Опубликовано в журнале Континент, номер 135, 2008
Дмитрий КАЛЕДИН — родился в 1975 г. в Москве. Как прозаик дебютировал в “Континенте”, № 84 (№ 2 за 1995). Живет в Монреале.
Дмитрий КАЛЕДИН
Йокохама
Посвящается моему отчиму
Александру Шнирельману
— Нюшка, падла! Опять ты нагадила!..
Наташа спустила ногу с кровати. Пятка мягко утонула в недавно отложенной куче. Французский бульдог Нюша вышла из своей опочивальни — кухни. Вытянулась вперед-назад, зевнула. Затем наклонила ушастую голову на бок, подумала и решила, что сейчас хозяйка будет наказывать. И даже, наверное, тыкать мордой в содеянное ночью. Обычно, просыпаясь, собаки залезают к нам на кровать для утренних игрищ. Сегодня Нюшка поприветствовала меня издали. Она завертела толстой бежевой попой со свинским хвостиком, а потом убежала от греха под стол и там затихарилась. Вспоминая на нелитературном русском языке нюшину маму, жена пошла на кухню за бумажными полотенцами и спреем от запаха.
— Давай я тебе Брамса включу? Говорят, очень полезно утром слушать классику. Успокаивает… — Я присел к компьютеру.
— Не сейчас, — ответила Наташа, стоя на карачках. — И не потом… Иди, лучше детей разбуди…
— Может, ты — детей, а я какашки потру?
— Ну уж нет! Я их вчера будила…
Так, значит, день начался. Главное — не забыть поменять колеса. Поставить зимние. Выпадет снежок или, не дай бог, приморозит ночью — и всё: с автоматической коробкой передач с места не сдвинешься. Заморозки в Монреале случаются за ночь. Вечером — солнышко и тепло, а утром, если колеса не поменял, — всё, с места не сдвинешься. Так что сегодня надо выкроить часок-полтора на замену резины. Опять же финансовый вопрос. Купить дешевые покрышки — на один сезон. Приобрести хорошие — дорого. Говорят, что бедные не могут себе позволить дешевые вещи: чаще менять приходится. В этот раз, наверное, притворюсь богатым. Авто у меня — “Додж Караван”. Мини-ван цвета мокрого асфальта. В моем случае еще и грязного. Тачка — мой заработок: доставляю ленивым клиентам продукты из гастронома. Я думаю поставить японскую резину “Йокохама”. Ее мне рекомендовал один знакомый, который в машинах классно разбирается.
В эмиграции, и здесь, в Канаде, а уж в Израиле особенно, всегда есть соотечественники, которые на правах старших товарищей (раньше приехали) с апломбом дают советы. Причем во всех областям и направлениях. Оно бы и не плохо, да только те советы в большинстве — полная чепуха. Мы с женой по мере сил фильтруем. Отбираем только то, что говорят люди явно доброжелательные и проверившие информацию. Еще лучше, если они сами уже поступили так, как нам советуют…
— Нюша, Чуча, гулять!
…Да, забыл, плюс к Нюше, живет у нас еще йоркширский терьер Чуча. Полностью будет Чучундра, или Чучмек. Чучу колбасит от всего. Она маленькая: всего три фунтика (полтора кило). Характер, однако, имеет задиристый и гордый. Видимо, от совпадения этих крайностей Чуча никак не может определить свое место под канадским небом. Прятаться или нападать. Увидев другую собаку, комбинирует: сначала бросается с безумным лаем, а потом линяет от нее и в каком-нибудь углу трясется, как в инфаркте. Жена говорит:
— Продай Чучу. Все равно от нее никакого толку. Только посмотри на нее. Родить она сможет гусеницу, да и ту с кесарем, а какает очень часто…
Это, к сожалению, правда. Я регулярно выгуливаю собак и запираю Чучу ночью в клетку. Она же, на зло всем моим планам, умудряется еще поднадуться и отложить личинку на ковре. А жена мне когда еще говорила: “Хочешь заводить собак — нет проблем. Только научи их гадить на улице…”
Для такой строгости при разговоре со мной в том, что касается собак, у как правило мягкой жены есть основания. Просто скажу, что когда-то в Израиле в нашей трехкомнатной квартире оказалось семь собак. Два боксера, два спаниеля, мопс, йорк и английский бульдог. Жили мы на четвертом этаже без лифта. Гулять с этим стадом было не реально. К тому же я работал с шести утра и до семи вечера. Беременная жена непрерывно убирала за собаками…
Раньше Наташа вообще не очень любила собак. Кошек, признаться, тоже. Шесть лет тому назад я начал заниматься животным бизнесом, и жена к тваринам привыкла. Затем — полюбила. Сначала к нам попал персидский кот Мистер. Котюнька спал у меня на голове и драл коготками-иголочками одеяло. Лицо у него было удивительно плоское: блинок с носом, ртом и двумя огромными рыжими глазами. Иной раз, выпив вина и желая потешить публику, я мучил кота. Приставлял его голову вплотную к стене. Создавалось впечатление, будто котик растет из стены. Мистер любил корм “Роял Канин” и спать на компьютере. Не любил детей: они клоками драли из него шерсть. Охотился на тараканов. Если появлялся таракан, Мистер становился рысью. Бился с чудовищем до победного конца. Добычу складывал жене на подушку. Радости жены не было конца, когда перед сном она находила в кровати братскую могилу из пяти-семи в ряд уложенных тараканьих трупов. Тараканы в Израиле особенные. По семь сантиметров и летают. Жена боялась их панически…
Мышей в нашем старом доме с участком было в избытке. Кот их не ловил. Держал нейтралитет, попросту говоря, ужасно боялся. Мыши были вполне довольны тем, что кот ленив и их не ловит. Они обнаглели. Бегали по всему дому, дразня всех, кроме Мистера, своей наглостью. Мы решили научить кота храбрости. Я загнал очередную нахалку за кресло. Поставил жену с шваброй наблюдать чтоб мышь не слиняла. Притащил теплого, похожего на огромный кусок теста, сонного Мистера. Резким движением отодвинул кресло: мыш сидел в углу. Привыкнув за долгое время к полнейшей беспечности, он не проявлял особой тревоги. Я установил кота на позицию в метре от мыша. Тет-а-тет. Кот вздыбил шерсть, выгнул спину. Мы завороженно смотрели на природные инстинкты хищного зверя. Начали было вслух жалеть заволновавшуюся мышку. Однако, вместо стремительного прыжка с летальным для мыши исходом, котик начал пятиться мне под ноги. Я подтолкнул его назад, на арену. Он утробно заурчал, но на врага не пошел. Только еще сильнее выкатил свои и без того выпученные природой глаза. Попрощавшийся с жизнью мыш принял этот подарок господа и бросился в сторону вечно открытой из-за жары двери. Мистер с облегчением вздохнул и пошел к миске захрустеть стресс шариками…
* * *
Дом у нас гостиничного типа. Коридор на этаже длинный. По обе стороны — квартиры. До сих пор чувствуется запах масляной краски. Глупость человеческая и халтура — экстерриториальны. Это я понял ранней весной. Осень в Монреале сухая. Дожди и грязь, наоборот, весной. В апреле, в самый разгар грязного сезона, местные работнички притащили огромные рулоны коврового покрытия и стали менять его в коридоре. Светло-зеленое, оно замечательно подходило по цвету к моим найденным на помойке кожаным мебелям. Я начал примериваться, с какой же стороны ночью оттяпать себе коврика для плезира домашнего очага. Купил острый сапожный ножик. Шагами отмерил необходимый мне кусочек. Жена, узнав про мой план, на фотке детей поклялась со мной развестись. Сказала, что покинет меня навсегда, если хотя бы один квадратный инч этой синтетической дряни будет мной приватизирован. Пока шли семейные прения, домовладельцы уложили ковры. Но это были цветочки. Они решили заменить плитку около лифтов, на лестнице и в подвале-гараже. Неделю долбили молотками и даже отбойными. Пожилая консьержка-уборщица, охая и матерясь, неделю вычищала от бетонной пыли новый ковролин. И тут эти умельцы решили покрасить потолок и стены свежей краской…
“Остров сестер”, на французском “Иль де Сёр”, — сказочный уголок. Центр города в пяти минутах, а живешь, как в деревне. С десяток высоких домов. Остальное — частные виллы и трех-пятиэтажные здания. Лес есть. Для пущего естества рощицу специально не чистят от упавшей листвы и поваленных деревьев. Проложили дорожки, засыпали их натуральными большими опилками. Где весной-осенью притапливает, помосты сделали. Бумажки собирают. Да их собирать-то можно раз в месяц. А то и в два. Жителям в голову не приходит свинячить. Если только ветром шальную обертку или пакет целлофановый занесет. Посреди леска озерцо, камышами окруженное. В нем утки, цапли и полчища маленьких, с ладошку, золотых карасиков. Плавают небольшие, мордой похожие на собачек, усатые сомики. Рыбу никто не ловит. Даже кормить весь этот зоопарк, вопреки детским прихотям, нельзя. По выходным у озера дежурят юннаты. Если кто-то из гуляк хлебушек в озеро кидает, они вежливо на французском и английском разъясняют, что хлебопродукты не являются натуральной пищей уток и сомиков. Ути, мол, потом имеют несварение желудка. А иногда вечером золотые рыбки подпрыгивают в воде. Впечатление такое, будто вода стала красной и закипела…
Деревьев на острове очень много. Недавно видел, как муниципальные садовники еще досаживали. Измеряли расстояния между старыми деревьями. Где метраж позволял, новые кленки вкапывали. Вокруг и поперек острова — велосипедные дорожки. Как раз на одной из них Нюша примостилась покакать. Странная собака. Не может она с этим делом за один присест справиться. Всегда беру с собой два, а то и три мешочка. Вот опять. Только встала, отошла три шага и снова уселась. Я проводил с ней воспитательные беседы. Особенно зимой в мороз. Но она победила. У французиков, согласно экспертам, вообще животы слабые. С этим я могу поспорить. Нюша, конечно, в еде переборчива. Я покупаю самые хорошие корма. Первые два дня она ест с аппетитом. А на третий говорит, что ей надоело. Зато сожрать детскую игрушку из ужасной стеклоподобной пластмассы — это пожалуйста. Мягкий пластик или каучук, из которого делают дорогие собачьи игрушки, ей не вкусны. Она даже не смотрит в их сторону. Жена говорит, что дело тут в хрусте, с которым разгрызаются китайские игрушки. Они для Нюшки типа как для нас картофельные чипсы. Каждый раз, когда я нахожу на полу или на диване останки игрушечного солдатика, молюсь, чтобы кусок руки или ноги не застряли у Нюши в пищеводе. Но пока, тьфу-тьфу-тьфу, она только иногда поносит. Как сегодня утром, например…
Урна для мешочков-калосборников переполнилась за уик-энд. Нюшин желтый пакетик величественно лег последним камнем на эту пирамиду любви к чистому скверику. На острове нет такого, чтобы не убрать за своей собакой. Вообще, я заметил, что у наших островных богачей свои понты. Есть они у всех, это еще Том Сойер сказал. Здесь крутизна другая. Местные богатеи полностью останавливают “Порши” и “Феррари” на знаках “Стоп”. Они дочиста вылизывают асфальт от экскрементов своих дорогостоящих собачек. Разводят в садиках плакучие, нависающие шатром березы и ивы. Катаются на роликах и велосипедах. Все как один занимаются благотворительностью. Деньги отдают на самые разные нужды. Скажем, пострадавшим от цунами. Хотя, я думаю, где Индонезия, знают далеко не все. Просто западло у них не дать маленькую денежку. А можно сотворить добро иначе. Например, отвезти в воскресенье утром мешок одежды к приемнику “Арме де Салют”. “Армия Спасения” — это организация, которая централизует благотворительность. Вроде, отслюнил-то каждый отдельно взятый богатей денег не много. Однако суммы вырастают астрономические. Шмотье старое, но без него третьему миру плохо. Благотворительностью, я заметил, многие занимаются, как-то не думая. По привычке, что ли…
Главные же понты начинаются зимой, к Рождеству. Вот когда владельцы миллионных вилл дают волю своему богатству и воображению. Дома и приусадебные участки становятся похожи на театральные декорации к “Снежной королеве”. Фигурки оленей, зайчиков, не говоря уж о Санте, всех размеров и мастей выстраиваются перед домами. Они качают головами, барабанят лапками и до одиннадцати вечера (по закону) издают всякие звуки. Лампочки обвивают дома в несколько рядов. Снег подсвечивают. Кажется, что сугробы горят изнутри. В общем — красота. Детишки мои каждый вечер просят, чтобы я отвозил их “смотреть зверей”. Оно и неплохо. Зимой темнеет рано, а развлекать детвору как-то надо…
Сейчас вернусь домой, вытру псам лапы и — в битву. Родители против детей. Борьба эта требует от нас с женой выдержки, самообладания и находчивости.
— Папа, я не хочу чистить зубы новой пастой, она невкусная! — Настя недовольно протянула мне зубную щетку. — Я хочу красную, а не синюю. Купи мне красную…
— Ладно, я подумаю…
— Не надо думать! Надо покупать!.. И дай мне вот этот новый ободок, который мне Лена (теща) прислала, а то мои волосики на зубы наматываются.
С недавнего времени дочка сама расчесывается. Часами может колдовать перед зеркалом с ободками, заколочками и резиночками. Я всегда терпеть не мог расчески, забитые волосами. До тошноты. А теперь каждый день с удовольствием вытаскиваю из щетки длинные Настины волосы. Интересно, когда она станет взрослой, волосы у нее потемнеют или останутся такими же светлыми? Я-то темный с младенчества. А вот жена светлая. В детстве вообще была, как Барби. Теща любит рассказывать, что таксисты в Новосибирске останавливались посмотреть на наташенькины локоны. Потом, в Израиле, от дикого солнца волосы у жены потемнели из блондинистых в русые. В довершение на студенческой попойке она их свечкой спалила…
Жена подошла к ванной:
— Закончили умываться? Молодцы. Настюша, какую одежду тебе сегодня надеть?
— Чистую!.. Уйдите, родители, я хочу какать. Я же не буду терпеть до вечера!
— А что, в садике нельзя?..
— В садике воспитательницы плохо вытирают мою попу. А сама я не могу. Потому что не вижу. Закройте дверь!..
С Настей можно договориться. По утрам у нее всегда хорошее настроение. И спит она с малого детства не много. Сынок Акай — другой. Любит поспать. Затем лежит в кровати и размышляет о жизни. О чем, интересно, трехлетняя мелочь думает? Если его разбудить не деликатно, он может злиться и гундеть вплоть до садика, да еще и там устроит сцену. Заставить его с утра пописать и умыться — тема из учебника по детской психологии. Но если все в порядке, он прямо светится добродушием. Более милого и очаровательного малыша не найти…
— Акаичка, иди умываться, — попробую на “взять его на морду”. Иногда, пока он сонный, это срабатывает.
— Нет! — Значит, уже достаточно проснулся.
— Почему?
— Ну так!..
И правильно. Нечего, папаша, дурацкие вопросы в идиотский форме задавать. Впрочем, гениальный Григорий Остер с его “вредными советами” в случае с моим сыночком не особо-то помогает. Если сейчас сказать Акаю: “Не надо идти чистить зубы”, — то он и не пойдет. Перед выходом в садик опять незадача: какую игрушку взять с собой. Акай долго ходит по квартире и выбирает. Я, от нетерпения, начинаю дергать ногой и веком. Следующий этап борьбы — в машине. Игрушку надо оставить. В садик ее приносить не разрешают. Акай знает, что все это занимает время, и тянет его изо всех сил. Хотя в садике ему нравится. Когда жена вечером за ним приходит, он не хочет идти домой. Я тоже из такого садика не хотел бы уходить. Детки разбиты по возрасту. В группе по две воспитательницы. Тетки немолодые. У всех есть педагогическое образование. Детей обожают. Еще работают у Акая в саду два парня. На вид — шпана. Крепкие. Один на лысо бритый, с цветными наколками на плечах. Другой богемный, с растами на голове а-ля Боб Марлей. Рожи, правда, у парней не бандитские, а добрые. Поначалу чинные островные мамаши, оставляя своих детей, с ужасом посматривали в сторону парней. Потом привыкли… Мужчина-воспитатель в детском саду — великая удача. Особенно, если он не гей и может передать детям свое отношение к жизни. Многие детки обделены отцовским, мужским вниманием. Канада вообще, а квебекцы особенно, гордятся и изо всех сил охраняют свои завоевания в области межличностных свобод. Тут легализированы однополые браки. Семейные устои претерпевают большие изменения. Можно запросто встретить пары, которые живут вместе по двадцать лет и при этом не расписаны. Заложниками ситуации часто становятся детишки. Им приходится отдуваться за свободолюбие родителей. К сожалению, пока что статистика неуклонно указывает на все большее количество неполных семей…
Во всех садиках каждую пятницу родителям выдают дневник. Там по дням расписано, что ребенок делал, как спал, что ел. Меню на неделю висит в коридоре. Около откидного столика для раздачи тарелок — фотографии детей с аллергией. Указано, на что именно может быть реакция. Есть садики, в которых установлены видеокамеры. В случае прилива тоски по ребеночку родитель может через Интернет увидеть, что происходит в садике. По-моему, это слишком. Отвел чадо в сад — и все, своими делами надо заниматься. Ребенок, если пожелает, сам все расскажет. Воспитательницы дополнят, если что-то не так. Настя, к примеру, никогда сразу после садика не отвечает на вопросы: “Как было в саду?.. Что делали?..” Отворачивается. Говорит, что не хочет сейчас разговаривать. Это ее мир. Она его бережет. И пускай. Мы напролом не лезем. Все равно потом, спустя час или день она делится своими переживаниями…
Насте — пять, через неделю пойдет в школу. Точнее, в подготовительный класс при школе. “Матернель”. В школу она еще не пошла, но Акая уже дразнит. Он, по ее словам, маленький, а она большая. Акай растопыривает три пальчика. Говорит, что сейчас ему три, но скоро будет “восемь, четыре, девять годиков”, и тогда он тоже пойдет в школу.
Почему — Акай? Первый раз в жизни бабы победили. Жена лежала в Тель-Авивской больнице после кесарева. Характер сынок проявил еще в утробе и не пожелал развернуться вниз головой. Я носился между старым и только открытым зоомагазинами. Расставлял по местам собачьи консервы. Подгонял медлительных по жизни и еще более от жары продавщиц. Затем летел в больницу, поглядеть на сына Ванечку. Да, да, Ванечку. Мы с женой давно и единодушно решили, что именно так назовем сына. Уж больно хорошо нам “Ваня” на ухо ложилось. Мягкое имя. Ванечка, Ванюша…
Мамаши на “Ваню” взбеленились. Теща каждый день звонила в больницу. Убитым голосом интересовалась у синей, лежащей под капельницей жены, не передумали ли мы относительно имени. Не надо грязи, теща у меня замечательная. Свое мнение никогда, кроме того раза, не высказывала. Моя же маманя еще круче завернула. Она к тому времени уже год как жила в Англии. Но на родины внука приехала — помочь. И помогла. Уже в такси из аэропорта, как услышала про “Ваню”, перестала со мной разговаривать. Заговорила только через три дня, когда маленькая Настя заболела и пришлось нам с ней и мамой срочно ехать в больницу. Через пару дней Настя поправилась. Мама вспомнила про “Ваню” и обиженно замолчала вплоть до самого отъезда назад в Англию. Но суть-то в том, что, какими-то неведомыми путями, вынудили они нас задуматься над тем, а не выбрать ли сыночку другое имя. Абсолютный мрак в моей памяти. Помню, как жена говорила мне неуверенным голосом: “Ну посмотри на него… Волосики темненькие, весь острый какой-то… А Ваня должен быть белым и круглым…” И уж совсем робко: “И как он с таким именем будет жить в Израиле?..”
В то время мы и думать не думали, что когда-нибудь окажемся в Монреале. Но выяснилось, что здесь всем наплевать, кого как зовут. Народу эмигрантского полно. Такие имена приезжают, что европейский язык не выговорит. Вот и меняют себя люди, по собственному почину. Был ты непонятный, стал Жаном или Майклом. Акаем здесь никого не шокируешь. Кроме русских мам на площадке. Они не могут понять, что за имя такое. И укоризненно качают головами: “Какие же вы родители? Как ребеночек с таким именем жить-то будет?..” А вот китайские Хуи живут. И очень даже почетно у китайцев иметь такое имя: “Хуй” на мандарине1 значит “интеллиджент”. Умный то есть…
Так что две недели сынок был “мальчиком”. Мы ломали голову над именем. Потом решили — Захар. Настюша, двухлетняя, “Захар” выговорить не могла, лепетала: “Акай, Акайчик”. Ну и вся семья вслед за ней. Через годок выяснилось, что Захара-то и нет никакого. Пошли мы в МВД и официально сыночка переделали в “Акая”…
Сбоку от акаиного садика — огромный клен. Корни поперек дорожки оголились, как вены на руке у работяги. Акай запнулся о корень:
— Какая большая змея…
— Нет, это — корень.
— Я боюсь эту корень… Она меня укусит…
Сынок любит все, что связанно с природой. Палки, шишки, бабочки, гусеницы и другие ее творения проходят через нашу маленькую двухкомнатную квартиру в огромных количествах. Может, вырастит Джеральдом Дарреллом? Я в детстве зачитывался его книгами. Потом узнал, что Даррелл был алкоголиком. Сообразить это я бы смог и раньше. Мешали защитные розовые очки детства. Когда ты — ребенок, эти очки помогают не видеть плохое. В повести “Гончие Баффута” Даррелл в Африке собирает животных. Помогает ему в этом королек небольшого местного племени. Король с Дарреллом пьют ежедневно и помногу. Пьяные распевают английские и местные песни. Глубокой ночью придворные сопровождают Даррелла домой. Несмотря на многолетнее пьянство, Даррелл был замечательным писателем, ученым, популяризатором дикой природы. Зоопарк свой создал. Хэмингуэй, Даррелл, Фицджеральд, Ремарк, Довлатов — все квасили по-черному. Странно, таланта у них была на тонну, а счастья, как мне кажется, на килограмм…
Лично меня тема выпивки тревожит давно и настойчиво. Правда, с недавнего времени, когда случается злоупотребить алкоголем, на следующий день, вместо привычных легкости и подъема духа, появляются тоска и грусть. По совету Александра Евгеньевича Бовина я не опохмеляюсь. Остается грусть во мне по два-три дня. Началась сия метаморфоза ровно в тридцать лет. Не без страха отметил я у себя этот признак старения. Кроме того, аккурат после юбилея на плечах и спине начали расти волосы. В отличие от мужественных волос на груди, эти совершенно лишены сексуальности. Скорее наоборот, вызывают у женщин отвращение. Ну с волосками понятно: дети рвут их из меня с удовольствием и зверскими лицами, как сорняки из огорода. А вот с пьянкой… Очень нравится мне сидеть, выпивать, болтать всякие глупости за столом с друзьями. Нет, до алкоголизма далеко, но слова “холодная водка и соленый груздь” вызывают у меня душевный трепет…
Уже внутри садика, у дверей группы Акаичка печально посмотрел на меня. Попросил в сто тридцать восьмой раз купить ему большого пластикового льва и улитку. Вдохнул, как будто собрался нырнуть под воду, и пошел на свою детскую работу. Теперь Настю завезу и всё — утренние родительские обязанности закончились. Не забыть ее велосипед вынуть из багажника. Настя возвращается из садика домой на велике. Маленькая тетка. В процессе езды для нее самое главное то, как она выглядит за рулем. Частенько Настюша красуется, а велосипед съезжает с дорожки в траву. Ей вообще главное — порисоваться. Любит потанцевать-попрыгать, глядя в зеркало, а еще лучше — вечером перед большим темным окном в салоне. Не обязательно, но желательно, чтобы кто-то в это время смотрел. Позы принимает такие — закачаешься. А ведь никто ее этому не учил. “Наряживаться” обожает, украшения всякие. Недавно сказала моему папаше, который собрался из Москвы приехать, что в качестве подарков ей нужно: “платице, туфельки на таблучкофф и украшения”. Дедуля размяк…
Полицейский, опершись о красный почтовый ящик, лазерным пистолетом измерял мою скорость. А чего зря светить-то. Я никогда под знаком пятьдесят больше пятидесяти пяти не еду.
На стольник, правда, меня все же один раз наказали. Поехали мы за грибами. Конец августа — начало сентября, самое время груздиков насобирать и насолить. Тормозит меня патрульный:
— Вы, говорит, сэр, быстро ехали. Конкретно семьдесят четыре километра в час. А здесь можно только пятьдесят. Дайте, пожалуйста, ваши права и страховку…
Я жене говорю:
— Что-то тут не так, не мог я так быстро в городе ехать…
На обратном пути специально осмотрел это место. И точно: скоростная зона кончается, стоит знак “50”. Мент, он и Канаде мент, направляет свой лазер на машины, которые только-только знак проехали. Стало не так обидно. Жаль, грибов не было. Правда, на следующие выходные два ящика собрали. Да еще подкову старую я нашел…
“Нет худа без добра”. Сколько раз так было: вроде все хреново, ан нет. Весной телефон мне устанавливали. Только звонил он почему-то в соседней квартире. На улице дождина. Целая Волга у тротуара. В телефонной будке, из которой я дозванивался в фирму скандалить, озерцо собралось. Я, как попугай ара, пристроился на полочке для телефонных книг. Сорок минут слушал музыку из фильма “Профессионал”. Накричал на телефонистку, потребовал немедленного возврата всех уплаченных денег. Погрозил судом. Довел чуть не до слез. Кстати, орут и бибикают на шоссе здесь только эмигранты. Местный люд бережет свои, а значит, и чужие, нервы. Девушка попросила меня не волноваться и сказала, что соединит меня с начальством. Опять зазвучала мелодия, под которую убили героя Бельмондо. Ветер поменял направление, и теперь ледяной мартовский дождь наискосок залетал в будочку. Меня трясло от ярости и холода. Еще больше бесила собственная нерешительность. Я не мог определиться: дотерпеть и с кайфом наорать на менеджера или, спокойненько, как настоящий канадец, перезвонить в контору завтра. Но тогда зачем я страдал все это время? Решила сомнения пятидесятидолларовая бумажка. Она не спеша приплыла мне под ноги. Сказала, чтобы я немедленно шел домой, а по дороге купил винца, гвоздики и корицы для согревающего глинтвейна…
Настин садик рядом со спортзалом “Наутилус”. Праздные и ухоженные мамаши бодрым, неутомительным шагом ходят на тренажерах с утра до вечера. На острове таких дам много. Мужики бабки зашибают, женщинам работать не приходится. Детей своих из садика забирают раньше срока. Не в пять, как положено, а в час, до сна. Заботу проявляют и любовь. При этом сами твердо верят, что творят добро. Детки, правда, вырастают невротиками. Но пока они маленькие, мамы об этом не особо задумываются. А потом? Потом психотерапевты есть. Хорошие и дорогие. И опять мамаша при деле — волноваться за подростка и водить его к доктору. Главное, чтобы было, о чем поговорить с товарками. И так до пенсии. Пока ноги идут по тренажеру. Кстати, русские дамы моду эту переняли. До спортзала они, правда, еще не дошли, но бездельничать уже начали…
Вообще-то я склонен думать, что лучше, если следующий наш ребенок будет девочкой. Так называемое воспитание мужчины мне глубоко противно. Ничего путного из этой затеи не выходит. Получаются закомплексованные особи мужского пола. И чем сильнее в воспитании мальчика так называемая мужская рука, тем больше потом, в зрелом возрасте, проблем. Но, с другой стороны, некоторая твердость в отношениях с сыночком требуется. Чтобы потом ему же проще было. Получается косяк. А ведь морально-душевная нагрузка у мужика при капитализме огромная. Многие с ней не справляются и пополняют ряды сексуальных меньшинств. Да и сами дамы, честно говоря, подливают масла в огонь. В ресторане счет раздельный, а сауна общая…
С девочками проще. Их воспитывать — одно удовольствие. Надо просто находить данные от природы положительные моменты и их культивировать. Недостатки опускать. Они на фоне поощрения хорошего сами рассосутся. И с мальчиками этот путь действует. Просто он более замысловатый. Но какие девчонки нежные! Залезает Настя ко мне на коленки, за шею берет: “Ты мой папунчик…” Подсмотрела, колбаса такая, наше взрослое кино и давай в губы целоваться. Мы это дело пресекли. Сказали, что в губы целуются дяди и тети, когда у них любовь. Настя нацепила женины туфли и сказала брату: “Акай, ты будешь папа, я — мама, и у нас любовь. Давай целоваться в губы…” Вот тебе и ухищрения взрослых на воспитательной ниве. Мне кажется, что в отношениях с детьми главное слово “исподволь”. Вроде как они своим умом дошли до того, что тебе нужно. Правда, времени эта тактика занимает гораздо больше. Напрямки-то быстрее. Да и башку, в поиске обходных маневров, приходится напрягать. Но в итоге работает такой подход гораздо лучше…
Я затормозил на парковке около Настиного садика.
— Папа, мы забыли кое-что. — Она показала мне на кончике языка жвачку. Вот и доказательство. Я мог сам сказать ей, что в садик со жвачкой нельзя. Тогда она начала бы упираться. Сказала бы, что еще чуть-чуть пожует. Что выплюнет в группе. И прочие хитрости. А так она проявила самостоятельность и взрослость.
— Молодец, Настя…
— Называй меня — Настюшка! Глупый папка… — Слова эти сказаны беззлобно, но строго. “Глупый папка”, звучит-то как, а?.. Песня…
— Я хочу проехать до садика на велосипеде. — Сад в пяти больших шагах. Но ритуал нарушать нельзя. Мало того, потребовала, чтобы я ей шлем надел. Велела не подталкивать. Три раза крутанула педали — колесо уперлась в ступеньки.
В садике Насте надо дать две минуты на адаптацию. Лучше всего, если дверь ее группы закрыта. Тогда она залезает на скамеечку перед окном, разделяющим группу и коридор. Смотрит через большое окно, кто из деток пришел и какие сегодня воспитательницы. Недовольства увиденным она не высказывает. Просто подготавливается таким образом к своему рабочему дню.
— Настазья, вьен иси, ма бель (Настасья, иди сюда, моя красавица). — Воспитательница Рашель Настю обожает, а та отвечает ей взаимностью.
Мы с женой никак не можем понять, что происходит у наших детей с французским и английским. Ведь они проводят на них по восемь часов в день. Наставники говорят нам, что языковых затруднений у Акая и Насти нет. Однако дома заставить детей сказать хоть одно иностранное слово невозможно. Настя, правда, недавно говорит Акаю:
— Акай, иди сюда. Кам он, бейби, кам он…
— Не хочу “кам он”!.. Не пойду!
Иногда во время игры у Насти проскакивают слова и фразы на французском. Или песенки. Но если попросить ее повторить, она смущается и говорит, так разговаривают только в садике. Нас с женой это устраивает. Мы от детей требуем, чтобы дома говорили на русском. Мультики ставим только по-русски и сами иностранных слов не употребляем. Французский и английский к детям и так прилипнет. А вот если дать возможность говорить дома не на родном языке или еще круче — самим начать говорить не по-русски, то будет плохо. Очень скоро выяснится, что дети вообще не хотят на нем разговаривать. Сколько раз в Израиле мы такое видели. Родители под детей прогибались и начинали с ними дома разговаривать на иврите. С той только разницей, что молодежь новоприбывшая слова и интонации схватывает в момент, а родители до пенсии — на ломаном и с акцентом. “Хотели как лучше, а получилось, как всегда…” Думали взрослые под местных закосить. Не тут-то было. Вместо уважения получили презрение своих детей. Жалкое зрелище. Не раз я видел: подростки идут компанией, а как родителей своих заметят, переходят на другую сторону улицы. Стыдятся того, как родители выглядят, и того, как они разговаривают. Так что дома у нас — русский. Псы, опять же, привыкли к русским командам. Как, например, я буду говорить Нюше: “У-у-у, толстая моя рожа…”
Настя махнула ручкой через плечо. А как же объятья и поцелуй папе на дорогу? Видать, в другой раз. Я забрался в машину, достал блокнот и написал: “Поменять колеса”. Листок вырвал и положил на торпеду. Пусть все время будет на виду. До работы — полтора часа. Очень хорошо, что сегодня удалось детей разбудить пораньше. Значит, и нам время осталось. Супруга вообще считает, что вечерний секс можно отменить. Он, по ее словам, ни в какое сравнение не идет с утренним или дневным. Сил, говорит, в начале дня больше. Настроение опять же ничем не загажено. Вроде как в начале нашего с женой совместного полового пути. Тогда голова не была занята мыслями о зарплате, счетах и детском сиропе от кашля. Либидо в чистом виде. Хотя, согласно фильмам про красивую любовь, должно быть все наоборот. Для отменного сношения надо: вечер, бутылку красного, музыку, наводящую на мысль о скором оргазме. И… Голос Акая, из-за угла: “Мама, а почему папа гладит тебе попу?” Вот тебе и вечерний коитус в семейном кругу…
Около двери в нашу квартиру — маленькое темное пятнышко. Трудно поверить, что с единственным в жизни убийством я столкнулся именно здесь, на острове. Более того, произошло оно в соседней квартире.
Три месяца назад, заправляя на ходу майку, с термосом-стаканом в руке, я выскочил из квартиры на работу. На земле, около входной двери, сидел сосед. Молодой парень. Пучеглазенький такой. Сидел он у стены в грязных трусах и майке. Одной рукой оперся о землю, другой держался за шею. Я не стал его рассматривать, только чуть притормозил на бегу:
— Гуд морнинг. Хау ар ю? (Доброе утро. Как дела?)
В ответ парень очень медленно кивнул головой.
Я улыбнулся: — Хэв э грэйт дэй… (Хорошего тебе дня…) И помчался к своей машине. Не в себе пацан. Бухнул, наверное, с утречка, а может, и закурил травкой. Здесь, в Монреале, многие травку покуривают, а уж пиво пить — так это просто национальный спорт. На более сильный алкоголь у местных голова слабая, да и дорого. Виски-водка по двадцать долларов бутылка.
Оказалось, не бухнул… Тем самым утром кто-то пришел к моему соседу в гости. На смерть зарезал товарища, с которым сосед проживал. Самого его ранил в шею. Узнал я все эти подробности, когда приехал домой. Подробностей убийства, к сожалению, никто не рассказал. Только кровь, которую паренек размазал по стене коридора, затирали пару дней. Я все собирался позвонить в контору, чтобы отправили кого-нибудь дочистить стенку. Со временем кровь выцвела. Осталась просто маленькая засохшая капелька.
После того случая я не спрашиваю: “Как дела?” Здороваюсь. Улыбаюсь, если хочется. И плевать, что здесь все привыкли при встрече говорить: “Привет. Как поживаешь?” Если уж я смог мимо умирающего пробежать, то что говорить о канадцах. Они генетически вежливые и при этом совершенно не интересуются другими. Тут ровным счетом никому не важно, как у тебя дела. Ответ должен быть “ОК”. А если дела не “ОК”, то все равно надо говорить “ОК”. Другого ответа никто не ждет. В общем, на работе уже привыкли и не удивляются моей бестактности. Даже с друзьями стараюсь найти другую форму вопроса о жизни. А паренька того я встретил через пару недель с повязкой на шее. Он еще немного пожил в нашем доме и съехал. И все это произошло на тихом острове. Где даже раздавленная белка — событие…
— Тебя, Анита. — Жена протянула мне телефон…
Не думал, что здесь, в Канаде, пригодится мое израильское прошлое. Знание иврита. Ан нет. Искал я прошлым летом работу. Звоню по объявлению, в одном месте пригласили на встречу.
Начальницей оказалась смешливая и весьма еврейская тетя лет пятидесяти. Рассказала, что да как. В конце разговора спросила, откуда я приехал. “О, так ты знаешь иврит?..” С того момента я хожу у нее в любимчиках. Меня Анита тоже устраивает. Как босс и как человек. В начале 90-х евреи, полуевреи и совсем не евреи из бывшего СССР массами ломанулись в Страну Обетованную. Мало кому пришло в голову, перед тем как сделать такой драматический шаг, поднакопить деньжат и слетать в Израиль. Поглядеть, чего да как. Ехали с уверенностью, что все местные — евреи. Значит — свои. Родные. “Коль исраэль хаверим”. Все евреи — братья. Очень быстро стало ясно, что к этому высказыванию, в обязательном порядке, надо добавлять стишок Игоря Губермана: “От шабата до шабата, брат нае….ет брата”. Вот так картина становится полнее. Науку, как вести себя с братом, “русские” схватили быстро. Усвоили крепко. Этот шаг к интеграции в коренное общество стал в основном удачным. Были, конечно, недовольные. Выкатив глаза, они смотрели на Израиль. С ужасом думали, куда же они попали. Наиболее прозорливые стали искать третью родину. Тихонько. А как же иначе? Ведь они были предателями. Но предавали они святое. Не антисемитский и бандитский “совок” начала 90-х, а Родину Предков…
Я ничего не искал и никуда не собирался. Мы с женой сняли маленький домик в самом центре очень богатого района. Домик стоял на огромном, с футбольное поле, участке. Хозяйки-сестры ждали, пока откинется папаша и оставит им в наследство миллионную землю. Папаша оказался живучим. Сестры злились и старели. Пока что, за шестьсот долларов в месяц, сдавали нам эту халупу с маленьким сараем в придачу. В сараюшке я разводил собак. Нянчился с маленькой Настей. Поэтому у нас с ней такая душевная близость. А вот когда родился сыночек, я из-за своих магазинов видел его мало. Поэтому он больше тяготеет к маме. Три годочка от роду, а мне уже приходится налаживать с ним отношения. Наверстывать время, потерянное в младенчестве…
Дома я просидел около года. Потом стало ясно, что кушать с собачьего бизнеса можно обильно, но не часто. Точнее, три-четыре раза в году, когда продавались щенки. Остальное время приходилось питаться мыслями о том, что мы будем есть, когда народятся щенки. Сначала жена даже радовалась такому раскладу. В моду вошли “топики” — сексуальные майки, не закрывающие живот. Жена как раз обнаружила у себя полтора лишних килограмма. Мне не давало погибнуть народное еврейское пиво “Гольдстар”. Настя кушала сисю. Псы — рис с мясными остатками. Спустя пару месяцев фигура у жены пришла, по ее мнению, в норму. На мой взгляд, она являла собой первую степень дистрофии. Вопрос о еде настойчиво давал о себе знать. Пришлось мне открыть зоомагазин…
“Зооцентр” мы обмывали три дня. Если бы доход магазина находился в пропорции от количества выпитого на открытии пива, то я сейчас был бы весьма состоятельным человеком. К сожалению или к счастью, с финансовой точки зрения я до сих пор не состоялся. По соседству был, да наверное и есть, магазин игрушек. Йорам, хозяин магазина, несколько раз помог мне бесплатными, но хорошими советами. Торговля была у него в крови. Он отменно знал, как разговаривать с банками и поставщиками. Йорам забавлял меня рассказами во время мертвого часа. В Израиле с двенадцати до трех даже мухи ленятся жужжать. Аккуратно посматривая на меня: а вдруг сдам, — дела-то все реальные, — Йорам сообщал мне о разных аферах. О том, как много он раньше зарабатывал, а потом красивым жестом швырял деньги жене на кровать. Иногда его россказни переходили черту нечистоплотности. Переваривая очередную услышанную от Йорама мерзость, я пару дней избегал его. Сосед, видя, что я к нему не захожу, приходил сам. Он никогда не сожалел о рассказанном. Просто ему было скучно…
— Вот ты, Дмитрий, плохой бизнесмен. Наблюдал я, как ты с клиентами общаешься. Без обид, — ты прогоришь. Вы, русские, слишком вежливые. А мы, израильтяне, не понимаем, когда с нами так обращаются. Поэтому твоим клиентам всегда будет казаться, что здесь что-то не так. Что ты их обманул. Или собираешься обмануть. Для нас самое страшное — оказаться “фраером”. Понял? Деньги надо делать иначе. Вот, к примеру, машина эта, на которой мы сейчас сидим. Она ведь не моя, а моего папы. Папа старенький, семьдесят шесть лет. Я ему говорю: “Папа, зачем тебе машина? Тем более, она все время ломается. Давай я ее заберу, починю и буду на ней ездить. А если что, я сам тебя куда надо отвезу”. Короче, машину я взял. Маленько подправил. Теперь вот надо ее продать. Тысяч семь думаю выручить…
— Деньги папе отдашь?
Йорам посмотрел на меня как на нездорового.
— Зачем? Я же тебе сказал: папа старенький. В лучшем случае я ему куплю ездилку электрическую. Поношенную… Тысячи за полторы…
Все детские подарки я честно приобретал в магазине Йорама. Он же покупал у меня корм для своей собаки крайне неохотно. Говорил, что дорого. Просил скидку. Хотя зарабатывал я на нем пару копеек вместо положенного рубля. Мелочность и спесивость — вот две неотъемлимые черты среднестатистического израильтянина. Слились воедино еврейский гонористый характер и полная неуверенность в завтрашнем дне. Будет война — не будет. Будет теракт — не будет. Будут деньги на жизнь — не будут. Люди хотят рвануть копейку сейчас. И не важно, что, как правило, это сопряжено с обманом. Все привыкли…
В Канаде первое, что мне сказали: не работать на русских и на евреев. Обманут. Русские сразу. Евреи — малость погодя. К счастью, в моем случае все получилось наоборот. На примере Аниты я увидел, какими должны быть евреи. Что такое на самом деле “коль исраэль хаверим”. Не на словах, как в Израиле, а на деле. При том, что жизнь у Аниты была отнюдь не сахар. Родилась она в Южной Африке. Дедушка был раввином. Воспитывалась как религиозная девушка и первый раз вышла замуж в шестнадцать лет. Муж Йоси был старше ее на пятнадцать лет. Израильтянин. Бывший десантник. Колотить ее начал с первых же дней совместной жизни. Анита, правда, говорит, что поводов она давала ему множество. Слишком острая была на язык.
Несмотря на драки и скандалы, прожили они вместе долго и родили трех сыновей. Кончилось, правда, все трагедией.
Был Анитин день рожденья. Гости разошлись. Анита с Йоси начали скандалить. Мама Аниты, увидев, что будет драка, увела детей к себе. Драка действительно случилась, и в конце Анита сказала Йоси:
— Помяни мое слово, на этой неделе в этом доме будет Шива2. По тебе или по мне…
На следующий день рано утром Йоси спросил:
— Дорогая, тебе оставить ключи от машины?
— Пошел ты! Вместе с твоей машиной…
Йоси пошел, вернее, поехал с братом по делам. Через пару часов Аните позвонили из полиции и сказали, что Йоси погиб. У пассажира ни одной царапины. Машина на повороте вылетела с шоссе и ударилась левой стороной о дерево. Виной аварии были кленовые листья. Осенью в Монреале они устилают землю влажным покрывалом…
— Ты не поверишь, Дмитрий. Он был мерзавцем. Бил меня все время. Прошло уже тринадцать лет с его смерти. А я до сих пор по нему скучаю…
Потом было недолгое замужество за миллиардером, от которого Анита ушла в никуда. К еврейской родне идти не хотелось. Своих денег не было. На улице стоял подаренный мужем “мерседес”-кабриолет. Пришлось три ночи спать в машине. Сейчас у Аниты муж — замечательный дядька. Живут они скромно. Потихоньку поднимают свое дело по перевозкам. Девиз их фирмы: “Если хорошо будет нашим водителям, то хорошо будет и нам”. Работать с ними одно удовольствие.
* * *
После вчерашней рыбалки в машине остался запах рыбы. Один знакомый пристрастил меня к подводной охоте. Без баллонов с воздухом. Только костюм, ласты, маска с трубкой и ружье. Еще кукан для рыбы и нож. Ощущение под водой сказочное. Особенно, когда заплываешь в водоросли. Если день солнечный, лучи как бы прокалывают воду. Мальки стайками носятся вокруг. Большие рыбы неторопливые… Прицелился — хлоп, и толстобокий сазан на кукане. Очень интересно на щуку охотиться. Она стоит в воде, как торпеда. Если увидела, — всё, не догнать. Игра — кто кого перехитрит. Зато, когда щучка стоит на месте, стреляешь, как по мишени в тире. Угри попадаются. С ними, правда, мороки много. Живучие. Кроме того, они крутятся вокруг стрелы. Все пачкают слизью. Кусаются. Недавно стрельнул я одного. Потом еще ножом зарезал, а он все равно вырывается. Сбежал-таки. Через пять метров я нашел его под камнем, но достать так и не смог. Ненавижу, когда раненая рыба уходит. Хотя, с другой стороны, дохляк — еда ракам и тем же самым угрям.
После ныряния усталость наваливается. Мир и покой в душе. Хотя бы ненадолго…
Мобильный телефон задрожал на ремне. Звонок я себе поставил, как у старого дискового телефона. Не нравится мне, когда телефон звонит всякими песнями и замысловатыми мелодиями.
— Дим, привет. Ты мне сообщение вчера оставил. Я тебе перезваниваю. Но говорить сейчас не могу. Бегу на интервью. Говорят, по статистике точно устроишься на работу, если пройдешь шестнадцать интервью. У меня пока было три. Как дети?
Это Юлька, сестра двоюродная. Она вышла замуж за американца. И сама она, честно говоря, теперь больше похожа на американку, чем на советскую даму. Хотя чувство юмора у нее вполне русское, знакомое. Я люблю ей звонить, лежа в ванной. Двойной кайф: водичка теплая с солью пахучей, и Юлька меня веселит — истории рассказывает. Джон, Юлькин муж, — большой, рыжий ирландец. Вдумчивый. Честно сказать, Джон или очень терпеливый, или очень любит Юльку. Через жену на его в пятом поколении американскую голову свалилась масса испытаний. Начались они с поездки в Москву. Джон долго отпихивался от предложения посетить Россию. Он не хотел ехать знакомится с Юлиными родителями Таней и Осей. Но это стало неизбежностью. Пришлось купить приличную одежду. В Москве Ося показывал ему достопримечательности. В таких количествах, что Джон опух. Соборы, церкви, музеи слились у него в единое пятно, как ртуть из разбитого термометра. Ему же хотелось пойти в казино “Рояль” — проиграть там долларов сто и поглядеть на красивых девок-крупье. А также на русских гангстеров-мафиози, которых так часто показывает Голливуд. Но казино обломалось. Вместо казино Джона повезли на “dachu” в семидесяти километрах от Москвы. Из аттракций на даче Джона ждали: утренний сбор грибов с будущим тестем и посещение музея-усадьбы Абрамцево. Слово “Абрамцево” Джон выговорить не мог. Грибы собирал до сих пор только в супермаркете в виде консервов…
Тоска по родине прихватила Джона уже в электричке Москва — Загорск. Джон не мог понять, почему сиденья в поезде сделаны под таким углом, что туловище все время наклонено к коленям. Жесткая, без какой либо обивки фанера мучила его избалованный заокеанским комфортом зад. В оставленном дома “Шевроле” сиденья были с подогревом…
Если по шоссе, то от станции до дачи — минут сорок. Или двадцать пять, но по пересеченной местности. Пересекалась она полями, усеянными коровьим навозом. К поездке в Москву Джон приобрел новые белые кроссовки “Найк”…
Ужин был съеден, кровати кое-как просушены после долгой зимы и готовы к ночному сну. Джон тихонько спросил у Юли на предмет туалета.
— В углу…
Спустя десять минут Джон вернулся.
— Юля, в каком углу? Я обошел весь дом два раза…
— Извини. В углу участка. Сразу после картошки. Возьми с собой фонарик.
— Зачем фонарик?
— Чтобы не упасть в туалете…
Джон взял динамо-фонарик. По его скрежету на протяжении тридцати лет становилось ясно, что кто-то из родни пошел по нужде. Зато в нем никогда не кончались батарейки. Их просто не было…
Туалет-скворечник скрипел и охал. Сквозь неплотно подогнанные стенные доски залетал лунный свет. Джона охватил ужас. Он представил себе, что хилое это строение может не выдержать его вскормленного гамбургерами тела. Он было собрался сохранить задуманное до утра, но живот высказал иное мнение. На всякий случай Джон посветил на приступку, куда полагалось садиться… Из старшего поколения, которое, собственно, и построило дачу, к сожалению, все умерли. Среднее, а тем более младшее, гнушалось выгребать яму. За долгие годы добра поднакопилось. Вершина практически упиралась в самый зад садящемуся. Джон изо всех сил сжимал-разжимал фонарик. Жалким лучиком он шарил по стене в поисках заветного рулона туалетной бумаги. Единственное, что он увидел, так это полочку с довольно мелко нарванной газетой. “Как они это читают?” — мелькнуло у него…
Утром Джона разбудил тихий Осин голос. Он сообщил, что уже пять часов тридцать минут утра и пора идти по грибы. Если припоздниться, то грибы будут собраны соседями. Усомнившись в целостности ума будущего тестя, однако не смея ему перечить, Джон вылез в предрассветный дачный холод…
Из крана на улице послышалось змеиное шипение. Две грязные ржавые капли упали в раковину.
— Джон, там нет воды, иди сюда умываться. — Ося никогда не пропускал утреннее бритье. Вот и сейчас он с удовольствием полоскал свежевыбритое лицо под непрямой струйкой воды из “писающего” умывальника.
— Тут все просто, — Ося протянул руку, — нажимаешь на клапан снизу-вверх, и идет вода. Джон попробовал. Вода не шла. Кончилась.
— Сейчас исправим. — Ося гнутым алюминиевым ковшиком зачерпнул воды из стоящей рядом бочки и протянул Джону. — Долей…
Вода в бочку попадала через водосток с крыши. Предназначалась она для мытья лиц и орошения огурцов, ибо была дождевая, а значит — чистая. Джон заглянул в ковшик. Вода действительно была чистейшая. Однако на дне ковшика он заметил маленькие запятые, которые дергали хвостиками и таким образом перемещались в воде.
— Ничего страшного. Это — бейби-комарики. Комары зарождаются в воде. А потом улетают в воздух. Они безвредные. — Ося взял ковшик из рук Джона назад и долил умывальник. — Гуд. Можно чистить зубы…
Джон молча вернулся в дом и взял баночку с диетической кока-колой. Два глотка он для успокоения выпил, а в остальном сполоснул зубную щетку и почистил зубы. Умываться колой он не стал, а просто выковырял сухарики из уголков глаз…
“Тут все больные, мазер факер”, — подумал Джон, когда в лучах утреннего, холодного солнца он увидел еще с десяток грибников.
— Теперь расходимся, — бодро сказал Ося, войдя в лес. — Так грибы лучше собирать, охват площади больше…
“Я погиб. Надо было брать с собой спутниковый навигатор или хотя бы сотовый телефон. При необходимости звоните 911. Хотя вряд ли здесь есть служба спасения…” Джон автоматом в очередной раз выполнил указание и отошел на несколько метров от Оси. Грибов не было. Были лягушки. Влажная от росы паутина налипала на лицо…
— Джон, кам хиар, — Ося ткнул пальцем в пень с опятами. — Вот они, настоящие русские грибы. Это вам, — Ося ножиком, как араб шаварму в питу, срезал опята в корзину, — не шампиньоны в баночках…
— Осип, эти грибы кушать нельзя… Это — галлюциногены. От них начнется тошнота и останавливается мозговая деятельность…
— Что ты. Жаренные с луком опята — прекрасная еда. Никакой тошноты. Не говоря уж о работе мозга. Иди, вон там еще немножко есть…
“Если я вернусь-таки в Айову, то пойду в церковь”, — подумал американец…
— Джон, хватай скорей! Я не могу так долго висеть!
Джон обернулся. Ося орангутаном повис на толстой ветке орешника, пригнув ее под нос ошалелому гостю. Безразмерные резиновые сапоги Оси сползли с ноги и еле-еле касались земли.
— Хватать?.. Что?.. Вас?.. — Джон ломанулся к висящему на кусте будущему тестю.
— Да не меня же, а орехи!..
— Какие орехи? — Кроме густой листвы на нагнутой Осей ветке Джон ничего не видел.
— Джон, кончай смеяться! Вон там, перед тобой, орехи.
Бестолковый зарубежный зять никак не замечал пару чудесных лесных орешков. Натренированный глаз подмосковного дачника сечет их в лесу за двадцать метров. Перебирая руками по ветке, тяжело дыша, Ося подобрался к Джону.
— Ну вот же они.
Ося сорвал орехи и выпустил куст. Толстая ветка с шумом распрямилась, ободрав Джона по раскрасневшемуся от умственного напряжения лицу.
— Скушай, это очень вкусно и полезно.
Не держащий зла Ося протянул Джону два похожих на яйца молодого котика зеленых орешка.
— Осип, я ценю ваше желание познакомить меня поближе с природой России. Если позволите, я хотел бы взять эти орехи с собой в Америку. На память.
На завтра было запланировано Абрамцево…
* * *
Машину подбросило на выбоине в асфальте. Казалось бы, за год я изучил уже все ямы по дороге на работу. Видать, новая образовалась. Дороги в Монреале отвратительные. Патриоты объясняют это тем, что, мол, погода здесь такая, для дорог плохая. Летом жарко, зимой холодно. Вода, дескать, попадает в трещинки и потом, зимой, расширяется и рвет полотно. Согласиться с этими мудрыми словами я не могу. Несколько лет назад катались мы с женой по Европе. В Швейцарии и Германии зима тоже не сахар. А вот трещин и ужасных дырок — “птичьих гнезд” в асфальте — там, даже если захочешь, не найдешь. Значит, это из-за того, как здесь дороги строят и, главное, как их потом чинят. Хотя, собственно, как чинят, я видел. Летом к одной особо выдающейся ямке подогнали тележку с асфальтом и маленький каток. Завалили ямку и пару раз поерзали катком. И все бы хорошо, да только в тот день был ливень. Ровно через два дня яма просела и стала в глубину практически такой же, как была до починки. Но теперь год к ней никто не подойдет. По бумажкам она заканапачена. Вот и приходится тратиться на починку машины. Пару раз в год подвеска обязательно летит…
Магазина, для которых я развожу продукты, два. В Лассале и в “даунтауне” — центре Монреаля. Раньше все города-сателлиты вокруг Монреаля были на сто процентов самостоятельны. Только недавно они объединись. Городские советы поняли, что в складчину многие проблемы решать легче и дешевле.
Лассаль городок не плохой, но и не хороший. Никакой. Промышленность кое-какая имеется. Деревьев мало. Магазины недорогие. В Лассале расположен огромный пивной завод. Я, когда начал работать, не мог понять, что за запах такой стоит в восточной половине города. Вроде пахнет шоколадом, но уж больно приторно. И как-то химически. Оказалось, солод. На заводе написано: “За последние пять лет мы вложили в переоборудование нашего завода пятьдесят миллионов долларов”. Тогда откуда, скажите на милость, такая вонь. И главное, почему жители близлежащих районов не вчинят заводу-миллиардеру иск с требованием поставить фильтр и не отравлять жизнь. Суд, мне кажется, был бы коротким. Привезти судью к заводику. Оставить минут на десять. Когда почтеннейшего затошнит, — везти назад, писать вердикт. Значит, принюхались местные жители…
Вообще-то монреальцы своего не упускают. Они вежливые, но требовательные. Никогда не кричат, но если им кажется, что-то не правильно, они не стесняются высказывать свое мнение. А уж если разговор заходит о деньгах, тут вообще не жди сантиментов…
В Лассале живет много итальянцев. То есть уже давно канадцев, но отцы или деды приехали из Италии. Народ добродушный. С нежностью относятся к исторической родине, хотя из молодежи многие там никогда не были. Канадская политкорректность замечательна тем, что никто не смотрит в твою сторону с презрением или негодованием, когда ты разговариваешь на иностранном языке. На детской площадке можно услышать семь-восемь разных языков. Многие, например, китайцы, от природы тихие. Итальянцы, наоборот, разговаривают громко. Авто свое я чиню в гараже у Лео и Мигеля. Лео — двадцать восемь лет, Мигелю — шестьдесят. При этом Лео — босс. Он хозяин заправки и гаража при ней. Лео скоро женится. По секрету рассказал мне, что собирается заплатить за обручальное кольцо пятнадцать тысяч долларов. На мой вопрос, зачем так много, сказал: вложение денег.
На родине своих родителей — Сицилии, где у него до сих пор полно родни, он никогда не был. Вообще дальше Торонто не ездил. А кольцо покупает. Я с ним не спорю. Я вообще не хочу ни с кем спорить. И не дай бог кого-то в чем-то разубеждать или, наоборот, убеждать. Если кто свою неправоту и признает, то скорее всего на словах. Зачем же понапрасну тратить время. Хотя, что греха таить, иногда завожусь. Начинаю кричать. Что-то доказывать. Краснею. Плююсь от обиды и злости, что меня не понимают. Обычно это происходит при разговоре с близкими, друзьями. В общем, с теми, кто мне небезразличен. Но и это — глупо. Лучшее доказательство твоей правоты — действие. Сделал что-то. Если результат хороший, дай бог, кто-то последует за тобой. А если плохой — тоже не беда, может, сделают вывод и не будут так поступать. Так что с Лео я не спорю. Он, отдать ему должное, тоже. Хотя и не может взять в толк, как можно за вязку собаки отдать тысячу долларов…
* * *
Мне как развозчику очень важно, кто живет в районе, который я обслуживаю. Помимо зарплаты от начальства я получаю “типы” — чаевые от самих клиентов. Допустим, в даунтауне типов мало. В Монреале с десяток университетов и колледжей. Все они расположены в центре города. Соответственно, в центре полно студентов. Не до “типов” молодежи. Голова занята пьянками-покурками и противоположным полом. Тем не менее кушать и пить пиво студенты любят. Жить предпочитают в дешевых домах. Вот и приходится мне таскать ящики со снедью на третий-четвертый этажи. Чем выше этаж, тем дешевле аренда. Без лифта, конечно…
Селятся в центре приезжие из арабских стран, Индии, Пакистана. Индусы и паки вообще никогда не дают: они, вне зависимости от дохода, считают себя бедными. Исторически. С арабами сложнее: они либо ничего не дают, либо дают много. Лучше всего со средним классом — “квебекуа” (квебекцами). Они очень уважительно относятся к любой работе. И если ты ее выполняешь нормально, это ценится. Типы в Монреале принято давать всем. Таксистам, официантам, грузчикам при переезде, механикам в гараже. Для многих профессий здесь, в Монреале (не знаю, как в остальной Канаде), чаевые составляют неотъемлемую часть дохода. Кстати, нескольких клиентов я сам выдрессировал. Началось с того, что я получал от них, в лучшем случае, “сенк ю”. Я запоминал адрес и в следующий раз всем видом выказывал свое недовольство. Не здоровался, не прощался, на спасибо бурчал что-то невнятное. Пара-тройка жадин поняли мою пантомиму и в следующий раз давали доллар-два. Мало? Согласен, не много. А если так человек десять? Глядишь, в конце дня двадцатка-тридцатка в кармане звенит. Дома я раздаю монетки детям. Они складывают их в копилку-обезьяну. Мартышка из кокосового ореха — наши с женой сбереженья. Раз в три месяца мы ее откупориваем. Всей семьей складываем монетки в специальные пластиковые формы: не нести же в банк в пакете. Обезьяньи деньги мы тратим на удовольствия и подарки. Заказы от детей принимаем наперед. Себе ресторанчик подыскиваем. Так чтоб с музычкой и недорого. Монреаль замечательный город в этом смысле, уникальный в Северной Америке. От Европы здесь французский язык, умение и желание у людей красиво одеваться и, конечно, сидение по кафе-ресторанам. В городе нет района, куда было бы страшно пойти ночью. Монреалю не до сна. Постоянная тусовка. Кроме того, здесь разрешена продажа алкоголя с восемнадцати лет. До границы с США — час езды на машине. Вот и едут америкосы, у которых всё с двадцати одного, сюда отрываться. Я не понимаю, почему мудрые головы не решат легализовать в Монреале проституцию и марихуану. Как в Амстердаме. Ведь деньги хлынули бы в городскую казну рекой. Плюс новые рабочие места. Контроль над накротрафиком. Не говоря уж о СПИДе. Недовольные? Я думаю, что в основном это был бы набожный плебс. Так ведь дай им побольше пособий, социальных выплат, и всё — заткнутся. Еще и благодарить будут. Тем более что сейчас этот самый плебс шмалит с младенчества и чуть ли не на глазах полиции. Курить и иметь на себе траву для личного использования разрешается. Продавать нельзя. Более того, местные врачи канабис прописывают как болеутоляющее. Так что, видать, бояться политики таких инициатив, — можно голосов лишиться. Ну да ладно. Тем более что ко мне такой поворот событий имел бы малое отношение. Пыхтеть я не люблю. Два-три раза пробовал в жизни. Радости не было. Было острое желание сесть на горшок и одновременно хотелось вырвать. Весь мой кайф состоял в прыганье вокруг унитаза. Потуги есть — результата нема. Понял я, что “дурь” — не для меня. С проституцией, конечно, все иначе. “Нет такого мужчины, который раз в жизни не хотел бы стать холостым”. Уж лучше с проститутками, чем любовниц заводить и метаться-врать потом годами. А так, встретился-отдохнул-заплатил-расстался. И никаких душевных мук. Как-то раз в Израиле звонит мне товарищ, говорит: всё, приперло. Жена недавно родила, совсем обессилела. А у него гормон взыграл. Я ему говорю: “Приезжай в магазин. В задней комнате положишь рядком большие мешки с собачьим кормом, сверху спальничек и — понеслась душа в рай”. Он примчался через час, позвонил в соответствующую контору, продиктовал адрес. Мы выпили по пивку, я наказал все прибрать после разврата и ушел домой. На утро звонок:
— Ты почему не предупредил меня о том, что у тебя хомяки разнузданно бегают по магазину?..
— А что, уже бегают? Неделю назад мамка-хомячиха на сносях слиняла из клетки. Мы ее никак найти не могли.
— А я нашел! Лежу, отдыхаю. Подруга сверху трудится. Спальник, правда, куда-то делся, а мешки кормовые разъехались. В общем, дело к кончине, и тут у меня в заду кто-то зашевелился. Я думал, показалось. Ан нет, норовит гад в самое очко забраться. Думаю, начну его прогонять — кайф сломаю. Короче, я расслабился — дал ему углубиться и половинки-то сжал. Сам понимаешь, десять лет профессионального футбола. Животное дернулось и притихло. Ты бы видел глаза подруги, когда я ей по концовке хомячка показал. Но тебе век не прощу такой подлости…
Кроме хомяков, рыбок и птичек я продавал собак и кошек. Дело это было денежное, но не благодарное. В тот момент, когда собачка продавалась, я был счастлив. За саму собаку клиенты хорошо платили. К тому же набирали все необходимое для собаки и чуть более. Раньше, до того, как самому открыть магазин, я партнерствовал с Зивом. У него был огромный зоомагазин, и парень он был добродушный. Я заказывал собак из Москвы, Зив содержал и кормил их. Бабки — пополам.
Партии собак, которые мы получали, нас не радовали. Радовали они в основном ветеринара, который часто звонил мне или Зиву и с нетерпением спрашивал, когда же мы привезем еще животных на продажу. Помимо слабого здоровья, живой товар отличался некондиционностью. Скорее всего, потому что, несмотря на клятвенные уверения моих поставщиков, покупался на птичьем рынке. Кое-как вылечив тех, кто не сдох при перелете или в течение первой недели, мы собачек продавали. Особенные сложности вызывала продажа мини-собачек чи-хуа-хуа. Щеночков с этим китайским названием мы получали регулярно. Прилетали они действительно маленькими, но потом, как правило, начинали стремительно расти. Видимо, к этому располагал жаркий израильский климат. Иногда клиенты заезжали в магазин и не без гордости демонстрировали нам своих питомцев. Смотреть без содрогания на этих чудовищ было невозможно. Чи-хуа-хуа напоминали докторскую колбасу формой и гиену окрасом. Порой клиенты возмущались. Совали нам под нос каталог и утверждали, что данная собачка должна весить кило-полтора. А их песик тянет на все пять. На этот случай у нас была заготовка.
— Чем кормите собаку? — спрашивали мы.
— Сухим кормом и немножко со стола, — как правило, отвечал нерадивый владелец.
— Корма сколько даете?
— Так у нее все время корм в тарелке. Щенок ведь должен расти…
— И после этого вы предъявляете магазину какие-то претензии? Мы же вам четко сказали: кормить собаку четыре раза в день. И только сухим кормом. Отмерили, насыпали. Десять минут подождали, что щенок не съел, — убрать назад в мешок. Чего же тут непонятного? Сами перекормили щенка, а нам претензии? Нехорошо…
— Но меня нет дома целый день. Я не могу кормить собаку пять раз.
— Покупая живое существо, вы берете на себя определенные обязательства…
В самой дальней вольере магазина сидел необычайный пес. По документам он числился пинчером, каковым и выглядел в момент прилета. Однако вскоре шерсть у него стала курчавиться, а уши не поднимались. Мы с Зивом стояли вечером у клетки и смотрели на этого ублюдка. Он к тому же оказался прыгучим настолько, что пришлось надставлять дверь вольера.
— Димитрий, он не похож на пинчера, — задумчиво протянул Зив. — Однако продавать его надо, за него уже деньги уплачены.
— Да, но кто ж его купит… — Уплаченные деньги были моими.
— Надо ему другую породу написать и цену спустить. 600 долларов за него никто не заплатит…
— Он не похож вообще ни на одну из известных мне пород. Но что-то в нем есть от терьера…
— Да, несомненно, это терьер. Мексиканский…
— Почему мексиканский?
— Там бабы хорошие… — Зив вздохнул с тоской. Тридцать пять лет мужику, а все с малолетками мучается. Потом плачет, как, мол, они его достали…
Мы незамедлительно переписали табличку на вольере: “Мексиканский терьер. С родословной. Привит по возрасту. Цена 900 долларов”.
На следующий день была суббота, самый активный в магазине день. Он позвонил мне под вечер:
— Ты не поверишь. Перед самым закрытием приехал один. На БМВ. Говорит, собачку хочу. Забрал терьера. В общем, я уже позвонил своему адвокату…
Как ни с странно, мы не видели больше того мужика. Правда, отдать должное, мексиканский терьер, несмотря на свою полнейшую беспородность, имел характер дружелюбный и мягкий.
Но это редкость, чтобы израильтянин не отжимал своего до последнего. Один клиент купил, кстати, вполне породистого пекинеса с прекрасной шерстью и чудесными формами. Продавец ляпнул, что собака с родословной. Клиент начал нудить и раздражать. Он каждый день приходил в магазин, спрашивая, не получили ли мы родословную на его “пикензи”. Он нас так достал, что мы выдали ему родословную на пекинеса соответствующего возраста. Зануда изучил документ и на следующий день вернулся с претензией, что, мол, цвет в родословной указан не такой, как у его собаки. Мы долго объясняли, что цвет у собаки меняется с возрастом. Клиент не верил нашим заверениям и обещал пойти в суд. Вернуть собаку и получить деньги назад он, тем не менее, не соглашался. Говорил, что привык уже.
В Израиле мы с женой Наташей прожили 15 лет…
* * *
Много я разных работ переделал. На Святой Земле, до того как заняться зообизнесом, почти десять лет работал журналистом. Два года вел передачу на радио. Караулил богатый дом, вел дискотеки, красил стенки, работал на пескоструйке. Только вот на заводе трудиться не приходилось. Здесь, в Канаде, по началу продавал мороженое. Ездил на трехколесной тележке в парках и кричал: “Айс крим — Крем глассе”. Поначалу стеснялся, а потом так разорался, что проходящие мимо пенсионеры аж подпрыгивали. В особо жаркие дни я находил молодую компашку и выменивал мороженое на пиво. Кстати, оказалась, что для летней подработки продажа мороженого — совсем неплохо. Во-первых, деньги приличные к концу дня получались. Во-вторых, весь день на свежем воздухе и на велосипеде. Жена сначала хихикала, а потом поглядела на мою постройневшую талию и могучие ноги и попросилась устроить ее тоже. Два месяца вместе ездили по одному парку, составляя конкуренцию друг-другу. В общем, я много чего перепробовал. Но, пожалуй, из всех теперешняя работенка водителем нравится мне больше всего. Время за рулем летит быстро. Это не то что в офисе сидеть, на часы посматривать, с утра ожидая заветных шестнадцати ноль-ноль. Плюс радио в машине, новости, музыка. Водят в Монреале аккуратно, и стресса на дороге мало. Раздражает только, когда одновременно из двух магазинов звонят: “Дмитрий, у тебя заказ”. Ну что прикажете делать? Как успеть в оба места одновременно? А если затянуть, клиент начнет волноваться, названивать в магазин, магазин — мне. Хотя продавщицы привыкли и сами говорят покупателям, что тем придется с часок подождать. Как раз столько времени мне нужно, чтобы обернуться туда-сюда…
Родные смотрят на меня с тоской: не оправдал я их надежд. Слова “учеба”, “университет” слетают с губ моих родителей с трепетом. Никакие мои доводы не интересны. Как будто с высшим образованием дураков мало. Нет, оно, конечно, прекрасно, если знаешь, что тебе нравится, и это учишь. Сначала первая степень, затем вторая. Докторская и так далее. Проблема в том, что многие родители в разговоре со своими детьми настаивают, что именно бумага об окончании высшего заведения сделает их, детей, счастливыми. Занятно, что сами родители имеют эту самую бумагу, а порой и две. При этом сами они уже и не помнят, когда последний раз со счастьем встречались…
Эх, минуй меня чаша сия с моими детками. Не хочу я за них решать, что им интересно, чего им хотеть и кем в жизни становиться. Я стараюсь воздерживаться от оценок. Мое воспитательское дело — наблюдать и поддерживать, а не определять и настаивать. Главное, чтобы без наркоты. Но тут уж мне как родителю все карты в руки. Думаю, счастливый ребенок наркоманом не станет. А в остальном… В остальном пусть мои дети растут без слова “должен”. Да и кому? Мне — папаше?.. Нет, уж лучше главным у нас будет глагол “хочу”. Хотелки завсегда обсудить можно. Детишки народ справедливый. И слова вроде: “Сегодня у меня есть только один доллар, а двух нет”, — доходят до них отменно…
Никто никому ничего не должен. Стоп, вру. Я должен своему дядьке. Он поверил в мою идею и отвалил мне деньжат на открытие зоомагазина. Но этот вопрос мы решим. Главное, чтобы спина от коробок не болела, да бульдожка Нюша щенков исправно рожала. Тогда — прорвемся!
Да, и колеса надо сегодня не забыть поменять…
Сноски:
1 Мандарин — диалект китайского языка, распространенный на большей части северного и юго-западного Китая (Википедия).
2 Шива — семь дней после смерти, в течение которых евреи сидят и оплакивают покойного в его доме.