Опубликовано в журнале Континент, номер 137, 2008
…И прочие безумные глаголы.
Канон Андрея Критского
Часть первая. Бури над Собором
Раскол… Слово, которое потрясло русскую церковь в XVII веке. После рокового 17-го года призрак его почти целое столетие реял над распинаемой Русской Церковью. Наконец, реальность раскола вновь грозно надвинулась в 2007-м, в дни “исторического воссоединения” с РПЦЗ. А в год 1020-летия крещения Руси она громыхнула вначале извержением мятежного епископа, а затем его ответной анафемой в адрес патриарха и высших архиереев. И хотя нас продолжают уверять, что “ничего страшного не произошло”, очевидно, что происходящее с Русской Церковью достаточно серьезно и трагично. События эти заставляют вспомнить и события XVII века, и 1905-й год, и противостояние Горбачева и Ельцина на рубеже 90-х, закончившееся крушением Советского Союза… А ведь с первого воззвания епископа Диомида, появившегося в дни 90-летия Февральской революции, до анафемы, прозвучавшей в день 90-летия расстрела царской семьи, прошло каких-то полтора года!
Православие на грани нервного срыва
Лето 2008-го ознаменовалось ростом напряженности по всему православному востоку. В конце мая Архиерейский Собор Сербской ПЦ, заседающий в Белграде, низложил престарелого (93 года) патриарха Павла, уже полгода находящегося на лечении в Белградской военно-медицинской академии, и взял на себя его полномочия. Часть возмущенных архиереев СПЦ, квалифицировав случившееся как переворот, покинули Собор в знак протеста.
В это же самое время в Болгарии VI Церковно-народный Собор совершил нечто вроде революции сверху, приняв решение ограничить квоты для делегатов-мирян и сосредоточив принятие важнейших решений в руках епископата, чем упразднил разгулявшуюся было церковную демократию.
Своеобразную реакцию “солнечная активность” этого лета явила в Румынии, где православный митрополит Николай Корнеану1 в ходе литургии в католическом приходе Царицы мира в Тимишоаре неожиданно причастился с католиками. Румынский патриархат был, кажется, совершенно не готов к случившемуся и лишь пообещал на следующем заседании Синода попросить митрополита Николая дать соответствующее объяснение.
Наконец, в Греции вновь разгорелся давно тлеющий конфликт на горе Афон, где около сотни монахов монастыря Эсфигмену, населенного престарелыми, но непримиримыми зилотами, не признающими власти Константинопольского патриарха Варфоломея, уже пять лет держат глухую осаду. Зилоты обвиняют Варфоломея и всю верхушку Греческой церкви в экуменизме и измене православию, а над отрезанным от внешнего мира монастырем реет черный флаг с надписью “Православие или смерть!”. В последние недели мая конфликт этот вновь перешел в горячую фазу. Полиция блокировала все дороги, ведущие к монастырю, и стянула дополнительные силы, готовясь к штурму православных повстанцев.
Все эти разом полыхнувшие конфликты, с разных сторон обнажившие грани общего кризиса мирового православия, закономерно венчались противостоянием российского и греческого патриархов, борющихся за доминирование в мировом православии. В то самое время, когда на Афоне разразился очередной кризис, делегация Константинопольского патриархата посетила Украину, вызвав всплеск раздражения в Русской Церкви. Приглашение Виктора Ющенко патриарху Варфоломею принять участие в юбилейных торжествах в Киеве, посвященных 1020-летию Крещения Руси, было расценено РПЦ как “нарушение субординации”.
Дело, конечно, не в “субординации”, а в самой крайне сложной ситуации на Украине, где Православная Церковь оказалась расколота на три части: Украинскую Православную Церковь Московского патриархата (УПЦ МП), Украинскую Православную Церковь Киевского патриархата (УПЦ КП) и Украинскую Автокефальную Православную Церковь (УАПЦ). Мечтая войти в историю “отцом-объединителем” украинского православия, Виктор Ющенко поглощен идеей создания на базе трех украинских Церквей единой поместной Церкви, юридически подчиненной Константинополю. Для Русской Церкви уход УПЦ МП в автономию означает потерю до половины своих приходов. Потому-то в РПЦ столь болезненно реагируют на все контакты Украины с Варфоломеем.
Под вопросом оказался визит патриарха Алексия на Украину, на празднование 1020-летия крещения Руси. Что если Варфоломей объявит о своем согласии возглавить объединенную Церковь? Как быть с возможным участием в торжествах Филарета (Денисенко), лидера раскольников, чуть было не ставшего в свое время патриархом Всея Руси и впоследствии анафематствованного РПЦ? Круг “мирового православного единства” в точке наивысшего своего напряжения сплетался в узел неразрешимых проблем.
На фоне всей этой высокой политики дело с чукотским епископом Диомидом, уже полтора года донимающим высших церковных сановников скандальными посланиями с обвинениями их в экуменизме, сотрудничестве с “безбожной властью” и принятии ИНН, представлялось каким-то досадным недоразумением. И никто, наверное, не ожидал той бури, в которую вылилось “дело Диомида” на Архиерейском Соборе РПЦ, открывшемся 24 июля.
Чукотка отдельно
Тем не менее “солнечная активность” этого лета еще перед Собором подняла градус нервозности до отметки “Пусть сильнее грянет буря”. Архиерейский Собор (проходящий, как правило, раз в четыре года) предваряли многочисленные воинственные возгласы консерваторов, что ни день, все более радикальные. Самым обсуждаемым стал распространенный в интернете текст “Обращения московских клириков к Архиерейскому собору”, подписанный вначале девятнадцатью, а потом более чем сотней московских священников и представляющий собой сумбурный свод тревог и страхов консервативного сознания, напуганного редкими дуновениями живой жизни в Русской Церкви. Авторы Обращения рисовали немые ужасы разгула “либерализма” и “обновленчества” в РПЦ, набрасывались на редкие еще имеющие место случаи миссионерства и дискуссий о возможности использования русского языка в богослужении. “Нам трудно охватить масштаб ползучей богослужебной реформации в Русской Православной Церкви, но мы ясно понимаем, что это явление исторически тупиковое и чисто маргинальное во всех отношениях”, — восклицали авторы послания, призывая грядущий Собор “дать оценку необъявленной богослужебной реформации,.. указать масштабы этого модернистского явления и его опасность для основ Православия,.. вскрыть источники и указать персонально руководителей этого антицерковного течения”…
Еще более далекой волной накрывало Собор очередное “Послание епархиального собрания Анадырской и Чукотской епархии РПЦ” епископа Диомида (отказавшегося к тому времени приехать на Собор ввиду болезни), которое кроме ритуальных протестов против ИНН и “проведения в Кремле, Православном сердце России, иудейских праздников” обвиняло патриарха Алексия II в совместном молении с католиками в соборе Нотр-Дам де Пари и митрополита Кирилла (Гундяева) в “ереси экуменизма”, а также требовало упразднить “как наследие советского прошлого” возглавляемый митрополитом Отдел внешних церковных связей (ОВЦС) — главный рассадник церковного либерализма и экуменизма2.
Предсоборное послание “чукотского адаманта” вышло при поддержке “Открытого письма клириков и монашествующих Анадырской и Чукотской епархии Патриарху Алексию II”, которое кроме обвинений церковной верхушки в “сверхереси экуменизма” (“паства пребывает в недоумении, видя откровенное предательство иерархами Православного вероучения”), содержало глухие угрозы народных волнений в случае санкций против Диомида: “Нам известно, что к нашему владыке хотят применить карательные меры,.. а на его место прислать другого… Считаем необходимым сообщить, что ни клир, ни миряне не примут нового епископа… Настало время активных действий… “Православие или смерть”, — этот девиз сейчас актуален, как никогда”.
Наконец, 17 июня на сайте “Русская идея” (принадлежащем историку-черносотенцу Михаилу Назарову) появилось “Открытое письмо пяти клириков Чукотской епархии участникам Архиерейского Собора РПЦ МП о прекращении поминания имени Патриарха Алексия II на Божественной литургии”, прямо обвиняющее патриарха в ереси: “Боясь раскола с Богом и не желая подпасть под анафему на ересь экуменизма, мы прерываем молитвенно-литургическое общение с Вами, Ваше Святейшество, и со всеми теми, кто находится в литургическом общении с Вами”, — говорилось в письме, подписанном в числе прочих игуменом Ильей (Емпулевым), секретарем епископа Диомида.
Письмо “пяти клириков” являло на тот момент логическую точку тупика, в который зашел конфликт православных “ультрас” с официальными структурами РПЦ. Однако почти сразу появился и отклик самого епископа Диомида, который отмежевался от письма “пяти клириков”. Было похоже, что сам Диомид колебался в своем радикализме и что в самом лагере “диомидовцев” назревает раскол на радикалов и более умеренных “либералов”.
Извержение
Как и следовало ожидать, Собор начался со скандалов. Вначале возле храма Христа Спасителя ходили, распевая акафисты и держа в руках иконы царя Николая, Ивана Грозного, старца Николая Гурьянова и плакаты в поддержку “патриарха в духе”, только сторонники Диомида. Но когда умные головы навстречу диомидовцам привезли “наших”, начавших дружно скандировать “мы с собором, мы с патриархом”, страсти накалилась до предела. Дело дошло до прямых стычек “нашистов” и “диомидовцев” в 200 метрах от храма под памятником Фридриху Энгельсу, где московские власти разрешили собраться протестующим. Позабыв о торжественных речах с трибун церковного съезда, пресса восторженно муссировала потасовки, обращая в фарс все плавные перипетии скандала. И, наконец, в день закрытия Собор громыхнул решением об извержении Диомида из епископского сана. Скандальный епископ был извержен с отсрочкой приговора “до следующего заседания Синода”, назначенного на 17 июля, до которого ему предлагалось принести покаяние.
Решение об извержении было принято почти единогласно. Против высказались лишь трое: украинцы (Каменец-Подольский епископ Феодор и Почаевский Владимир) и епископ Сыктывкарский и Воркутинский Питирим. Еще один украинский архиепископ — Тернопольский и Кременецкий Сергий — воздержался. Воздержался при голосовании и новый первоиерарх РПЦЗ МП митрополит Иларион (Капрал), в то время как другие зарубежники во главе с архиепископом Марком (Арндтом) проголосовали “за”.
По окончании Собора на итоговом брифинге митрополит Кирилл сказал: “Я хотел бы призвать владыку Диомида со всей любовью и открытостью принять эти решения и принести покаяние, потому что извержение из сана означает одновременно и гибель души”. Ему, Диомиду, “важно принять ту любовь, которую простирает к нему Собор,.. и принести покаяние”, и т. д.
Разбудить стихию
Прежде чем обратиться к дальнейшим событиям, остановимся на этом, как оказалось, роковом решении Собора. Принимая во внимание предгрозовую обстановку в стане диомидовцев (“Письмо пяти клириков” означало, что противостояние угрожающе приблизилось к точке раскола) и особенно те знаки, которые делал Диомид Собору, отмежевываясь от этого письма, никакой нужды доводить дело до извержения, кажется, не было.
Какой смысл взрывать обстановку, делать из мятежного епископа мученика за веру и превращать его в “знамя борьбы” в тот самый момент, когда он сам пребывает в сомнениях, а дело его — на грани кризиса? Да еще и так откровенно пренебрегая канонами (74-е Апостольское правило недвусмысленно говорит о том, что судить епископа в его отсутствие можно лишь в случае, если он трижды откажется явиться на разбирательство). К тому же справку о болезни Диомид все же предоставил, и никто неправомочность ее доказать даже не пытался. При том, что на самом Соборе был принят устав церковного суда, дающий механизм решения подобных конфликтов и способный разрешить “казус Диомида” гораздо мягче.
Думаю, незачем искать здесь каких-то глубинных причин и тайных пружин. Произошло это потому, почему всегда и везде происходят подобные казусы и расколы: из-за перегрева эмоций, помутнения разума, отсутствия любви, в конечном счете.
Непосредственным запалом послужила, конечно, скандальная обстановка вокруг Собора, а роковыми стали действия Кирилла Фролова, молодого функционера “Союза Православных Граждан” (и, кажется, единственного члена этой виртуальной организации), ответственного за уличную политику ОВЦС, приведшего “нашистов” к храму Христа Спасителя и тем поднявшего градус конфронтации до предела.
Привыкшие к оранжерейному благолепию архиереи были смущены и совершенно выбиты происходящим из колеи. Сам митрополит Кирилл, и без того взбешенный прямыми и жесткими обвинениями Диомида, был особенно раздосадован тем, что его благолепный съезд, призванный создать перед властью образ успешной и благополучной Церкви, превратился стараниями Диомида в откровенный балаган. И это в то время, когда РПЦ, с одной стороны, изо всех сил старается позиционировать себя в роли ведущего идеологического авангарда “партии и народа”, а с другой, перед ней стоят такие серьезные проблемы, как раскол на Украине …
В свете столь архиважных политических задач Диомид с его средневековым мракобесием, жужжащий над самым ухом назойливой мухой, окончательно вывел высоких сановников из себя… Слишком соблазнительным показалась возможность прихлопнуть ее раз и навсегда.
Муху прихлопнули и… ошиблись. Поскольку Диомид оказался все же не мухой, а мнением церковного народа, аккумулирующим всю ту тьму суеверий и мифов, которыми полнилось народное сознание все двадцать лет “духовного возрождения”. О том, что дела обстоят именно так и что сторонников Диомида вовсе не “единицы маргиналов”, а целые народные массы, что почти все монастыри заражены алармистско-апокалиптическими настроениями, давно говорили и игумен Петр Мещеринов, и дьякон Андрей Кураев, и другие. Доходили слухи о том, сколь острую форму противостояние с “диомидовцами” приняло в Оптиной пустыни и что Диомида поддержали епископы, связанные с крупнейшим монастырем Украи-ны — Почаевской лаврой. А Оптина пустынь и Почаевская Лавра — это не шутки.
В мятежном епископе явило себя не только массовое бессознательное церковного народа, но само историческое самосознание Русской Церкви (начиная со старца Феофила с его Третьим Римом и “царя-гуманиста” Грозного). И сам этот скандал, отлившийся в традиционную тысячелетнюю византийскую формулу — противостояния утопающей в роскоши и сервилизме метрополии и бескомпромиссного, фанатичного монашества, вынашивающего в своих недрах многочисленные ереси, — конечно, далеко не случаен. Близка к этому и традиционная русская модель с ее святостью, бегущей из развращенной Москвы к берегам Белого моря.
Да, профессиональных революционеров, готовых прямо сегодня пойти за Диомидом в раскол, возможно, и единицы. Однако большевиков в 1917-м тоже была горстка. Но на фоне всеобщего развала именно они, в конце концов, сумели повести за собой народную стихию.
Прихлопнув муху, иерархи пробудили стихию. Решения Собора оказались подобны подземному удару, предвозвестнику землетрясения. Волна ропота и возмущения прошла по всему церковному народу. Возмущались не только неканоничностью отлучения (собор тут же окрестили “волчьим”), но и откровенной демонстрацией силы и власти лидерами Собора при полном молчании патриарха. “Личной местью” назвал свое извержение из сана и сам Диомид. О том же говорила и форма решения об извержении, — по сути, ультиматума, пойти на который означало для Диомида быть попросту размазанным по стенке. То же ощущение оставляли и процитированное выше слово митрополита Кирилла, с любовью и открытостью угрожающее своему собрату “гибелью души”, и последовавшее за сим Открытое письмо с “увещеваниями любви” епископа венского Илариона (которого Диомид перед тем назвал в числе главных “еретиков”).
Конечно, если бы архиереями действительно двигали забота о своем болящем брате и ответственность за мир в Церкви, нашлись бы и другие формулировки, и другие лица, их произносящие. Увы, “увещевания любви” с обеих сторон означали лишь одно: враги сводили друг с другом счеты.
Решение Собора до бела раскалило интернет-форумы и ЖЖ. Но наиболее ярко трещина, прошедшая по церковному миру, выразилась в позиционировании за Диомида информационных ресурсов, до сих пор патриархии лояльных. Так, однозначно на стороне мятежного епископа выступил ультраконсервативный сайт “Правая.ru”, один из самых популярных в православном рунете. В глухое, но выразительное молчание по делу Диомида погрузился крупнейший православный ресурс “Русская линия”… Все это могло бы образумить горячие головы. Но не тут-то было…
Отвечая на волну возмущения, захлестнувшую информационное пространство, митрополит Кирилл оправдывал свое решение следующим образом: “Согласно вероучению Православной Церкви, вся полнота власти в Церкви принадлежит епископам. Высшим органом власти в Церкви является Собор епископов. Согласно Положению о церковном суде, Собор епископов является также последней инстанцией, которая судит архиерея и которая может извергнуть архиерея из сана”. А по поводу 74-го Апостольского правила владыка высказался в том духе, что оно было актуально до появления современных средств связи. Такие объяснения диомидовцами не могли быть восприняты иначе как издевательство и вызвали лишь новую волну возмущения. Сторонники Диомида говорили, что Кирилл “отвергает каноны и создает новое вероучение”, справедливо указывая, что полнотой власти в Церкви обладает все же Поместный собор, а не Собор епископов…
Битвы в воздухе
Пока в СМИ и интернете кипели страсти, временно назначенный управляющим Чукотской епархией РПЦ МП архиепископ Хабаровский и Приамурский Марк, в исполнение решений Собора призванный сменить Диомида, прибыл в Анадырь. Сразу по приземлении Марк объявил журналистам, что по его сведениям Диомид накануне в одном из храмов Анадыря провел богослужение с целью не допустить его, Марка, прибытия и призвал прихожан “молиться пророку Илье, чтобы самолет из Хабаровска не приземлился в Анадыре”. (Надо заметить, что Марк целые сутки перед тем просидел в аэропорту Хабаровска, дожидаясь летной погоды.) Заявление епископа вызвало немалое оживление журналистов, а то обстоятельство, что прибыл он целым и невредимым, должно было, вероятно, свидетельствовать о полном и безоговорочном превосходстве сил Московской патриархии в воздухе.
Тем временем, не дожидаясь прибытия Марка, опальный Диомид спешно отбыл из Анадыря “по делам епархии” в ее отдаленные области, давая по пути обстоятельные интернет-интервью. Говорил, в частности, что Марк “летит с группой захвата”, в которую помимо хора (состоящего, как позднее выяснилось, из сорока отборных бойцов-семинаристов), священников и святых мощей входил также заместитель полномочного представителя президента в Дальневосточном федеральном округе. (Вероятно, все же зам полпреда ДФО летел в Анадырь в связи с грядущей сменой губернатора и прямого отношения к церковной буче не имел.) Впрочем, храмы Анадыря, по словам Диомида, уже успели к тому времени посетить представители спецслужб, предупредив всех, что “если начнется какая-то заваруха, владыка может пойти по статье за разжигание”, и пригрозив его приверженцам увольнением с работы.
Тем временем вооруженный иконами и окруженный ОМОНом Крестный ход под предводительством епископа Марка, не встречая сопротивления, двинулся в направлении кафедрального собора. И спустя короткое время можно было констатировать окончание первого акта драмы. Новый архиепископ благополучно добрался до места дислокации, где его встретили не слишком приветливо, но все же достаточно мирно.
Двоевластие
Очевидно, что и сам Диомид пребывал в это время в растерянности. Из его сумбурных речей можно было понять, что он считает свое извержение неканоничным, не желает складывать с себя должность управляющего епархией, отказывается принести покаяние и присутствовать на заседании Синода, на которое был вызван. О своем нынешнем статусе мятежный епископ говорил следующее: “Я остаюсь архиереем Русской Православной Церкви Московского патриархата, не являющим послушания еретической иерархии до ее полного покаяния”. Говорил, что намерен оставить Чукотку и переехать в Москву, где у него есть “духовные чада”, готовые предоставить “надел земли и поставить на нем храм”.
Видимо, умные головы подсказали Диомиду решение: не выходя из РПЦ, создать параллельную административную структуру, породив, таким образом, ситуацию двоевластия. Ситуацию, которую можно было бы сравнить с властью Временного правительства и Советов рабочих депутатов после февраля 1917-го или с горбачевско-ельцинским противостоянием в разгар Перестройки. В роли Ленина в пломбированном вагоне, переезжающего с Чукотки в Москву, Диомид мог бы оказаться крайне неприятен для иерархии.
Сам я бурные события тех дней так анализировал по горячим следам3:
Многие уже сравнили прошедший Собор с октябрьским пленумом ЦК КПСС 1987 года, выведшим Бориса Ельцина из состава ЦК. И нельзя не признать красноречивости этих аналогий. По всему видно, РПЦ как последний институт светлого коммунистического прошлого стоит на пороге Перестройки, которую вся остальная страна уже пережила в 90-х. И Перестройка эта, судя по всему, обещает быть бурной.
Итак, в РПЦ МП устанавливается классическое двоевластие формального “патриарха в теле” и неформального “патриарха в духе”, то есть самого Диомида, — такова мысль и ход Диомида в ответ на ход митрополита Кирилла. Что может предпринять патриархия, чтобы помешать такому развитию событий? Видимо, только одно — анафематствовать Диомида. Но ясно, что сторонниками Диомида эта анафема признана не будет так же, как не было признано и его извержение… Такое решение автоматически уводит Диомида в “катакомбы”. Но в то же время его сторонники могут спокойно продолжать посещать храмы РПЦ МП, считая их своими, а церковное священноначалие — лишь “временщиками” и оккупантами, временно захватившими власть…
Таким образом, складывается типичная революционная ситуация, ничего хорошего Церкви, конечно, не сулящая <…> Гонимых и несправедливо обиженных у нас любят <…> Анафематствование же Диомида приведет лишь к тому, что уже вспыхнувший и определившийся конфликт перейдет в партизанскую фазу. Диомидовцы и антидиомидовцы, как и сегодня, будут вместе молиться в одном храме, стоять рядом на одной литургии, причащаться из одной Чаши, взаимно при этом прокляв и отлучив друг друга.
В сущности, ситуация совершенно шизофреническая — раздвоение сознания <…>
Диомидовцы (словно первые христиане, преследуемые иудейскими первосвященниками) будут постепенно наращивать свое влияние, и ничего с их агитацией и пропагандой уже не сделаешь: большевистские лозунги доходчивы и понятны простому церковному народу, а требование Учредительного Собрания (то бишь — Поместного собора) находит отклик в каждом православном сердце. Преследования же со стороны патриархии будут только ярче расцвечивать харизму повстанцев романтическим ореолом…
<…> Но что вся эта буча может значить для обычного мирянина? Да, в сущности — ничего может не значить. Нормальный человек вполне может держаться от нее подальше и продолжать посещать церковь, руководствуясь собственным нравственным чутьем и здравым словом Христа, сказанного народу относительно фарисеев: то, что они велят вам, делайте, но по делам их не поступайте… Церковь — это не священноначалие и не зилоты-большевики, а, прежде всего, Евхаристия — единственное, что имеет непреходящий смысл, которого и нужно держаться4.
Далее речь в статье шла о том, что идеи мятежного епископа на самом деле немногим отличаются от традиционного церковного мейнстрима, и это ярко демонстрировали как недавний фильм Тихона Шевкунова, так и предсоборное “Послание московских клириков”:
Чем, скажем, идеи Александра Шаргунова или Тихона Шевкунова отличаются от диомидовских? Практически — ничем. Это все тот же воинственный антиэкуменизм, изоляционизм, тоталитаризм, ненависть к Европе и Западу, поданные лишь с некоторым псевдокультурным флером. Те же идеи (в еще, конечно, более мягкой и рафинированной форме) формулирует и Всеволод Чаплин (постулирующий в своих “Пяти принципах православной цивилизации” перманентную “войну цивилизаций”). А ведь “Православие ру” Тихона Шевкунова — это церковный мейнстрим, а Всеволод Чаплин — прямой протеже <митрополита> Кирилла.
Я писал, что отличие идей Диомида от традиционного церковного консерватизма скорее формальное (вроде фракций меньшевиков и большевиков в рамках одной партийной программы). В своем безоглядном романтическом радикализме Диомид лишь доводит их до логического конца. А поскольку радикализм нам генетически свойствен, а разложение церковной верхушки, с точки зрения церковного народа, очевидно (митрополиту Кириллу приходится заигрывать по очереди то с консерваторами, то с католиками, в то время как Диомид прям и прост, как три рубля), то и нет ничего удивительного в том, что идут за ним, а не за патриархией…
Можно зайти в любой московский храм, — писал я далее, — и убедиться: официальная газета “Церковный вестник” (в сущности, совсем неплохая, можно сказать, лучшее сегодня православное издание, печатающее время от времени умные и глубокие статьи) лежит пачками в каждом храме и даже бесплатно никто ее не берет. Прокламации же “Духа христианина” и ему подобных, выходящие сто- и двухсоттысячными тиражами, передают из рук в руки и зачитывают до дыр, как некогда большевистские агитки…
Гламурное православие больше не в моде, в моде — православие революционное…”
Дальше, дальше, дальше…
Итак, роковое решение Собора привело к тому, что борьба диомидовцев с патриархией перешла в фазу открытого противостояния. То, о чем до сих пор лишь глухо роптали по кухням, зазвучало с кровель. Но не сдерживаемая ничем эскалация конфликта продолжала лишь нарастать.
Партизанские листовки и сайты диомидовцев клеймили патриархию и “волчий собор”, публикуя духовные наставления старца Рафаила Карелина и скандируя: “Православие или смерть!” Навстречу им из патриархийного лагеря неслись бодрые речевки Кирилла Фролова: “Дзюбанутые раскольники!.. Либерастый заговор!.. Пока эти мерзавцы топчут нашу землю, спать спокойно нельзя!.. Пусть ярость благородная вскипает, как волна!.. Враг будет разбит! Победа будет за нами! Долой врагов православного народа!..”
Можно представить себе размах этой христианской дискуссии!..
Кажется, к этому времени в патриархии почуяли, что все зашло немного дальше, чем предполагалось, и благоразумно отменили назначенное на 17 июля заседание Синода, на которое был вызван Диомид. Тем более, что вскоре намечалась поездка патриарха на Украину, где страсти накалились ничуть не меньше. (В первый день празднования 1020-летия Служба безопасности Украины успела выдворить из страны директора Института стран СНГ Константина Затулина и Кирилла Фролова, которого застукали в центре Киева срывающим плакаты с изображением патриарха Варфоломея.)
Но было уже, видимо, слишком поздно… Разжалованный и загнанный в угол Диомид (вытесненный из Анадыря в буквально самую крайнюю точку русской земли — мыс революционного лейтенанта Шмидта) хранил нехорошее молчание. Последней каплей стало, по всей видимости, интервью венского епископа Илариона в “Комсомольской правде”, озаглавленное так: “Диомидовщина — спланированная акция, чтобы расколоть Православную Церковь”. В этом беспрецедентном по своей разнузданности интервью молодой блестящий архиерей называл Диомида провокатором, Хамом, Иудой, “попом Гапоном”, грозя ему отлучением и анафемой: “Диомидовщина — это политический проект… Это сознательно спланированная и раскрученная акция… Выгодная силам, заинтересованным в расколе и ослаблении… То, что он (Диомид. — В. М.) совершает, это не просто “хамство”. Это настоящее предательство. Это не Хамов грех: это Иудин грех”…
Интервью вышло 14 июля, а 17-го, в день 90-летия убийства царской семьи, Диомид полыхнул своей троекратной анафемой еретикам-цареборцам — патриарху Алексию II, митрополиту Смоленскому и Калининградскому Кириллу, митрополиту Минскому и Слуцкому Филарету и всем их предшественникам, участвовавшим в антимонархическом февральском бунте 1917 года, и всем вместе с ними помышляющим (т. е. всем, поддержавшим революцию 1917-го, как пояснил позднее Диомид).
Я сказал бы, что анафема стала явленным троекратным эхом извержения. От рокового решения Собора маятник неизбежно качнулся в другую сторону. Нагнетание напряжения и колебания Диомида перед Собором — потасовки “диомидовцев” и “нашистов” — вышедший из себя митрополит Кирилл и, — как кулаком по столу, — извержение… Кипение возмущенного разума — наступление воздухоносного Марка и отход Диомида на последние рубежи — инвективы Иллариона… И, — как жуткий нервный срыв загнанного в угол человека, — троекратная анафема. Ситуация, как видим, отразилась буквально зеркально.
Конечно, те “увещевания любви” (т. е. отточенные кинжалы, полные сладкой мести, которые всаживал Иларион в сердце Диомида) были сплошными передергиваниями. Очевидно, что Диомид — человек, хоть и больной на всю голову, но искренний, даже если и пользуются им все кому не лень. И главное — ну не говорят так с больными людьми… Если есть, конечно, крупица совести и сердца. Ну а “Комсомолке”, газете со столь красноречивым названием, сам Бог, видно, велел стать последним звеном свершающегося раскола…
Превращения Гапона
А теперь немного истории. В нашу постмодернистскую эпоху всеобщего смешения в явлениях, подобных Диомиду, сходятся многие исторические дороги. И хотя начало разыгравшихся сегодня страстей следует искать все же в расколе ХVII века, представление Диомида в роли нового попа Гапона, ставшее в устах иерархии уже привычным, на наш взгляд, тоже уместно.
Конечно, молодой харизматичный священник, любимец рабочих, Григорий Гапон не был ни ставленником “мировой закулисы”, ни продуктом “оранжевых технологий”. Священник пересыльной тюрьмы (а пересыльная тюрьма того времени — это особая тема), повидавший, в общем, ужасов — и в камерах заключенных, набитых вповалку мужчинами, женщинами, детьми, и в общежитиях рабочих тоже. Человек искренний, увлекающийся, лояльный властям, недолюбливающий интеллигенцию и революционеров… Но главным его качеством был все же авантюризм. Типично русский (хохол — то есть максимальный, изначальный русский) тип авантюриста — честолюбивый, самовлюбленный… В начале 1905-го революционные партии гляделись рядом с Гапоном “куцыми курицами”. Рабочие боготворили своего вождя, авторитет его был непререкаем. “Все величие надвигавшейся грозы… связывалось с его именем. Петербург был полон пересудами о нем”, — писал эсер Рутенберг, темный гений Гапона.
“Собрание русских фабричных рабочих С.-Петербурга”, созданное Гапоном в феврале 1904 года, существовало, как известно, на деньги Департамента полиции. Но, обретая себя в роли вождя массы рабочих, Гапон постепенно выходил из-под контроля полиции. Популярность все более кружила ему голову. Петиция, составленная им вместе с рабочими (кстати, в день Богоявления), сочетала самый возвышенный и смиренный стиль с самыми дерзкими призывами. Первым из них, конечно, было требование Учредительного собрания (Поместного собора, по-нашему), — “чтобы сам народ помогал себе и управлял собой”…
По уверениям либерального литератора В. А. Поссе, беседовавшего с Гапоном в 1905 году, последний признался ему, что предвидел два возможных варианта развития событий после вручения Петиции царю: либо он уговорит Николая пойти на уступки и станет первым советником государя, а фактически правителем России, либо возглавит народное восстание и превратится в нового, мужицкого царя… Вряд ли, конечно, Гапон говорил такое. Но миф этот, во всяком случае, похож на правду, и в голове честолюбивого священника подобные мысли наверняка роились. Ну, чем не “патриарх в духе” епископ Диомид?
Девятое января стало переломной точкой в судьбе Гапона. Рутенберг рассказывает, как после расстрела у Нарвских ворот они вместе ползли через трупы, а потом пробирались дворами с побоища: “Нет больше Бога, Нету больше царя”, — хрипел Гапон, сбрасывая с себя шубу и рясу. Несколько этих слов “подвели итог всем причинам мучительно векового прошлого” и “установили программу неумолимого, кровавого будущего”, — замечает Рутенберг. А затем благоговейно описывает таинство “пострига” Гапона — пострига в буквальном почти смысле. Рутенберг предложил остричь Гапона для конспирации, тот согласился, и вот: Как на великом постриге, при великом таинстве, стояли окружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что происшедшего, и, получая в протянутые мне руки клочки гапоновских волос, с обнаженными головами, с благоговением, как на молитве, повторяли: “свято”. Волосы Гапона разошлись потом между рабочими и хранились как реликвия.5
В тот же вечер Гапон встретился с Горьким, пророком-буревестником революции. “Что теперь делать, Алексей Максимович?” — спросил будто бы Гапон. “Что ж, надо идти до конца. Все равно. Даже если придется умирать”, — ответил Горький. “Но что именно делать, сказать не мог”…
В ту же ночь благословение пророка революции вылилось в новое воззвание, написанное Гапоном и отредактированное Рутенбергом. Воззвание это в высшей степени примечательное. И если историческую петицию Гапона, которую он намеревался вручить царю, можно сравнить с первым Обращением Диомида, то этот новый (и в самом деле жуткий) документ ясно ассоциируется с диомидовской анафемой. Рутенберг оставил нам копию этого воззвания, в которой воспроизвел свою редакцию, а написанное Гапоном выделил курсивом. Вот несколько самых ярких отрывков:
“Зверь-царь, его чиновники-казнокрады… сделались убийцами наших братьев, жен и детей. Пули царских солдат, убивших… рабочих, несших царский портрет, прострелили этот портрет и убили нашу веру в царя <…>Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам, всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем. Вредите всем, кто чем и как может. Я призываю всех, кто искренне хочет помочь русскому народу свободно жить и дышать, — на помощь. Всех интеллигентов, студентов, все революционные организации (социал-демократов, социалистов-революционеров) — всех. Кто не с народом, тот против народа… Братья-товарищи, рабочие всей России. Вы не станете на работу, пока не добъетесь свободы. Пищу, чтобы накормить себя, и оружие разрешаю вам брать, где и как сможете. Бомбы, динамит — все разрешаю. Не грабьте только частных жилищ… не грабьте бедняков, избегайте насилия над невинными. Лучше оставить девять сомнительных негодяев, чем уничтожить одного невинного. Стройте баррикады, громите царские дворцы и палаты. Уничтожайте ненавистную народу полицию <…> Помните всегда данную мне вами — сотнями тысяч — клятву. Боритесь, пока не будет созвано Учредительное Собрание… где будут избраны вами самими защитники ваших прав и интересов, выставленных в вашей петиции изменнику-царю.
Да здравствует грядущая свобода русского народа!
Священник Георгий Гапон”
Воистину, священник, но уже иной — перерождение свершилось!..
Говорят, у царя этот документ вызвал ощущение мистического ужаса. Сам Гапон впоследствии горько сожалел о своем воззвании. Но — было уже поздно. Роковые слова были произнесены. “Благословение” это получило большой резонанс, было перепечатано в эмигрантской прессе, долго ходило среди рабочих.
Этот день и эта ночь стали началом первого акта Русской революции.
Вскоре Гапон оказался в эмиграции, где связался было с эсерами, встречался с Лениным. Но в его бурной душе шла борьба. Он продолжал ощущать себя вождем революции, а полиция продолжала иметь на него виды, желая направить народную стихию в нужное себе русло. Вернувшись в Россию после Октябрьского манифеста и объявленной царем амнистии, он получил от правительства деньги на возобновление деятельности своей организации. Где-то лгал одним, где-то другим, отрекался от третьих, мало по малу запутываясь… Много пил… Те, кто видели его в последние месяцы жизни, описывают его как конченного человека.
Разбудив лавину Русского хаоса, став “первой иконой русской революции”, он, в конце концов, оказался более никому не нужен. И в марте 1906 года был казнен по приговору эсеров как провокатор. Ликвидация Гапона была поручена все тому же Рутенбергу. А разбуженная попом Гапоном лавина, поглотив своего родителя, неслась дальше вниз, по нарастающей, но уже без него…
Планета постмодерна
Но представление Диомида в качестве Гапона — только часть картины. И сам Диомид — только один полюс этой планеты, один лик этой революционной ситуации. Целостную картину мы получим, если изобразим и другой ее полюс. И в этом нам поможет уже известный нам глава представительства РПЦ при европейских международных организациях, епископ Венский и Австрийский Иларион. Два этих неординарных иерарха вместе составят один изумительный символ нашего времени.
Судите сами. Оба одинаково молоды (Алфееву — 42 года, Дзюбану — 47). Один — столичный вьюнош, рафинированный интеллигент, консерваторское образование. Другой родился на Украине в рабочей семье, учился в Харькове. В 1989-м оба закончили Московскую Духовную Семинарию. Духовную Академию Алфеев закончил в 1991-м со степенью кандидата богословия, Дзюбан получил диплом в 1993-м (говорят, со страшным скрипом). Один тут же был назначен представителем РПЦ при европейских международных организациях в Брюсселе, другого отправили в командировку на Камчатку и Магадан. Оба почти одновременно были рукоположены в сан епископа, один (в 2003 году) назначен епископом Венским и Австрийским, другой (в 2000 году) — епископом Анадырским и Чукотским.
Один — доктор философии Оксфордского университета, доктор богословия Свято-Сергиевского института в Париже, приват-доцент Фрибургского университета, автор двадцати книг по богословию и церковной истории. Духовный композитор. Другой… Э-э-э… ну да, — “патриарх в духе”, верховный главнокомандующий и почетный камергер вдовствующих кафедр, и бог знает, что еще…
Молодая звезда церковного бомонда и воинствующий романтик, сочетающий насквозь мифологическое сознание с беззаветным порывом непросвещенной, но честной души… Сверкающий современный линкор и дремучий, революционный чапаевский бронепоезд… Интеллигенция и народ, дихотомия ума и сердца — вечная русская драма…
И, как это ни странно, по своей разрушительной силе блестящий интеллектуал, рафинированный интеллигент ничуть не уступает своему малообразованному, брутальному коллеге. Епископ Иларион, этот сверкающий авианосец, рассекая волны, гордо идет вперед под музыку “Страстей по Матфею”, оставляя за собой лишь руины…
Свой епископский путь Иларион начал в далекой Сурожской епархии. И всего за полгода ему удалось разрушить ее тонкий духовный организм, десятилетиями тщательно настраиваемый митрополитом Антонием. Так, первым подвигом блестящего архиерея стало разрушение дела всей жизни одного из величайших проповедников ХХ века6…
Дело кончилось тем, что в мае 2006 года владыка Василий Осборн, принявший у митрополита Антония руководство Сурожской епархией, разорвал с Москвой и ушел под омофор константинопольского патриарха Варфоломея.
В октябре 2007-го делегация РПЦ под предводительством епископа Илариона с шумом покинула заседание смешанной православно-католической богословской комиссии в Равенне. Поводом к скандалу послужило присутствие на сессии делегатов Эстонской православной церкви (ЭАПЦ), к которой РПЦ имеет имущественные претензии. Так, вторым своим подвигом, воинствующий богослов вывел Русскую Церковь из православно-католического диалога и оставил РПЦ в полной изоляции в православном мире. (Причем произошло это сразу после визита патриарха Русской Церкви в Париж и Страсбург, оживившего было надежды на диалог.)
Результаты “увещеваний любви” третьего духовного подвига неординарного архиерея у нас на глазах. Впечатляющий путь, не правда ли?
Итак, перед нами два мира, кажется, невообразимо далеких друг от друга, в сущности же — очень похожих. Две живые “иконы” современного церковного постмодерна, люди, в руках которых оказался сегодня руль Русской Церкви.
И это, конечно, тоже не случайность. Взглянем бегло: вот певец сталинского византизма Тихон Шевкунов (50 лет),.. динамит-епископ Диомид (46 лет),.. наш моцарт и сальери Иларион (42 года),.. апологет теории “столкновения цивилизаций” Всеволод Чаплин (40 лет),.. творец “атомного православия” Егор Холмогоров (38 лет),.. троцкист-романтик Кирилл Фролов (39 лет) и проч., и проч., и проч… В руках этих очень молодых по церковным меркам людей (да и по всем другим в нашем сегодняшнем инфантильном мире, где юношеский задор оставляет лишь к сорока, а более-менее взрослеть начинают к пятидесяти, если вообще начинают, тоже) оказался сегодня руль церковного корабля… Плюс несколько рядов погруженных в нарциссизм тысячелетних восковых старцев и моложавый, умный, энергичный лидер с прогрессивными взглядами и честолюбивыми амбициями во главе. Что-то все это сильно напоминает, не правда ли?
Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно… А между тем ситуация примерно та же, что сложилась в СССР накануне Перестройки. Все это мы, в сущности, уже проходили в 90-х, в масштабах целой страны…
Corruptio наилучшего
Дни 90-летия расстрела царской семьи выдались жаркими. Три дня над Москвой грохотали грозы. На ТВ плач по невинно убиенным инфантам вылился в настоящий культ царя Николая. Даже Иосиф Сталин, до сих пор почти безраздельно владевший сердцами российских граждан и уверенно лидировавший в проекте “Имя Россия”, 17-го, не выдержав массированных монархических флеш-мобов, уступил первенство царю-искупителю. В Москве упавшее от удара молнии дерево даже разбило бюст молодого Ульянова (“Не иначе — по анафеме Диомида!” — гудели в ЖЖ)…
Священник РПЦ Георгий Рябых выступил в эти дни с громкой инициативой к власти — осудить коммунизм. Инициатива, что и говорить, замечательная. И если бы только хватило духа начать с себя (припомнив всю историю Русской церкви в ХХ веке), цены бы ей не было… 17-го, впрочем, за всю Русскую церковь высказался Диомид (и опять, увы, мимо цели)…
А тем временем в Анадыре новые власти из кожи вон лезли, чтобы представить себя в как можно более отвратительном свете. Расчищая завалы и выгребая грязь, оставленную чукотскими отцами в анадырском соборе, плечистые московские семинаристы в железной бочке перед собором стали жечь старые бумажные иконы… Что, естественно, тут же было запечатлено на камеру и вылилось в трагическую повесть диомидовцев: “Шокированные люди со слезами рассказывали происшедшее, трудно поддающееся объяснению. Ночью около церкви люди заметили огонь. Когда они подошли ближе, то увидели страшную картину: в железной бочке горели иконы Спасителя Иисуса Христа и Казанская икона Божьей Матери, праздник которой приходился именно на этот день”…
Затем отличился воздухоносный Марк, накатав на Диомида заявление в прокуратуру, в котором обвинил предшественника в коррупции и растрате: “По самым скромным подсчетам, общая сумма прихода, которая не была документирована, только по одному храму в Анадыре составляет не менее восьми — десяти миллионов рублей в год”. Оставалось, правда, загадкой: как мог Диомид в нищей епархии, торгуя свечками по пятьдесят копеек и газетой “Дух христианина”, умыкнуть из приходской кассы столь круглый капитал? Прокуратура, видимо, тоже удивилась и в иске Марку отказала.
А по революционным окраинам уже разносилась благая весть: “С епископской кафедры в Анадыре священником Владимиром (Мордвовым) похищен антиминс, освященный епископом Диомидом, чтобы он не достался преданным анафеме, т. е. нечестивым соратникам Алексия Ридигера… И вывезен туда, где будет епископская кафедра изгнанного владыки Диомида. Его церковь может быть везде, хоть в хлеву, — и сколь бы великолепным ни было убранство храмов РПЦ Ридигера, для сторонников Диомида службы в них станут недействительными, а таинства не будут совершаться”…
Это уже легенда, уже — начало предания! Может, на год, а может, и на века… У церкви Диомида теперь есть епископ, имеющий право полагать священников и возможность совершать литургию (для чего и нужен антиминс — плат с зашитыми частицами мощей, без которого совершение литургии невозможно).
Ярким откликом встретил весть об анафеме Диомида дьякон Андрей Кураев: “Пусть из церкви вытечет гной”… Если в нашей имперской истории люди частенько шли по цене навоза (который оставлял хоть какую-то надежду произрастания на нем семян милосердия), то для сегодняшней нашей Церкви народ, похоже, пошел по цене гноя… Что ж, все на этом свете стремится к своему пределу, и мы, очевидно, почти что его достигли.
Самое же адекватное, что я прочел в эти дни, оставил в своем ЖЖ иеромонах Агафангел (Белых), помощник воздухоносного Марка, летавший с ним в Анадырь: “Жутко и трагично происходящее сейчас в Русской Православной Церкви. Возможно, история, спустя годы, даст полную оценку тем делам и словам, которые сейчас инициируются в Москве или где подалее, посылаются с заполярного Мыса Шмидта и проходят через православные сердца в России”…
Воистину, жутко и трагично. Но — куда денешься? Во времена, когда даже лозунг “епископы, возлюбите друг друга” отдает чрезмерным идеализмом, остается уповать разве что на “десять заповедей олигарха”. Corruptio optimi pessima, как говорили древние римляне, т. е. порча наилучшего дает наихудшее…
Часть вторая. Прожектор Перестройки
Два года назад член Комиссии по канонизации протоиерей Георгий Митрофанов на Круглом столе, посвященном внутренним проблемам Церкви, сетовал на то, что при полном равнодушии к новомученикам — жертвам большевизма — почта Комиссии буквально завалена письмами с требованиями канонизировать Ивана Грозного, Григория Распутина, маршала Жукова и “тайного христианина” Сталина. Речь эта была выслушана вяло. Зато, озвученная следом идея создания сайта под названием “Враги Церкви” и заявление протоиерея Всеволода Чаплина о том, что “списки врагов уже готовы”, вызвали настоящую волну энтузиазма. И, как видно, Всевышний услышал голос пастырей. Прошел только год, и враги, которых так жаждали, явились в изобилии.
Но развитие Диомидиады, являющейся на сегодняшний день магистральным сюжетом новейшей церковной истории, заслуживает того, чтобы осветить его с самого начала.
Глобальная эсхатология
Тогда же, в конце 2005 года, в Москве состоялась Богословская конференция РПЦ с многозначным названием “Эсхатологическое учение Церкви”. Конференцию эту в каком-то смысле можно сравнить с апрельским пленумом ЦК КПСС, объявившим курс на Перестройку. Именно тогда митрополит Кирилл, объявив курс на выход Церкви из “культурного гетто”, впервые озвучил тезисы своей правозащитной программы.
…Сегодня “неполиткорректно” говорить о том, что существует Истина. Существует колоссальная опасность подмены Истины многими “истинами”, когда люди перестанут отличать добро от зла <…>
Руссо считал, что человек приходит без греха. Трагедия либерализма именно в этом исходном пункте… Если согласиться с Руссо, то выходит, что остается только раскрепостить человека, ибо внутри его — святость, что, конечно, не так. И сегодня послание Церкви звучит следующим образом: cвобода без нравственной ответственности — это раскрепощение греха <…> Свобода и нравственность являются двумя равноправными категориями, абсолютизация одной из них в ущерб другой неминуемо ведет к общественным трагедиям… Соблюдение нравственных устоев не менее важно, чем права человека на жизнь, и т. д. В этом суть послания Церкви миру, и в несении этого послания Церковь может опереться на “достаточно большую коалицию, созданную из традиционных христианских церквей, традиционных религий и консервативных общественных течений.
Вскоре эти идеи оформились в декларацию “О правах и достоинстве человека”, которая в апреле 2006 была принята на X Всемирном Русском Народном Соборе — ежегодной православной конференции под председательством митрополита Кирилла. В декларации говорилось, что “человек как неповторимая личность имеет не только особую и безусловную ценность, но, кроме того, обладает и достоинством, которое приобретает, совершая добро”; что “права человека имеют основанием ценность личности и должны быть направлены на реализацию ее достоинства”; что “без нравственности достоинства не бывает”, а “такие ценности, как вера, нравственность, святыня, отечество, стоят не ниже прав человека”.
Суть всей концепции митрополит Кирилл пояснял так:
“Гармоничное соединение концепции прав человека с идеей нравственной ответственности даст возможность построения действительно универсальной системы ценностей, в которую будут включены как западная философская мысль, так и традиции христианства, ислама, буддизма, иудаизма, то есть великих религий, которые сформировали существующие сегодня цивилизационные модели. Мы нуждаемся в такой системе прав человека, которая действительно могла бы быть стыковочным узлом между различными цивилизационными моделями. Тогда отпадает необходимость в процессе глобализации нивелировать культурные различия между цивилизациями, тогда глобализация не будет нести в себе угрозу унификации, тогда мы сохраним многообразие и красоту Божия мира”.
Познакомившись с этими идеями, можно было заключить, что в лице митрополита Кирилла Русская церковь обрела, наконец, умного современного идеолога со своим альтернативным проектом, призванным противопоставить ультралиберальному, нивелирующему традиционные ценности глобализму идею мирного сосуществования различных культур и цивилизаций, утвержденных на общих нравственных основаниях. Призванным защитить человека от его “расчеловечивания” и оградить “лица необщее выраженье” традиционных цивилизаций от их нивелировки в глобальном мире.
Саммит при дверях
Концепция “прав и достоинства” (восходящая к библейскому образу и подобию Божию в человеке) оказывалась также идеальным центром входящей тогда в моду идеи многополярного мира. Неудивительно, что проектом заинтересовалось наше внешнеполитическое ведомство. Министр иностранных дел Сергей Лавров даже выступил на Соборе митрополита Кирилла, вспомнив слово Достоевского о том, что “ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено”. В МИДе, по всей видимости, и предложили митрополиту Кириллу провести в рамках саммита Большой восьмерки духовный саммит религиозных лидеров.
Задуманный как преамбула встречи “Большой восьмерки” саммит имел, конечно, значение символическое. Россия пыталась заявить о себе как о великой державе. И было заманчиво войти в строй великих держав не просто сырьевой базой, но страной, которой есть, что сказать миру. Задумка, что и говорить, впечатляюща: российская власть и Русская Церковь совместно являют миру вечную Идею России. И все было бы замечательно, но…
Власти у нас и вообще не привыкли обсуждать что бы то ни было с народом. А тут и времени особенно не было. Если же учесть и без того минимальное доверие к властям в церковном народе (до сих пор поддерживающееся лишь доверием к патриарху), то понятно, какое отношение к злополучному саммиту могло сложиться. Факт сбора всех мировых конфессий в Москве был истолкован народным сознанием традиционно и однозначно: “Антихрист грядет! Близ есть при дверях”…
Про жало и бревно
Несмотря на все усилия, саммит прошел почти незамеченным. На его декларацию, призывающую народы “к миру”, “умеренности и самоограничению”, никто особого внимания не обратил. Оно и понятно: противостояние арабов и Израиля, вражда православных и католиков оставались гораздо более наглядными иллюстрациями “диалога цивилизаций” в “многополярном мире”. В сущности, внимание к подобному форуму могло привлечь только одно: встреча русского патриарха с папой. Но о таком “диалоге культур и цивилизаций” никто, конечно, не мог и помыслить. Зато самый разгар претерпевал в эти дни Сурожский кризис, вскрывший и выведший наружу всю глубину проблем православного мира.
Сурожский кризис, впрочем, привычно объявили происками закулисы, выступающей против объединения с РПЦЗ, к которому дело тогда шло полным ходом. Одновременно крепли связи с властью и бюрократией. Светские информационные ресурсы уже не позволяли себе говорить о проблемах в РПЦ слишком нелицеприятно (портал “Интерфакс-религия” вообще превратился в филиал ОВЦС). Церковные власти пребывали в блаженной эйфории, предвкушали трибуны ООН: Полагаем, что настало время для более системного партнерства религиозных деятелей с Организацией Объединенных Наций, как сказано было в “Послании религиозных лидеров”.
Наверное, и митрополит Кирилл уже видел себя в роли Великого кормчего, ведущего мировые цивилизации к миру и благоденствию (вечные русские флаги над Царьградом!). На открывающемся лазурном небосклоне роились лишь мелкие досадные мошки (либералы, интеллигенты) вроде журналиста “Московского комсомольца” Сергея Бычкова, позволяющего себе слишком нелицеприятные отзывы о митрополите Кирилле. На фоне столь эпохальных задач, стоящих перед церковью, портить имидж вождя было конечно, не позволительно. Разобраться со строптивым журналистом было поручено протоиерею Всеволоду Чаплину…
Все последующее представляется мне подобным некоей Божьей притчей…
Журналист (и по совместительству — доктор исторических наук) Сергей Бычков, может, и вправду был излишне горяч7. Но, говоря на чистоту, что доброго было сделано патриархией за все годы “духовного возрождения”? Росли каменные громады и золотились на деньги олигархов купола, крепли нежные связи с властью, и вздохи о “симфонии” становились все громче и порывистей. Но народ-то был совершенно заброшен. Кто думал о его просвещении? Кто печаловался перед властью о нищих и убогих, о стариках и брошенных детях, чье количество уже превзошло статистику сирот Первой и Второй мировых войн?
Все эти годы Русскую церковь раздирали лишь бесконечные склоки с “братьями по вере” да череда скандалов внутри: то с торговлей алкоголем и табаком, то с “голубым епископатом”, то с преследованием общин “либералов и обновленцев”, то со всевозможными культурными инициативами (вроде попытки Сыктывкарской епархии запретить постановку сказки Пушкина “О попе и работнике его Балде”), то с “обезьяньим процессом” о правомерности преподавания дарвинизма в школе, где в качестве тарана позорно использовался ребенок… В сущности, даже “историческое объединение”, которым так гордится сегодня Церковь, есть целиком заслуга Путина, сумевшего обворожить нищих стариков из дышащей на ладан Зарубежной Церкви. Поэтому то, что произошло во время очередного Всемирного русского собора (на котором на этот раз озадачились виртуальной распилкой Стабфонда) накануне подписания акта об объединении, никак нельзя назвать случайным.
Перед вдруг пробудившейся от священного сна Русской Церковью встала серьезная задача. И появился неординарный, быть может, выдающийся лидер, способный взять на себя ее решение. Но столь эпохальные задачи требуют самоотвержения, пусть самого малого. Ради такой великой цели можно было и потерпеть наезды одного журналиста (тем более, не беспричинные)…
Но не стерпелось. И случилось то, что должно было случиться. Вместо одного неугодного журналиста получили на свою голову целого преосвященного Диомида. Не захотев потерпеть одно “жало в плоть”, получили целое бревно в глаз, да такое, что мало никому не показалось…
Явление адаманта
Обращение “чукотского адаманта”, опубликованное в одиозной газете “Русь православная”, взывавшее ко всем архипастырям, пастырям, клирикам, монашествующим и всем верным чадам Святой Православной Церкви, было подобно разорвавшейся бомбе. В девяти его пунктах патриархия обвинялась в отходе от чистоты православия, необличении антинародной политики существующей власти, одобрении демократии, следовании еретическому учению экуменизма, в принятии ИНН, в нарушении Соборной клятвы 1613 года и проч., и проч. Главным пунктом обвинения значилось проведение межрелигиозного саммита, с обращением к лидерам “Большой восьмерки”, являющейся органом мирового масонского правительства и подготавливающей приход антихриста… А главным требованием выдвигалось — немедленное проведение Поместного собора…
Прозвучало все это настолько неожиданно, что церковные власти поначалу даже отшучивались: мол, до Чукотки все доходит как до жирафа. Но когда по окраинным епархиям послышались призывы собираться в Крестные ходы и маршем идти на Москву, стало очевидно, что “консервативное сознание” повсеместно занимает сторону Диомида (отчасти осуждая его угрожающую форму).
Светская пресса, изрядно к тому времени поприжатая, как после великого поста, жадно набросилась на самый крупный за двадцать лет возрождения скандал. Что-то надо было со всем этим делать. Но что делать, было совершенно непонятно. К тому же и сам доселе никому не известный чукотский епископ, ставший вдруг мегазвездой, бормотал, что вроде как и не собирался публиковать свое “Обращение”, что это и не обращение вовсе, а предисловие для его книги…
В конце концов демарш чукотского владыки расценили традиционно — как попытку сорвать процесс объединения с РПЦЗ. По поводу девяти пунктов его дацзыбао высказались осторожно, заметив, что проблемы имеются, но обсуждать их надо в корректной форме. А в целом решили поступить самым испытанным образом — то есть не делать ничего (само как-нибудь рассосется).
Было ясно, однако, что сами собой раковые опухоли не рассасываются. И через три месяца тягостных раздумий мятежный епископ перешел-таки свой Рубикон, обратившись к патриарху с открытым письмом, в котором еще раз объявил пункты первого обращения, перемежая их (в духе писем Иоанна Грозного) обширными цитатами из Священного писания и Отцов. Ничего нового “Слово христианской любви”, адресованное “Его Святейшеству”, не содержало и служило лишь знаком того, что чукотский адамант решился идти до конца.
Кажется, это был момент, когда что-то можно было еще изменить.
Когда-то пятнадцать лет назад, в бурном 93-м, выступив в роли посредника между враждующими лагерями, патриарх предотвратил, возможно, большое кровопролитие. Но с тех пор в нашем церковном бомонде укоренилось мнение, что в том враждебном окружении, в котором пребывает сегодня Церковь (а когда Церковь пребывала в ином окружении?), не следует подставлять Святейшего. Будто Святейший — это фарфор редкой марки, который следует доставать лишь в самых торжественных случаях.
Уже после “анафемы” на одном из форумов прозвучало интересное мнение: патриарху следовало самому ехать к Диомиду, как любящий родитель стремится к своему больному чаду, и на месте решать наболевшие проблемы, находить точки соприкосновения хотя бы для начала...
Предложение назвали довольно диким. Потому и выглядит дико, — последовал ответ, — что у нас (мягко сказать) немного сбились векторы христианского поведения…
Действительно, как ни “дико” это звучит, а не согласиться трудно: патриарх — все-таки пастырь народа, личность, а не сверкающая митра. А личность — это, прежде всего, способность на поступок. “Невозможное возможно” — пусть и звучит слишком по-постмодернистски, единственная, в сущности, формула чуда, а значит, формула православия, в конечном счете, формула любви…
Париж на Камчатке
Но чуда можно ждать от Христа, а не от грузного бюрократического левиафана. Весь год сторонники “епископа-динамита”, обстреливая метрополию жалящими стрелами посланий, раз от раза все более дерзких, выдвигали лозунг “Диомида — в патриархи!”, вели сборы подписей в поддержку “чукотского адаманта” (в Нижнем, например, в начале 2008 года под открытым письмом патриарху собрали более четырехсот подписей) и одерживали свои маленькие победы. И все это время митрополия хранила растерянное молчание. Да и что она, вынужденная тремя разными голосами на три разные аудитории транслировать одновременно монархическую, государственническую и кафолическую идеи, могла ответить “народному православию”? Диомиду не нужно пытаться усидеть на трех стульях разом, он простодушно брякает то, что думает, и потому “правда жизни” объективно оказывается на его стороне. (Так же точно, как объективно, в 1917-м она оказалась на стороне Ленина, а не прогнившей насквозь империи, впавшей в летаргию церковной верхушки и малахольного Временного правительства.)
Очередное явление Диомида состоялось в декабре 2007-го, в самый разгар скандала с пензенскими сидельцами. Правда, до самих сидельцев Чукотскому владыке дела не было, взволновала его молитва патриарха в соборе Парижской Богоматери во время визита во Францию…
В каком-то смысле этот визит венчал собой целую фазу развития новых тенденций. В Париж и Страсбург патриарх повез все те же идеи, которые звучали на богословской конференции РПЦ, потом на Русском Соборе, на православно-католической конференции “Дать душу Европе”, саммите религиозных лидеров. Но заметна была и тенденция: столь ярко прозвучавшие вначале идеи митрополита Кирилла, погружаясь в эмпирику дипломатии и политики, звучали все менее внятно. Не стала сенсацией и речь патриарха на сессии ПАСЕ. Зато снова дали о себе знать внутриправославные раздоры. Русские парижане, опасаясь имущественных притязаний РПЦ, отказались пригласить предстоятеля Русской Церкви в свой знаменитый собор Александра Невского. И, пригласив Алексия II в собор Парижской Богоматери, католики, в сущности, спасали этот визит и честь русского патриарха…
Ответ фундаменталистов не замедлил себя ждать. Правда, на очередное чукотское дацзыбао с требованиями от Алексия покаяния за молитву с еретиками пресса откликнулась вяло, будучи слишком поглощена скандалом с пензенскими закопанцами. И справедливо: именно история с затворниками явила в то время всю глубину церковных проблем.
Молчание или смерть
Скандал этот, громыхнувший в конце года, несколько месяцев не сходил с первых газетных полос. Подхватив версию официальных “сектоведов” о “тоталитарной секте”, светские журналисты не жалели красок в описании мракобесия сектантов, церковные же издания как воды в рот набрали.
Митрополит Кирилл, которому пришлось отвечать на недоуменные вопросы, объявив сидельцев “тоталитарной сектой”, заметил, что это самый наглядный пример того, что может быть в стране и обществе, если общество лишено религиозного образования. Заявление довольно рискованное на фоне “пензенских затворников” — самого наглядного примера нашего “религиозного образования”, могущего вызвать закономерный вопрос: чего же ждать, если такое образование станет повсеместным?
Прилично в эти дни повели себя, кажется, лишь два человека: диакон Андрей Кураев (Прежде всего важно понять, что это никакие не сектанты, это нормальные православные люди. Это не импортированный вирус, а болезнь, которая росла в нас и на наших глазах…) и пензенский архиепископ Филарет, на четвертой неделе скандала нашедший в себе силы сказать: А к тем, кто обрек себя на добровольное заключение, мы относимся в первую очередь с любовью… они являются частицей Церкви Божией… Мы не делаем из них врагов, они православные люди…
Это не первое событие такого рода в новейшей истории нашей Церкви, — писал между тем Андрей Кураев и приводил такие примеры: Три года назад в Харькове целый монастырь сорвался и ушел в бега. Буквально: ночью загрузились в автобус, и все, включая наместника, уехали (причем это было с братией монастыря, на территории которого находятся и местная семинария, и резиденция местного митрополита).
От священников разных епархий мне доводилось слышать о двух случаях самоубийств: женщины, доведенные до отчаяния их духовниками, обличавшими “принятие ИНН”, не видели иного выхода для себя.
Четыре года назад в тайгу, правда, не зарываясь, ушли три священника Иркутской епархии и несколько их прихожан. Как и в Погановке, раскольнический импульс пришел из монашеской среды: спровоцировал их некий отец Пантелеимон, самочинно уехавший в Сибирь из Оптиной пустыни)…
…Архипастыри, старцы, известные священники высказывают совершенно противоположные суждения. В одном известном монастыре не причащают принявших номер, в другом, не менее известном, отлучают от причастия за отказ от ИНН8.
Действительно, скандал с “сидельцами” воскрешал вовсе не козни заморских “тоталитарных сект”, а, скорее, наш собственный XVII век: образ патриарха Никона, праву книг, гонения на староверов. Переломное время, когда Русская церковь также духовно разделилась на лояльных властям и людей духовно сверхнапряженных, испуганных эсхатологическими ожиданиями. Когда геополитический проект Никона и Алексея Михайловича, мечтавших о русских флагах над Царьградом и литургии в Святой Софии, заставил спешно менять богослужение на греческий лад и санкционировать “книжную праву”.
Что такое реформа по-русски, объяснять не нужно. “Праву” поручили творить каким-то мутным грекам, понаехавшим в Москву за “милостью”. Народ против “новой веры” роптал, что вызывало ответное раздражение власти. В 1656-м двоеперстие, по совету греков, осудили как “несторианское” (стало быть, и Третий, последний Рим — ересь? — ужаснулся народ). Когда же в огонь полетели древние книги и намоленные иконы, народ догадался и вздрогнул: антихрист!
А тут еще под давлением папских амбиций Никона (он, например, внес в “Кормчую” текст знаменитого “Дара Константина”, средневековой фальшивки, призванной обосновать претензии римских пап на светскую власть) “симфония” дала трещину, и, рассорившись с тишайшим царем-реформатором, патриарх громко хлопнул дверью, заключившись в своем Новом Иерусалиме и ожидая, когда его позовут обратно… И в самый критический для страны момент патриарх замолчал на целых восемь лет, оставив народ полниться слухами и тревогами. А в 1665 году спешно созвали Собор, выписав для статуса полулегитимных восточных патриархов, которые и отлучили Никона, предав попутно анафеме староверов — противников власти. Душа народа, доведенная апокалипсическими предчувствиями до исступления, окончательно уверилась: антихрист! И запылали костры староверов…
В известном смысле раскол действительно оторвал от Церкви ее лучшие силы — те, для кого уклад и быт были не самодовлеющими ценностями, но проявлением внутреннего максимализма в понимании христианства и его применения в истории. Эти люди жили целостным замыслом о христианском мире, и не их вина, что сам замысел этот в поздней Византии и особенно в Москве оказался отрезанным от живых источников, от творческого вдохновения ранней Церкви, суженным до Типикона и Домостроя. Но и их противники не Преданием и не истиной питали свою реформу. Новые книги оказались лучше старых, исправнее, осмысленнее. Но иерархия, так легко без углубления в самые источники веры и источники Церкви принявшая эту реформу, слишком легко примет и другие реформы, лишь бы они исходили от власти, были сделаны “по Высочайшему изволению”, — писал протоиерей Александр Шмеман.9
И не трудно было в разворачивающихся на наших глазах событиях увидеть исторические рифмы, воскрешающие трагедию раскола10. Речь снова шла о “книжной праве”, о просвещении, то бишь — церковном образовании:
Происходящая на наших глазах трагедия в Пензе, — писал Андрей Кураев, — это черная метка, посланная церковному учительству, а церковное учительство — это и церковные журналисты, и богословы, и духовенство, и епископат. Это “двойка” нам за нашу бездеятельность перед лицом этой страшной угрозы <…>
Поражает контраст между тревогами прихожан… и… неизменно-юбилейным благодушием церковных верхов. Поражает несоответствие между многократно, постоянно декларируемой тревогой низов и крайне редкими реакциями со стороны церковного “официоза”… Озабоченность, которую разделяет большое количество прихожан и даже духовенства, никак не становится болью епископата…Если посмотреть епархиальную прессу, то мы окажемся в мире, живущем от юбилея к юбилею, от праздника к празднику. Реальная боль не отражается ни на страницах наших официальных изданий, ни на ежедневной постоянной проповеди епископата11.
Соглашаясь с этими оценками, сам я в пензенском скандале склонен был все же видеть более глубокие корни, о чем и писал в те дни в посвященной сидельцам статье:
…Конечно, “сидельцев” проще назвать “апокалиптической сектой”, а последователей чукотского адаманта… кучкой маргиналов, чем отвечать за них перед Богом, совестью и обществом. Но ведет это лишь к тому, что церковные власти стремительно теряют остатки доверия и в церковном народе и в общественном мнении. И пока Москва практикует гламурный вид православия (с праздничными глянцевыми журналами, посещениями православных ярмарок-продаж, помпезными фестивалями), бескрайние просторы родины выбирают “чукотскую версию”.
Молчание церкви навевает грустные ассоциации с позднесоветской действительностью (СССР рухнул не столько от “вражеских происков”, сколько под грузом собственной лжи и умолчаний — южнокорейский лайнер, Чернобыль, Афган, потеряв всякое доверие даже среди собственных граждан). Отрекаться от своих, пусть и запутавшихся и полубезумных братьев — дело еще более малодостойное и чреватое.
Однажды, предложив главному редактору одного популярного православного издания поднять тему детей-сирот, я получил ответ: “Задницы неграм мы вытирать не будем”. А в дни пензенского скандала, напомнив ему о том разговоре, услышал следующее: “Я против маниловщины по спасению негров и китайцев, когда у нас рядом одичавшие пензенские сидельцы”. Надо ли говорить, что в собственном его издании небольшое сообщение о пензенцах появилось лишь на четвертой неделе скандала, названы они были там “апокалиптическими сектантами”, а сама заметка явилась лишь очередным поводом для пиара ОПК: “Вот если бы в школе им были преподаны… хотя бы самые общие представления,.. они бы не перепутали откровения своего психически больного лидера с Православием”…
Известно, однако, что перед революцией Закон Божий преподавался повсеместно и отнюдь не добровольно, но главными рассадниками революционных настроений при этом становились именно семинарии, точь-в-точь как сегодня — монастыри. И дело, видно, все же не столько в ОПК, сколько в людях — единожды солгав, кто тебе поверит?
…Душа народа не находит в Церкви любви, потому и мечется в страхе, ища ответы на свои мучительные вопросы. Потому и нарастает это противостояние, где одни, позабыв о своем служении, рвутся в эмпиреи власти, а других их сверхнапряженная совесть зовет, в страхе и ужасе, зарываться под землю. И продолжается на русском поле экспериментов очередное испытание Тела Христова на прочность12…
Пензенская история являла, иными словами, красноречивый символ.
Не так давно протоиерей Димитрий Смирнов на конференции, посвященной миссионерской деятельности церкви, заметив, что у нас половина священников сами нуждаются в катехизаторстве, привел такой пример. Православная семья, восемь детей, один из них болен лейкемией. На его лечение родители истратили последние средства, продали комнату. В результате органы опеки хотят детей отобрать. Но помочь семье никто не может, даже их духовный отец. Хотя помочь — элементарно: снять трубку и позвонить спонсору (заметим, что дело происходит в поселке Софрино, где действует гигантский комбинат РПЦ с миллионными оборотами). И вывод, который делал отец Димитрий из этой истории, таков: Если нормальной благополучной, но очень бедной христианской семье с восемью детьми Церковь не помогает — это есть просто духовная смерть…
В каком-то смысле констатацией этой “духовной смерти” стала и отчаянная анафема Диомида участвовавшим в бунте 1917 года, напомнившая о том, как в 1905 году официальная Церковь, оправдывая расстрел Крестного хода к царю, призывала проклятия на “покусившихся на бунт и измену”, а в феврале 1917-го сама с восторгом приветствовала революцию, отрекаясь от царя и помазанника… А уж потом пришли агаряне-большевики, снося стены и алтари (как некогда турки в Константинополь), в которых не осталось ни сердца, ни духа, а лишь мерзость запустения на святом месте…
Человека забыли!..
Но, конечно, и история с пензенскими сидельцами никого не вразумила. Зато начало 2008 года ознаменовалось очередным громким скандалом. Фильм Тихона Шевкунова о “священной Византии” (полтора часа беззастенчивой пропаганды и нагнетания ненависти) стал красноречивым свидетельством времени: на смену эпохе воинствующего атеизма ХХ века идет эпоха воинствующего антигуманизма, главным проводником которой становится, как ни странно, сама Церковь.
Особенно красноречивы были последние кадры фильма: коварный Запад, чудовищные католики, внутренние враги (либералы и интеллигенты). И лишь горстка православных в окружении всего мирового зла спасается за стенами крепости-храма… В сущности — те же пензенские затворники. А еще вернее — заложники этой ненависти, включая сюда весь ассоциативный ряд: Дубровка, Беслан… Или, еще пронзительней: дети-сироты в наших детдомах, Христос в темнице…
О Христе в фильме не было сказано, конечно, ни слова, зато заканчивался он славословием Иосифа Сталина как провозвестника новой великой Византии… Весьма характерно, что “соборное мнение” Церкви (т. е. все церковные журналюги и медийные отцы) одобрило фильм почти безоговорочно. И это, думаю, стало одним из последних “моментов истины” перед последовавшей вскоре катастрофой…
А чуть ранее отец Всеволод Чаплин в большой программной статье изложил свои “Пять принципов православной цивилизации”: Государство должно иметь духовную миссию, Церковь, народ и власть — одно целое, Сильная центральная власть, Личность и народ — едины, и т. п.13 Не правда ли, в принципах этих нетрудно разглядеть лозунги советского модерна, лишь вернув слово “Партия” на место слов “Церковь”, “духовность” (и даже “личность”).
Характерно, что и в этой “православной цивилизации” имя Христа встретилось лишь раз, по необходимости, в преамбуле (как имя Ленина в передовице “Правды”), а слово “любовь” отсутствовало напрочь. Зато слова “власть”, “государство”, “империя” и т. д. лились как из рога изобилия (как говорится, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше).
Примерно в то же время в диалоге с Леонидом Гозманом Всеволод Чаплин заявил: По-вашему, самое ужасное, что может произойти, — уничтожение людей. Я согласен, это плохо, но для меня есть вещи, которые более важны, чем уничтожение того или иного количества людей или даже жизни всего человечества… это святыни и вера. Жизнь человечества менее важна для меня. И я имею право попытаться убедить общество жить по этому закону14.
В “Пяти принципах…” (где тот же тезис явился в новом ярком ракурсе: жертва… чужой жизнью… есть… норма поведения православного христианина15) существо святынь, превосходящих по ценности “жизнь всего человечества”, раскрывалось следующим образом: это иконы, храмы, богослужебные предметы, священные символы.
— Я уверен, — говорил отец Всеволод (речь заходит о Конституции), — что положение о том, что “человек является высшей ценностью” — вариант не бесспорный и не разделяемый большинством населения России.
Здесь особенно интересно наблюдать, как стремительно стройные формулы митрополита Кирилла, простодушно резонируемые его ближайшим сотрудником, скатываются к безумию и тоталитаризму.
То, что ценность “прав человека” может быть равнозначна ценности “святынь”, возражений, в общем, не вызывает. То, что на свете есть вещи, за которые можно и жизнь отдать, — дело, ясное даже последнему либералу и интеллигенту. Но как объяснить влиятельному протоиерею РПЦ, что жертвовать своей и чужой жизнью — вещи отнюдь не однокоренные и что необходимость жертвовать чужими жизнями во время войны есть неустранимый трагизм земного бытия, но никак не “норма поведения”?
Или как объяснить, что “права человека” — это еще не сам человек (как и храм с иконой — еще не Бог)? Не чувствуя этой разницы, о. Чаплин строгий тезис своего патрона волшебным образом обращает в безумие. А еще ниже во взмыленной голове Кирилла Фролова это безумие отбивается канонадой шизофренических лозунгов и в виде истерики выплескивается на улицы. Ясно, что все это не случайно и что через всю эту вертикаль проходит какая-то системная ошибка.
Если высшая ценность человека для государства — вариант не бесспорный, то какой же — бесспорный? Вероятно, Бог? Но слово это Всеволод Чаплин говорить почему-то стесняется (то ли язык не поворачивается, то ли действительно иконы, храмы и богослужебные предметы оказываются ближе к телу)… И понятно, что дело здесь — в не чувствии самой сути христианства, в отсутствии во всей этой пирамиде, построенной “ни на чем”, Христа как такового.
В центре христианства стоит идея личности (понятие о которой и принес на землю Христос), без которой теряют смысл и иконы с храмами, и прочие предметные символы (ведь живет-то все-таки личность, а не святыни). Личность-Бог и личность-Человек соединяются в личности Христа. Личность (по-гречески, просопон, то есть находиться напротив) значит — отношение, вечное отношение Бога и человека, всего круга людей, составляющих мир. Бог жертвует Собой ради человека. Человек (если он действительно личность) в ответ жертвует собой ради Бога. Вот единственно понятное и достойное личности отношение — отношение любви. И на этом отношении стоит Закон и пророки, и все святыни с храмами и прочими богопредметными символами без этого не стоят плевка на асфальте. Без него Бог превращается в мертвый знак, человек — в безличные “массы”, а православие — в большевизм (что и случилось однажды в ХХ веке).
И когда, излагая одну из любимейших консервативных мыслей, Всеволод Чаплин говорит: Есть самостоятельно мыслящая интеллектуальная элита, но большинство простых людей формируют свой выбор не самостоятельно, их выбор очень зависим, выбор становиться управляем. Оберегая эту “управляемость”, нас не пускают в школы и т. д. И это — очень большая проблема. В словах этих можно было бы увидеть смысл, если бы стояло за ними Христово: душу свою полагать за овец. Но видится за ними, увы, знакомое: намерение, сбив овец в когорты и маршевые роты, устлать их телами путь к очередным сияющим вершинам…
Так и свершается эта грандиозная подмена, превращающая веру (сохраняющую внешне всю свою благообразность) в совершенную в своем роде идеологию. Где евангельское душу свою полагать за овец обращается в жертвовать чужими жизнями, а нет большей той любви, как если кто жизнь свою положит за други своя — в принесение в жертву священным символам всего человечества, до последнего человека…
Однако, эксплуатируя готовность русского человека на жертву ради великой цели, наши новые идеологи претерпевают казус. Жертвовать-то своей жизнью русский человек по-прежнему готов. Но скорее не за то, чтобы очередной епископ досрочно получил бриллиантовый крест на митру, а за “чистоту православия” как такового.
И вот уже над воинствующим антигуманизмом, плавно сменяющим на просторах Евразии эпоху воинствующего атеизма, занимается алая заря, предвещающая восход нового светила — солнца православного большевизма.
Скромное обаяние опричнины
Человеку свойственно искать причины своих несчастий вовне. Миг, когда, вкусив в раю плод познания, Адам обвинил в том Еву, а та, в свою очередь, Змея, и стал, очевидно, мигом зарождения первой “теории заговора”, вследствие победы которой в умах хозяином положения оказался-таки Змей. Не желая сознаться в своей вине, человек вытеснил себя из рая и отдал себя во власть Змея (ведь не только вина, но и ключ от сознания человека оказались, в итоге, у Змея). И отныне он диктует законы мира, основанного не на любви, но на “чуде, тайне, авторитете”.
Тезисы последнего по счету мировоззрения, основанного на этой древней теории, хорошо известны: во всем виноваты жиды, католики, масоны, мировое правительство, продажные архиереи и апостасийный мир (в общем, все, кроме меня, любимого).
Но почему именно Иван Грозный? На первый взгляд кажется странным, как могла в православных головах возникнуть идея поставить в центр картины мира и возвести в степень высшей святости тирана (нечто среднее между Навуходоносором древности и будущим антихристом, по словам С. Булгакова), перемучившего собственных христиан не в пример больше антихриста первого Рима Нерона? На второй — понимаешь, что по-другому и быть не могло.
Первый русский царь, цезарь “третьего Рима”, глубоко проникшийся византийской теорией царства (царь — бог земной) и всерьез возводивший свою родословную к божественному императору Августу, Иван Грозный — одна из самых впечатляющих икон человекобога. По склонности нашей к меланхолии и страданию, присвоив себе власть и атрибуты Бога, Грозный одарил свой народ не благодеяниями и любовью, а… форменным Страшным Судом на отдельно взятой территории, по праву заслужив славу одного из самых кровавых тиранов в мировой истории. Нечто подобное (но уже в парадигмах модерна) повторил в эпоху Третьего интернационала Иосиф Сталин. В наши же постмодернистские времена самообожествление стало законным правом каждого маленького человека (слова Энди Уорхола о всяком, достойном пяти минут славы). И когда советская эпоха с венчающим ее образом “бога на мавзолее” окончательно рухнула в Перестройку, сознание “нового человека — строителя коммунизма” под хаосом и обломками всевозможных идеологий модерна нащупало спасительное каменное дно московщины, с которого ему и открылся вечный идеал грозного человекобога.
Грозный — это Сталин сегодня, даже лучше, поскольку царь, да еще и православный, одним словом, — святой. Для византийско-московского религиозного сознания культ этот, в сущности, ближе и понятнее культа Христа. Неудивительно, что на фоне ельцинского развала он быстро вошел в моду и утвердился в качестве главной народной утопии. Своего духовного вождя новый культ обрел в лице епископа Иоанна Снычева, легендарного митрополита города трех революций.
О митрополите Иоанне покойный митрополит Волоколамский Питирим (один из самых трезвых и мудрых архиереев прошлого поколения) говорил как о человеке до крайности самовлюбленном. Снычева в Патриархии, вспоминал Питирим, просто не воспринимали всерьез. За свою экзальтированность он еще в семинарии получил прозвище “Ванька-хлыст”. О его же деятельности в качестве вождя патриотического движения говорил, что за ней видится чья-то опытная рука, толкающая на необдуманные поступки простодушно верующих людей. О ней-то, “опытной руке”, собственно, и речь.
Немного найдется людей из ныне здравствующих, оказавших такое влияние на состояние умов в современной России, как легендарный “православный экстремист”, “жидоед” и “маргинал Христов” (как он сам себя любит называть) Константин Душенов — личность яркая, неординарная и харизматичная16. Бывший военный моряк, главный редактор газеты “Русь Православная”, прославившейся борьбой за канонизацию Ивана Грозного и Григория Распутина, долгое время он был пресс-секретарем митрополита Иоанна (издание “Русь Православная” было благословлено митрополитом Иоанном в 1993 году). Он же — фактический автор большинства книг, выходивших под именем владыки (особенно в последние годы). Его перу принадлежит и книга “Самодержавие Духа” — эта библия православного патриота, краткий курс истории Третьего Рима, самые проникновенные страницы которой посвящены апологии Грозного царя.
Конечно, для самих продвинутых патриотов настоящее авторство книги никогда не являлось секретом (стиль и язык ее слишком оригинальны и узнаваемы). Но для сознания неофита имя легендарного митрополита на обложке означало все. Книга “Самодержавие Духа” стала культовой среди православных патриотов. Проект успешно развивался. Но в 1995 году митрополит Иоанн скоропостижно скончался17. “Народное православие” осталось без духовного вождя. Однако дело его жило, а книга “Самодержавие Духа” продолжала свою просветительскую миссию (и сегодня, — от маленькой церковной лавки до фешенебельного православного книжного салона, — едва ли встретишь место, где бы она не продавалась), формируя тысячи адептов опричнины по всей России.
Три чукотских мудреца
Митрополит Иоанн был, конечно, человеком, в своем роде, уникальным. Но если второго такого человека было не найти, его можно было вырастить. Прошло десять лет, и из первичного бульона “народного православия” явился владыка Диомид, молодой епископ, взращенный на книгах Константина Душенова. До своего исторического “Обращения” Диомид был известен лишь по выходившим под его благословением “Опричным листкам”. Но к 2007 году плод, как видно, окончательно дозрел, и в начале года Душенов инициировал пресловутое “Обращение”. Вряд ли без этой “маленькой помощи” сам Диомид на такое решился бы, но отступать было поздно.
Еще один серый кардинал Диомида — Михаил Назаров, креативный автор известного “письма пятисот”, публикующий на своих ресурсах самые радикальные тексты диомидовцев. Он тоже написал свою книгу книг — труд “Тайна России” (также ставшую в свое время православным бестселлером), в котором мировая история предстает в виде глобального жидо-масонского заговора. Беседы с этим интересным человеком я в свое время часто слушал по радио “Радонеж”, а его главный труд по тому же радио те же святые отцы, что сегодня называют Назарова фашистом и перебежчиком18, настоятельно рекомендовали как книгу, которую непременно должен прочесть каждый русский человек.
Рекомендации святых отцов были, как видно, прилежно исполнены. Константин Душенов с Михаилом Назаровым почти не пропадают из медийного пространства, радио “Радонеж” возглавляет борьбу за нравственность в СМИ, движение народного православия растет и ширится, а епископ Диомид сбирает под свое крыло сторонников от Москвы до самых до окраин…
В заключение еще один интересный факт, который я узнал совсем недавно и который, честно говоря, еще как следует в моей голове не уложился. Оказывается, главным редактором газеты “Дух христианина”, ведущего печатного органа диомидовцев, запрещенного ныне Синодом, является Галина Симонова, жена известного правозащитника, президента Российского Фонда защиты гласности Алексея Симонова. Сам Алексей Симонов с симпатией относится к Диомиду (он живет в одной рясе, и дырявой, и летает в ней на мыс Шмидта… Дай бы Бог, чтобы у всех была столь же болезненная и обостренная совесть, как у этого молодого человека…), но не одобряет его антиэкуменизма: Все равно мы говорим, что происходит стирание государственных границ, единой деревней становится человечество. Эту тенденцию не изменить, сколько бы они ни боролись ни с ИНН, ни с паспортами. От этой тенденции можно только спрятаться. Точка зрения, что православию это нельзя, ошибочна.
Чудны дела Твои, Господи!
У разбитого корыта
Однако пора подводить итоги.
На прошедшем Архиерейском Соборе идея “прав и достоинства личности”, открывшая эру перестройки в РПЦ, обрела законченную форму “Основ учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека”. Тех ярких формул, которыми блистал митрополит Кирилл два года назад, в ней не увидишь. Богословие, право и уличная политика, насильно смешанные здесь, утопили их в дипломатических околичностях (неизбежная плата за службу трем господам — Богу, государству и себе).
Не менее красноречива и ситуация на Украине. Понятие “канонических территорий”, на котором наша Церковь строит сегодня свою внешнюю политику, есть скорее следствие исконного московского менталитета (исторически занимаемой русским священством ниши между кулачеством и купечеством), чем понятие церковного права (попробуйте представить себе Христа, рассуждающего о “канонических территориях”). У небесной же канцелярии не бывает двойных стандартов. Неудивительно, что прямым отражением мы имеем ситуацию на Украине, где половина приходов РПЦ желает самостоятельного определения на своей собственной (как аукнется…) “канонической территории”…
После скандала в Равенне Русская Церковь оказалась выключена из православно-католического богословского диалога и осталась практически в изоляции в самом православном мире. А грозная тень внутреннего раскола после исторического Архиерейского собора обрела имя, форму и плоть…
И более всего Русская Церковь похожа сегодня на пушкинскую старуху, размышляющую у разбитого корыта о всех перипетиях недавней бурной истории.
Единственным светлым пятном на этом фоне стало то, что визит Алексия II на Украину все-таки состоялся, русский и константинопольский патриархи нашли в себе силы обняться и вместе совершить литургию на Красной горке — в знак подтверждения того, что тысячу с лишним лет назад здесь состоялось Крещение Руси. Правда, походило это больше не на праздник, а на попытку спасти то, что еще можно спасти…
Боль близорука, и смерть расплывчата…
Можно сказать, что Русская Церковь оказалась сегодня перед лицом самого серьезного кризиса, быть может, за последние 300 лет. Конечно, это не только наш, но мировой кризис, не только православия, но и христианства в целом (параллельно нашим событиям можно было наблюдать, например, за перипетиями назревающего раскола в Англиканской церкви).
Однако всякий кризис указывает и на возможности выхода, как говорил Мартин Хайдеггер. И как нетрудно видеть, в основе всех внутренних проблем Церкви лежит, в сущности, одна-единственная — отсутствие любви, отсутствие Христа.
Исправить “перегибы” византийско-московской духовности после крушения большевизма призвана была миссия Антония Сурожского в России. Но Раскол Сурожской епархии эти надежды похоронил (сегодняшний раскол вполне можно расценить и как плату за сурожский кризис), и предсказать сегодня, чего ждать дальше, кажется, невозможно.
Прежний лидер фундаменталистов, митрополит Иоанн (Снычев), при всем своем эксцентризме был все же человеком модерна — человеком с сугубо дуалистическим сознанием, предполагающим не один лишь абсолютный “образ врага”, но и этику солдата с ее послушанием и ответственностью (фортель вроде анафемы патриарху он, конечно, никогда бы не выкинул). Но в нынешние времена церковного постмодерна (самыми яркими представителями которого и являются закадычные враги — епископ Диомид и митрополит Кирилл) ожидать можно самого неожиданного. За пророчествами же обращаться лучше к культуре.
Церковь — сердце мира. А из сердца, как известно, исходит все добро и все зло. Потому то, что происходит в Церкви, есть в то же время и верная модель мира. Особенно это верно в России, где любые сугубо “внутренние дела” оказываются, в конце концов, выражением самых общих тенденций. И чем может быть чреват раскол в Церкви — сердце нашего духовного организма, знает только Бог. Но когда смотришь на ситуацию в наших монастырях (оплотах православия) и крепнущие связи иерархии со светской бюрократией, на фоне той социальной катастрофы, в которой мы все еще пребываем, и тех внутренних и внешних потрясений, на которые так щедро наше время, перспектива сорокинского “Дня опричника” вовсе не кажется столь уж фантастической.
Забывая о человеке как образе Бога, православие превращается в идеологию, заключается в “священный эгоизм”. Но не может Церковь служить сама себе, не может быть “партией”, она должна быть силой, стоящей над политикой, ее миссия — быть совестью нации. И только в этом качестве она может служить Богу, становясь поддержкой человеку и обществу. Идя же путем компромиссов между Ксерксом и Христом (по выражению Владимира Соловьева), Церковь оказывается в состоянии перманентной шизофрении, которая в кризисные времена и полыхает яркими вспышками “чукотских адамантов”. Отказ от вечных измерений личности и от своего вселенского духа делает неясными и догматические очертания.
С другой стороны, всевозможные теократические теории “священного царства” (не имеющие отношения ни к здравому смыслу, ни к вообще реальности) делают участие Церкви в общественно-государственном строительстве вполне “виртуальным”. И возможно, спорадические грезы молодых православных фундаменталистов о Pax Orthodoxia, соборах-небоскребах, километровых голографических крестах и “Силиконовой Фиваиде” и вызовут у искушенных лишь деловитый вопрос: какую траву курите? Но востребованность этих “кремлевских мечтателей” говорит лишь о слишком расплывчатом состоянии церковного духа. А при имеющемся “богословском вакууме” эта Mania grandiosa вполне способна вскормить своей “силиконовой грудью” очередного тирана.
Ясно, во всяком случае, что если любовь к “священным символам” у нас снова победит любовь к Христу и ближнему, новых маленьких фюреров и иванов грозных хватит на то, чтобы преподать нам новый (и уже, видимо, последний) урок большевизма.
Ведь вне своего вселенского духа, вне милосердия (невозделанные поля которого в современной России необозримы и давно поросли быльем) православие есть не вечный ответ миру на его тоску, надежду, и стремление, а лишь уход в уютные душевные тупики (о. Александр Шмеман), произрастают в которых, как видим, весьма грозные чудища. И очевидно, что если ничего в этом смысле не изменится в нас, изменится мир вокруг, как неожиданно изменился он в феврале-октябре 17-го, чтобы еще раз доказать, что мир без милосердия — это не мир, а революция, хаос, война и тирания.
1 Николай Корнеану — один из первых православных иерархов, признавших факт своего сотрудничества с секретными службами при коммунистическом режиме, и один из тех немногих, кто высказался за возвращение церковной собственности, конфискованной румынскими коммунистами в 1948 году у католиков и переданной православным.
2 Забавно, что на вышеупомянутую акцию причастившегося с католиками румынского епископа Николая (чем-то напоминающего своей простодушной прямотой самого епископа Диомида) наши “экуменисты” из ОВЦС откликнулись Посланием, выдержанным в том же духе и исполненным столь же праведного и непримиримого пафоса, коим их самих и в то же самое время бичевали “диомидовцы”.
3 Можегов В. Матч века. Ход Диомида. — Русский журнал, 8 июля 2008 г.
4 http://www.pravaya.ru/leftright/473/16110?print=1.
5 Рутенберг П. Убийство Гапона. Записки.
6 Митрополит Антоний Сурожский (Блум) писал Илариону:
“Неужели ты не понимаешь и не чувствуешь, что, давая всенародную огласку трагедии, которая разыгралась в Сурожской епархии со времени твоего прибытия в Англию, ты не только расшатываешь стройную (до твоего приезда) жизнь епархии, но подрываешь многолетний труд, положенный другими, и всенародно позоришь имя Русской Церкви во всей Европе и Америке? А картина, которую ты даешь, большей частью не соответствует действительности. И сколько озлобления и мстительности может непредубежденный читатель прочесть в твоих личных нападках на владыку Василия и других!..
Сначала речь шла о твоем назначении исследователем при Кембриджском университете. Позже митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл сказал, что он тебя в помощь мне не отпустит иначе как в сане епископа. Я на это согласился с готовностью, ожидая в твоем лице чуткого, понятливого сотрудника. В этом я ошибся: я ожидал одного человека, а прибыл другой. В самый первый день твоего приезда ты мне сказал глубоко смутившую меня фразу: “Когда на меня возложили руки при хиротонии, я почувствовал, что я теперь архиерей и ЧТО У МЕНЯ ВЛАСТЬ”. Это меня ужаснуло, так как я всю жизнь верил, что мы призваны СЛУЖИТЬ, а не
властвовать… Денежная тема, как и тема о награждениях, стала играть роль, которую она раньше не играла. (Сам ты потребовал [зарплату] 40 тыс. фунтов)…
До этого еще твои сторонники начали “наводнять епархию полемической литературой, вербуя и священников и мирян в твой лагерь”, при активном и вредном участии твоей матери (которая за все месяцы пребывания в Лондоне ни разу не подошла ко мне даже поздороваться)…
А теперь, не довольствуясь той смутой, которую ты произвел в сложной, но единой созревающей епархии, ты и твои сторонники решили вынести всю эту тьму в среду иноязычных недоброжелателей, только ожидающих повода затопить грязью нашу многострадальную Русскую Церковь…
Так же, как владыка Василий и я, отреагировали и выборные члены епархиального и епископского советов, но без той личной злобы, которую ты усматриваешь во всяком проявлении неодобрения. Для тебя они стали врагами, тогда как на самом деле они являются хранителями строя епархии, защищающими нас от управления ОВЦС, которому многие русские не доверяют…
Я не стану возвращаться к вопросу о том, как архиепископ Анатолий был принужден уйти на покой для того, чтобы уступить тебе свое место. Об этом я писал отдельно. Дорогой владыка, пожалей Русскую Церковь и вели своим сторонникам прекратить подрывную деятельность…” (НГ-Религии, № 6 от 21.08.2002).
7 Так, скажем, в статье, увидевшей свет в день шестидесятилетия митрополита Кирилла, Бычков писал: “В новое тысячелетие владыка Гундяев вошел как первый в истории Русской церкви митрополит-миллионер”. — Бычков С. Митрополит-разрушитель. Владыка Гундяев как зерцало русского бизнеса — “МК”, 20 ноября 2006 г. (Прим. ред.)
8 Андрей Кураев привел также весьма показательное письмо “одной из иркутских беглянок своим духовным наставникам”, наглядно рисующее образ мысли этих людей: Уважаемый Константин Гордеев, редакция журнала “Сербский Крест”! Пишем Вам из маленькой таежной деревни в Иркутской области с единственным желанием выразить благодарность за Ваш журнал, Ваш труд, за Ваше героическое стояние в вере. Мы собрались в глухой деревне вдали от информационных путей, чтобы укрыться от антихристианского духа и сохранить свое православие в условиях антихристианского государства. Нас называют отщепенцами, раскольниками, отступниками, темными, необразованными, прелестными. Открыв журнал “Сербский Крест”, мы обнаружили, что, слава Богу, есть еще люди, которые не боятся открыто заявлять свою позицию, не подчиняются слепо апостасийному духовенству и светской власти, проводящей волю антихриста. Архиепископ Иркутской епархии Вадим открыто по телевидению заявил о своем принятии ИНН, призвал православных не бояться его, а волнения по поводу того, что это печать антихриста, назвал суеверием. На общем епархиальном собрании 99% священнослужителей поддержали владыку. После этого он стал применять меры к тем священникам, которые не испугались его гнева и продолжали предупреждать о грядущей опасности, призывая ни в коем случае не принимать ИНН. Несколько священников ушли из епархии, в частности, о. Александр с матушкой (г. Братск), о. Анатолий с матушкой (г. Зима). Мы приехали в п. Онот год назад, после того, как настоятеля Свято-Никольского храма г. Черемхово о. Владимира Иркутский владыка, архиепископ Вадим, отстранил от служения в храме, т. к. о. Владимир открыто проповедовал, что ИНН — это зло, что это уже печать антихриста, не какие-то ступени (так говорят многие иркутские батюшки), что принимать ИНН и новые паспорта нельзя. О. Владимир отказался служить литургию с епископом, принявшим ИНН. Помня слова старца Рафаила о том, что есть три пути спасения: исповедничества, мученичества и пустынничества, — мы выбрали самый легкий путь пустынножительства. Поэтому те, кто остался верен, собрались вокруг трех братьев: о. Пантелеймона (монах Оптиной пустыни), о. Владимира (г. Черемхово), о. Виктора (ст. Половина, о. Виктор ушел из своего храма еще раньше, не дожидаясь приказа владыки), а также монаха о. Онуфрия (Оптина пустынь). Построи-ли в поселке храм в честь Ченстоховской иконы Божьей Матери, служим и спасаемся здесь. Ни ИНН, ни паспортов мы принимать не будем, в переписи участвовать не собираемся. О. Пантелеймон и о. Онуфрий ушли из Оптиной пустыни по той причине, что наместник монастыря архимандрит Венедикт, бывший противник ИНН, занял позиции богословской комиссии о том, что ИНН не является духовным вопросом, многие духовники монастыря получили новые паспорта с микрочипами и благословляют своих духовных чад принимать ИНН, пластиковые карты, паспорта и т. п. Вся братия преступно молчит на эту тему. Так как о. Пантелеймон не мог скрыть свой
протест против этого и открыто призывал бороться с глобализационными процессами, наместник стал его притеснять и перевел с послушания в скиту на работы в монастырский коровник. Поэтому монахи о. Пантелеймон и о. Онуфрий вынуждены были покинуть обитель. Даже слепой способен увидеть, что происходит в мире, куда все двигается. Но наше официальное духовенство пытается нас убедить, что ничего не происходит, что Россию ждет возрождение, а Православие — расцвет, благословляют на ИНН, паспорта, разные карты и карточки или лукаво умалчивают о грозящей опасности. Мы считаем, что такие батюшки, епископы потеряли свою благодатную силу, выбрав хлеб вместо креста, пекутся о земном благополучии и ведут паству в ад, подобно тому, как козел-загонщик ведет стадо на заколение. Они благословляют на экуменистическую молитву и участвуют в ней, фактически сотрудничают с мировым правительством, а в реальной жизни вводят православных в мировой концлагерь — туда, где о православии не может быть и речи, а если и может, то только как о внешней форме, лишенной благодатной жизни Святаго духа. Лариса Синицына.
9 Шмеман А. Исторический путь православия.
10 Очень интересно психологию раскола раскрывает протоиерей Георгий Фроловский в своих “Путях русского богословия”: Раскол не есть Старая Русь, но мечта о старине. Раскол есть погребальная грусть о несбывшейся и уже несбыточной мечте. И “старовер” есть очень новый душевный тип. Раскол весь в раздвоении и надрыве. Раскол рождается из разочарования. И живет и жив он именно этим чувством утраты и лишения, не чувством обладания и имения. Раскол не имеет, он потерял, но ждет и жаждет. В расколе больше тоски и томления, чем оседлости и быта. Раскол в бегах и побеге. В расколе слишком много мечтательности, и мнительности, и беспокойства. Есть что-то романтическое в расколе, — потому и привлекал так раскол русских неоромантиков и декадентов. Раскол весь в воспоминаниях и в предчувствиях, в прошлом или в будущем, без настоящего. Весь в истоме, в грезах и в снах. И вместо “голубого цветка” — полусказочный Китеж… Сила раскола не в почве, а в воле. Раскол — не застой, а исступление. Раскол есть первый припадок русской беспочвенности, отрыв от соборности, исход из истории. И совсем не “обряд”, но “Антихрист” есть тема и тайна русского раскола. Раскол можно назвать социально-апокалиптической утопией.
О том же писал и диакон Андрей Кураев: Печальный опыт раскола XVII века может оказаться зеркалом, в котором мы увидим свое настоящее, и ответственность за это лежит не только на алармистах.
11 Кураев А. К вопросу о пензенских сидельцах. — Интерфакс-религия, 16 ноября 2007 года.
12 Можегов В. Сидящие в Пензе и молчащие власти. Церковь на грани раскола. — Русский Журнал, 15 декабря 2007 г.
13 Журнал “Политический класс”, 2007, № 2.
14 http://www.izbrannoe.ru/duel/3202.html.
15 Приводим цитату полностью: Жертва своей (а в условиях защиты веры и Отечества даже чужой) жизнью, самоограничение, отказ от своих прав, свободы, достояния ради блага ближнего, ради своей общины и своего народа — это норма поведения православного христианина. — Прим. ред.
16 Сегодня К. Душенов находиться под следствием. Ему предъявлено обвинение по статье 282 УК (“Возбуждение ненависти и вражды по религиозным и национальным признакам с использованием СМИ”). Его газета “Русь Православная” была закрыта еще в 2005 году по тем же причинам (главным поводом послужила публикация в марте 2005 года “Письма пятисот” с требованием генпрокурору запретить в России еврейские организации, основывающиеся на человеконенавистнических идеях Талмуда и Шулхан-Аруха).
17 Интересно, что если предшественник Иоанна знаменитый ленинградский епископ Никодим, отец “экуменической ереси”, умер на приеме у папы в Риме, то его антагониста, певца “священного царства”, смерть настигла на банкете у тогдашнего мэра СПб Анатолия Собчака в гостинице “Северная корона”. Жена мэра Людмила Нарусова подошла к владыке Иоанну под благословение. Благословив супругу Собчака, митрополит начал медленно оседать на пол, — пишет архимандрит Августин (Никитин).
18 Еще в начале 80-х, будучи переводчиком в группе советских специалистов в Алжире, Михаил Назаров попросил там политического убежища. Жил в Германии, в Мюнхене, сблизившись с НТС и ультраправыми монархическими кругами. В начале 90-х вернулся. Бывши прихожанином РПЦЗ в Мюнхене, продолжал посещать одну из общин этой структуры в Москве. Остается активным противником объединения с РПЦ.