Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 130, 2006
Марина ГЕОРГАДЗЕ
От редакции
Уже довольно давно в редакцию “Континента” пришла небольшая поэтическая подборка: Марина Адамович прислала нам стихи поэтессы Марины Георгадзе, нашей соотечественницы, последние десять лет живущей в Нью-Йорке. Стихи нам понравились, и мы положили их в редакционный “портфель” с намерением напечатать в недалеком будущем. Надо заметить, что “портфель” этот набит довольно туго, так что до стихов из Нью-Йорка дело дошло года через полтора — только нынешней осенью. Для публикации необходимо было связаться с автором, взять биографическую справку, а заодно уточнить, не были ли за это время стихи уже где-то напечатаны. Но на звонки из редакции Марина Георгадзе не отвечала. Тогда мы обратились за помощью к той же Марине Адамович и узнали от нее, что Марина Георгадзе месяц как умерла. Так что эта подборка — посмертная дань поэтессе, жизнь которой была так коротка, что уложилась в следующие полстранички.
Марина ГЕОРГАДЗЕ родилась 17 марта 1966 года в Москве. Ей было 9 лет, когда после тяжелой болезни умерла ее мать. Эта смерть отбросила свою трагическую тень на всю дальнейшую жизнь и творчество Марины. По свидетельству отца, девочка начала сочинять очень рано — до того, как научилась писать.
Она окончила Литературный институт в Москве. За два десятилетия литературной деятельности создала множество поэтических и прозаических текстов, которые пока что хранятся в ее архиве. Печататься Марина не стремилась, сторонилась мира литературной тусовки с ее суетой и продажностью. Она сама и была самым строгим судьей своего творчества. Марина Георгадзе — автор двух книг: “Маршрут” (Нью-Йорк: Слово/Word, 1998) и “Черным по белому” (М.: Итака, 2002). Ее поэзия наполнена мотивами бренности существования, тленности материального мира, полна религиозных аллюзий. По справедливому замечанию американского критика А. Сумеркина, “чтение напечатанного наследия убеждает в том, что Марина Георгадзе была одним из самых самобытных современных русских поэтов. Ее трагическое мировосприятие подкреплялось строжайшим отношением к слову — она стремилась дойти до сути слов, когда из словес они вновь становятся Словом”.
Марина Георгадзе скончалась 23 августа 2006 года в Нью-Йорке. Прах ее захоронен в Москве. Ей было всего сорок лет.
Марина Адамович
Памяти башен
* * *
Третьей тысячи первое лето
Мы проводим в больнице Винсента.
Медсестра сообщает, что Этна
Льет огонь и золу на зонты
Сицилийцам; мы тоже могли бы
Покурить… Чистота пахнет рыбой.
Вид в окне погребально красивый.
Над дверями в палаты — кресты.
Телевизоров канонада
Над кроватями: впились в них жадно
Пациенты, сосут до отпада.
Если выключишь — плач и ной.
Их разжаловали в младенцы.
От вокзала сияющей смерти
Завернули:
— Отказано. Едьте…
— хохоча зубами, — …домой…
Едут, едут. Никак не добраться…
“Утка” с капельницей двоятся
от таблеток; им реки снятся:
Башни в воду роняют глаза.
Башни-души;
струны и стрелы…
Ни мостов, ни паромов, ни мелей.
Мускулистую реку к цели
Переплыть ни на чем нельзя.
Третьей тысячи первая осень…
На восьми ногах, двух колесах
Мы, как Тоска с Каварадосси,
Покурить у толчка ползем.
“Час больницы, войны и мученья
Высекает из душ свеченье.
А как выпадет облегченье
— вновь друг друга со света сжуем”.
Только я эту мысль сморгнула
— заискрилась осень, сверкнула
— и погасла — и вновь июлем
обернулась. Уже насовсем.
И, дробясь на экранах взоров,
Башни рухнули, на которых
Между морем и небом город
Словно сердце на нитке висел.
Лай и крылья… Бинты и пламя…
И оторванными ногами
Возит в небе больной старик.
И с улыбкой страшно знакомой
Босха бес, помесь пня и гнома,
Из угла ползет как саркома…
И отсох проклятый язык.
* * *
Я хожу, отбрасываю тень.
Мертвые отбрасывают свет.
Как стакан об пол разбился день.
Белых башен в небе больше нет.
Вместо них два синие луча
Тянут ночью соки из души.
Я брожу, пытаюсь закричать.
Раздается только мокрый шип.
Яблока не надо было есть.
Души слишком медленно растут.
Сорок лет — и вырастает честь.
Тыща сорок — может быть, взойдут
мудрость, всепрощение, любовь…
И пойдут шататься по ночи.
Молнии без глаз
и гром без слов.
И без башен — синие лучи.
* * *
Пустые скамейки. Ночные нарциссы.
Тут мы по дороге в газету курили.
Здесь ели по вторникам белую пиццу
И птицам безмозглым “кис-кис” говорили.
Отрезаны ноги — приставят протезы.
Разрушены башни — засветят прожектор.
Чего ни лишишься — на это же место
Немедленно новое что-то прилепят
— ведь двигаться надо. И времени мало.
И только, окошки считая, бездомный
Бормочет ночами:
“Скорей бы попала
Какая комета — а может быть бомба
— туда, где любили друг друга, боялись,
где красные, белые бились сирены;
где башни за нашей спиной осыпались
как будто пытались упасть на колена”.
* * *
Покажи мне место
В сером клетчатом кресле
Где мама была
Где она сидела.
Я возьму маникюрные ножницы,
Вырежу дырку в мире.
Да, я вырежу дырку
В форме мамина тела
Чтобы на это место
Никого больше не посадили.
Покажи мне, где был мой кот,
Мой предатель тощий.
Где он спал клубком посреди кровати.
И я вырежу дырку,
Чтобы спать было невозможно.
Чтоб никто не смог там ни есть, ни пить, ни дышать.
Дырка в форме дерева.
Дырка — контур мужчины.
Дырка — профиль дряхлой, маленькой тети Мики,
Той, что шла всю жизнь
за конфетами в магазин.
И на месте конфет с магазинами — тоже дырки.
Так я вырежу всех покойных.
И напоследок
Там, где две полосы как от пластыря
на загорелой сини
— вырежу место, где башни летели в небе.
Эти башни были высокими и прямыми
— такими, какими и мы мечтали, но не сумели.
И потому разрушили, чтоб неповадно.
Я сделаю так, чтоб там больше не пролетели
Ни птицы, ни корабли, ни даже взгляды.
И закончу резать,
Развешу свои лохмотья:
Ни единой целой дороги.
Ни одной страницы бумаги.
Я закончу резать — тогда и придете
Советовать
Как мне думать о будущем
И заботиться о собственном благе.
2001–2003