор (в соавторстве с Вячеславом Букуром) “Романа воспитания”, повестей “Учитель иврита”, “Тургенев — сын Ахматовой”, “Лидия и другие” и др. Печаталась в журналах “Звезда”, “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь”. В 1996 г. вошла в shortlist претендентов на Букеровскую премию. Постоянный автор “Континента”. Живет в Перми.
Нина ГОРЛАНОВА
Поднебесных
Поднебо — прозвище Юрия Поднебесных.
Но иногда я сокращала его фамилию иначе: Под-бесных (несмотря на его длинные мохнатые брови, как у китайского святого). Это когда шутки его далеко заходили.
Вот приносит участковый милиционер повестку. Юрий уже и рот открыл — матерное слово почти вылетело, но он зубами его успел зацепить — и обратно. Взял на руки милиционера, как маленького ребенка, и понес, хотя тот и ногами дрыгал, и словами тоже. Поднебо отнес его в участок и сразу ушел, оставив после себя медленно остывающую лаву восклицаний, гримас, вздрагиваний…
Это было еще в восьмидесятых — участковый пришел, потому что донесли про нетрудовые доходы. Якобы он продает много картин и скульптур без оформления должного…
— До смерти мне их жалко — доносчиков, — вздыхал Поднебо. — Какой у них ад в душе все время, черти да черви, — и хмурил свои брови, как у китайского святого. — Подозреваю я одного человека — ну, напишу его портрет с куриной пленкой на глазах!
Познакомил нас в Москве мой друг Королев. Он нес к Поднебесных икону на реставрацию, мне стало интересно — зашли вместе. В глаза бросились прялки, сундуки, ветряк в виде парохода (вырезан из железа), цыганская маленькая гитара, как миниатюрная женщина… Наконец я — горловой Урал — стала громко удивляться на точеные черные фигуры в искусственном снегу:
— Пушкин с флюсом из снега — так по-человечески! Даже до слез…
— Это не сам Пушкин, а — его скульптура в снегу — масскульт победил, и никто не ухаживает за памятниками, снег на них сам скульптуры лепит уже…
В пейзажах у Поднебесных тоже снег, но не сугробами, а отдельные падающие снежинки, очень крупные.
Дома у него кажутся такими легкими на картине, словно они даже время от времени подрыгивают, а всё — из-за падающего крупного снега такое волшебное впечатление.
И мясо он запекал огромными кусками!
— Ешьте, Нина — у вас зеленые подглазники! Тут ко мне из посольств приходили, купили две работы. Послицы любят мои картины. Поэтому я едва живой сегодня…
Словно он даже любил эти слова: “до смерти”, “умираю”, “едва живой”, “ад” и т. п. Чаще всего я слышала это про дела скульптурные:
— Если чувствую, что умираю, — значит, хорошо поработал. А если не умираю, — плохо поработал.
Кстати, один раз я сама видела, как он продавал картину: сказал ей “Прощай!”, поцеловал и отдает послице. А она говорит с акцентом:
— Замая хорошая…
Как всегда, спрашивала я о детстве: велика ли была семья, боялся ли родителей.
Боялся он… руки деда!
Да, именно так — боялся руки деда. Мама его — удмуртка, и, когда ее отцу отрезали руку в больнице (после аварии), то по обычаю эту отрезанную руку засолили и повесили на чердаке, чтобы потом похоронить вместе с телом. Поднебо боялся ходить на чердак до самого окончания школы.
Мне хотелось узнать побольше, но он расческой делал волны по слою сырого гипса, соскальзывал и ругался:
— Осы в бороду! Куда? Но нужно пещрить. Борьба не на жизнь, а на смерть…
Топорообразным ручищам нелегко давались мелкие движения. Но он рвался из животной стадии, снова и снова пещрил тут и там… На картинах часами выписывал отдельные снежинки. До тех пор, пока не спросит:
— Ударяет в грудную кость?
— Ударяет.
Что говорить: каждая его картина — толчок в сердце.
Когда он приехал в Пермь в гости, у нас как раз свет отключили за неуплату. Не печатали же меня — время советское. Вечером мы зажгли свечи. Поднебо повторял:
— Ну и что — свечи. Пушкин всю дорогу при свечах писал.
Но утром рано он взял с пианино нашу долговую платежку и быстро сбегал — заплатил.
— Видел сосну, похожую на крыло птицы.
И сел рисовать сосну. Гениальный рисовальщик, но… мог сделать две левых руки. Каждая жилка бьется, но обе левые. “Левитан тоже не умел руки рисовать”, — говорил печальным голосом. Но тут же снова взбодрился:
— Какие у вас деревья! Одно кричит: меня на выставку, я идеальное! Другое дерево — пьяница, почти упало…
В Пермской галерее, возле наших деревянных Спасов, только крестился: мол, грешно относить сие к искусству.
Потом мы заглянули в книгу отзывов и прочли последнюю запись: “Все клево, только жаль, что нет мумии и самурайских мечей”.
С тех пор, когда бывал доволен своей работой, Поднебо повторял:
— Только жаль, что нет мумии и самурайских мечей! — затем челюсть его отпадала, как люк транспортного самолета, и раздавалось громоподобное “ха-ха-ха”.
Мне тогда приснилось, что он приехал в наш Белогорский монастырь и написал две так называемых наивных иконы. В украинском народном стиле. Вокруг Николая-Чудотворца все цветочки алые, листочки зеленые. Якобы мне эти работы показывают, а я удивляюсь: “Почему вы не попросили его сделать больше — хотя бы пять-шесть?!” — “Так он у нас пробыл всего несколько часов”…
Да, в свой приезд он велел мне выбросить альбом Модильяни с черно-белыми репродукциями:
— Обнаженная женщина, а кажется, что она в грязи валяется. Я тебе подарю цветной альбом — новый, муха не сидела. Ненюханый.
И тут же он в подарок нам написал нашего кота — на черном подносе, ну и там, конечно, падают крупные снежинки, как бы мультяшные, но все же не мультяшные… Кто-то стащил этот поднос, конечно, — нет его давно уж.
Однажды он захотел описать мне лицо своей бывшей жены и выдал портрет… Софи Лорен.
Но в то же время рассказывал много такого, что придумать нельзя:
— Жена сына родила, он лежит, и я вижу, как в него входит душа моего деда. Прямо с бородой. И вот вырос — вылитый дед. Тот, когда ел и было вкусно, все приговаривал: ммм, ммм. И вот мой сын, слышу: ммм. Я ему: “Ты чего?” — “Так вкусно!”
Влюбившись, он переходил в состояние улыбчивого киселя на пару часов. Понравилась ему в Перми моя подруга Марина, которая шила себе из льна платья в народном духе. Но ей не понравилось, когда улыбчивый кисель заговорил:
— Каждый уважающий себя человек должен полежать в психушке!
Поднебо бухнул это прямо в автобусе — своим тонким, но очень далеко слышным голосом. Марина вышла на ближайшей остановке. А он… только еще больше взлохматил правую бровь и сильнее стал похож на китайского святого.
В 92-м мой муж жил у него в столице две недели (ездил на курсы иврита). И они много общего обнаружили. Например, оба в юности — после Уэллса — так поверили в марсиан, что прочитали всю историю Англии и удивились, ничего не найдя про вторжение инопланетян.
В те годы Поднебесных приятельствовал с соседом Будилиным. И вдруг Будилин стал Мудилиным: с восторгом рассказывал, как САМ ДЕПУТАТ такой-то позвал его быть крестным новорожденного сына.
— Сам Самыч? Депутат Депутатыч? — посмеивался Поднебо.
Но когда на другой день он начал картину “Крещение”, Будилин там благоговейно смотрел на шелковую воду, нежный, хотя и важный. Ломкие складки одежд превратили его в монумент, но:
— Посмотрите, какое у него по-хорошему лошадиное лицо…
— А красные ягоды вишни — символ рая?
— Да, символ рая — потерянного и того, который будет.
Один раз Поднебо пришел домой и увидел воров. Он спросил:
— Вы здесь воруете или что?
Воры подумали: дурак. И убежали. А он боялся, что они из КГБ… Запивая коньяком суровую действительность, он долго сокрушался:
— Почему я им бороды не поджег!
Кажется, в 99-м была персоналка (персональная выставка). Но все было омрачено тем, что с утра его сын позвонил и спросил:
— Вы берете на реализацию жеваную рыбу?
А ведь еще совсем недавно пацан прочитал “Крутой маршрут”, прибежал: надо стихов много знать — в карцере ими спасались!
— Погоди, — пытался остановить его отец, — зачем так резво к карцеру готовиться?
Но юношу было уже не остановить:
— Я вот Микеланджело выучил, — и начал читать: — Отрадней камней быть…
Хотя Поднебо еще не понял, сходит его сын с ума или наркоманит, он быстро подхватился и уехал в Америку. Оставил златое отечество ради бриллиантового Запада, как он сам невесело произносил.
Связи с посольством у него сохранились, поэтому переезд удался почти без потерь.
Но в США он оказался так одинок, что сам себе писал по электронной почте — сам и отвечал. У нас еще не было Интернета. Всего одно письмо получили мы на обыкновенной бумаге: мол, казалось бы, жить можно, хотя нет мумии и самурайских мечей…
Там была и фотография его: плиты лица треснули и появились не морщины — трещины.
“Я достиг апогея своей неизвестности. Зачем поздно уехал — Шемякин и Неизвестный стали популярными в том числе и из-за того, что были диссидентами. А меня вон как преследовали за то, что я изображал несчастных одиноких старух в парке на скамеечке — это когда говорили, что советские старики живут лучше всех в мире! Это когда Вы, Нина, мне твердили:
— Ты счастлив, тебе выпало страдать за всех!..
Истории с органами были, про гонения мы слышали. Например, после одной ресторанной истории его третировали целый год. Поднебо тогда набросил на свое лицо салфетку, часть ее вобрал в рот, а вверху все защемил очками.
— Угадайте, что такое? — раздавалось глухо из-под салфетки.
Все вопрошали:
— Привидение?
— Ку-клукс-клан?
— Нет! — провыла безротость. — Это социализм с человеческим лицом!
И слышали это человек десять, включая официантов. А еще — с соседних столов тоже могли слышать… Кто-то донес. Тогда и жена от него ушла.
— Патриотесса, блин!.. Но я прощаю — они ее чем-то там запугали. Или она испугалась, когда они пришли некстати! Я одну ногу уже в ванну опустил, другая сухая — так и увезли с мокрой ногой…
Как-то раз Юрий упомянул: друзья из посольств помогли тогда. В другой раз он уверял, что его выручила игра в полусумасшедшего. Перед своей подписью на любой бумаге в органах он, например, ставил слова: “Прошу слезно удовлетворить, склоняюсь в низком пардоне”…
С тех самых пор у Поднебо в квартире окна разрисованы черными полосками, сами стекла. Я как-то спросила: вместо черных полос на стеклах — почему не написать картину на тему допроса или задержания?
— Когда волнуешься, все лица кажутся блинами…
В психобольнице, кстати, лежал иногда его кузен (художник, мечтавший написать тысячу закатов). Он уверял нас, что по кисточкам… узнает начало приступа: кисточки испуганно топорщятся, как усы у кошки…
Поднебо часто-часто навещал его, иногда я с ним ходила. Много записала потом. Там всем мужчинам больным нравилась одна женщина, которая считала себя рыбкой в аквариуме, а всех других — другими рыбками… А один раз кузен лежал в палате с неким Кисунько. Так вот этот Кисунько думал, что он — древний римлянин. “Успокойся, успокойся, — говорили ему, — мы уже отбили варваров”. — “Вперед, сыны Рима!” — кричал “легионер”.
— В этом треугольнике: скульптор, модель и произведение — что главное? Главное: отношение модели к скульптору. В деревне, где теща жила, старушка отказалась позировать, я сказал председателю колхоза. А он:
— Она у меня проходит по делу самогоноварения. Мы ее задержим и будем держать, а ты лепи. Но оказывается: когда модель не хочет, то ничего не выходит (из рассказов Юрия Поднебесных).
Так вот, единственное письмо из США Поднебо закончил словами: умру я — все картины и скульптуры выбросят к такой-то матери, никому они не нужны, как выбросили работы Ситникова!
А я ему отвечала: у Ван Гога не выбросили — не выбросят и у тебя.
Но — выбросили.
Об этом мы узнали от Королева, который ездил в США в командировку и пытался найти работы Поднебесных после его смерти.
— Ну да, у Ван Гога брат спас его работы, — пыталась что-то понять я. — Но брат тоже вскоре умер…
— Тогда масскульт делал только первые робкие шаги к мировому господству. А сейчас масскульт победил — сквозь него не пробиться, — сказал мой муж.
И мы вдруг стали вспоминать, как поехали с Юрой на этюды. Он намазал хлеб маслом, а лось к реке шел ряску есть, бутерброд мимоходом прихватил. И это сразу вошло в картину. А небо в тот день было кроличье, как шкурка серая…