Опубликовано в журнале Континент, номер 128, 2006
Мария РЕМИЗОВА — родилась в 1960 г. в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Литературный критик, прозаик. Работала в “Континенте”, “Независимой газете” и др. Публиковалась в журналах “Дружба народов”, “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь” и др. Постоянный автор “Континента”. Живет в Москве.
Опыт дешифровки современной политической символики
Эта история началась давным-давно, когда мир был еще совсем новенький и человек только пробовал стать человеком. С первых же проблесков сознания стартовало символическое восприятие окружающего мира, позволяющее устанавливать незримые связи между объектами, на первый взгляд никак не связанными между собой. В конечном счете, все лучшие области человеческой деятельности — искусство, наука, философия — это поздние плоды исходной способности сознания к уподоблению и упорядочению — своего рода структуризации мира в образах мифа. Здесь лежат корни широко используемой символики сегодняшнего дня. Эмблемы, гербы, товарные знаки — все это поддается той же дешифровке, что и древние ритуальные изображения. Основные модели работы сознания неизменны, а древние символы — хотим мы того или нет — прочно закреплены в нашем коллективном бессознательном.
Символика политических партий — не исключение. Нравится нам это или нет, но всякий символ тянет за собой долгую и часто запутанную нить смыслов, нанизанных на него за всю историю использования образа. Не следует сбрасывать со счетов, что древние смыслы не забываются окончательно, но хранятся в общем чулане коллективного бессознательного, так или иначе влияя на восприятие. И — что не менее важно — на сам выбор эмблематики.
Культура — странная штука, в ней ничто не проходит бесследно. И прочтение ее как метатекста — ничуть не менее продуктивное занятие, чем, допустим, прямая общественная деятельность.
Итак, попробуем провести эксперимент. Возьмем для пробы символы двух российских партий — “Единой России” и “Яблока” — и поглядим, куда заведет нас расшифровка.
Медведь
Вероятно, образ медведя — один из самых смыслоемких животных символов в мифологических представлениях человечества. Во всех регионах его обитания — в Европе, Азии и Америке — известны представления о медведе как о тотемном предке. Отсюда идут сюжеты о перевоплощении медведя в человека и человека в медведя, о браке с медведем и появлении соответствующего потомства (с этим связано множество “медвежьих” топонимов — Медвежье озеро и Берн, Бирмингем, Аркадия и даже Арктика, множество имен и фамилий — Урсула, Артемида, Медведенко… Хороший пример такого “закодированного” названия — имя героя древнеанглийского эпоса — Беовульф, буквально “пчелиный волк”, то есть все тот же медведь).
Арийские племена считали медведя настолько священным, что древнейший корень для всех индо-европейских языков утрачен безвозвратно — имя медведя было жестко табуировано, поэтому по-русски и украински он — тот, кто ведает медом, в германских языках (корень “бир”-“бер” — в русском языке от него остались, например, “бирюк” и “берлога”) — бурый, по-литовски (локис) — лохматый… Его звали “хозяином”, “отцом”, “стариком”, “князем зверей”, “косолапым”, “топтыгиным”…
Для древнего охотника медведь был грозным хозяином леса, от которого зависел не только промысел, но и все существование общины. В этой ипостаси медведь выступает хозяином лесной избушки, где проходили инициацию юные члены первобытной общины. Реликты этого ритуала зафиксированы в русском сказочном фольклоре — в некоторых сюжетах, где мачеха отправляет падчерицу в лес, на призыв соскучившейся в одиночестве девушки “Кто в лесе, кто в темном — приди ко мне гостевать!” — является медведь. “Ну-ка, девушка, — говорит, — туши огни, будем в жмурку играть”. Эти “жмурки” были вовсе не так безобидны — при инициации испытуемых жестко истязали, наносили серьезные увечья, доводили до полного умопомрачения, так что они действительно пребывали в убеждении, что умерли и впоследствии возродились к новой жизни с новыми качествами. Следы этих ритуалов обнаруживаются все в той же сказке: “хорошую” падчерицу лесной хозяин в конце концов награждает, “плохую” же дочку рвет в клочья…
И, конечно же, медведь оставался при этом объектом охоты, самой вожделенной добычей и жертвой, которую, во избежание опасных последствий, следовало каждый раз умилостивить определенными церемониальными действиями. Древнейший миф об умирающем и воскресающем звере, в роли которого очень часто выступает медведь, требовал жестко регламентированных манипуляций, чтобы “дух” животного при его гибели никак не пострадал и имел возможность воплощаться снова и снова — чтобы кормить своей плотью молящих о снисхождении охотников.
Эвены (Западная Сибирь), окружив берлогу, пели: “Дедушка медведь, наша бабушка, твоя старшая сестра велела тебе: не пугай нас, умри”. Кеты, подняв зверя из берлоги, прежде чем убить, приговаривали: “Не сердись, дедушка! Пойдем к нам в гости!”
“Медвежий праздник”, до cовсем недавних пор актуальный для народов Сибири, предполагает почтительное обращение с тушей убитого медведя — его голову, шкуру, лапы кладут на почетное место, перед ними ставят угощение, подносят подарки, пляшут, поют, обещают почетные похороны. И уверяют, будто убил его кто-то другой — люди из другой земли, вороны, вообще неведомо кто. Раньше, если на охоте случалась цепь неудач, медведю в жены обещали — и отдавали! — самую красивую девушку в селении: отводили в тайгу и привязывали к дереву. И радовались, когда несколько дней спустя невесты на месте не оказывалось — значит, понравилась, теперь дела пойдут на лад…
Индейцы Северной Америки исполняли специальную “медвежью пляску”, призванную “пригласить” зверя на охоту и дать себя убить — по их представлениям, можно убить лишь то животное, которое само этого захочет. Несколько дней они строжайшим образом постятся, воздерживаются от всяких контактов с противоположным полом, потом следует длительная ритуальная пляска в соответствующих масках, во время которой животное горячо уверяют, что после смерти окажут ему должное почтение, ни в коем случае не повредят кости и совершат все необходимые действия, так что впоследствии, накормив людей своим мясом, он сможет легко возродиться в новом теле. У туши медведя просят прощенья. “Я твой сородич. Я беден, поэтому охотился на тебя”, — каялся индеец-тлинкит.
Убив медведя, индейцы подносили мясо к его голове — угощали его же мясом. Так же поступали и сибирские коряки — шкуру медведя с головой встречали женщины с факелами, одна из них натягивала ее на себя и исполняла особый танец. Потом на специальной дощечке медведю подносили его собственное мясо — со словами: “Угощайся, друг”.
Индейцам была известна и целительная сила медведя. Для некоторых племен медведь — основной патрон “лекарских” корпораций, в необходимых случаях его вызывают при помощи ритуалов — все тех же “медвежьих плясок”.
Дальневосточные медвежьи культы требуют длительного воспитания медведя в семье. Пойманного медвежонка выхаживают и выкармливают несколько лет, относятся к нему как к члену семьи. Перед ритуальным жертвоприношением его, наряженного и украшенного, водят по селению от дома к дому и потчуют лучшими кушаньями. Дают с собой мешки с продовольствием для “дальней дороги” и выводят к “лобному месту”. Выкормившая его семья заводит ритуальный плач как по умершему родичу. Медведя привязывают к двум столбам, и самый меткий охотник пускает стрелу. Затем, как водится, пир и пляски. Некоторые части медведя едят в последний день — и только мужчины, для женщин табу не только подобная еда, но и само присутствие на церемонии. Дело очень серьезно — от этого зависит благополучие рода. Завершение праздника — похороны останков на специальном медвежьем кладбище. Череп и кости укладывают на пне, челюсть и уши вешают на дерево.
В мифологии чичба-муисков (Южная Америка) существует замечательный персонаж — Ненкатакоа (“медведь полей и столбов”). Это бог ритуальных попоек и хмельного напитка чичи. Его представляли в виде медведя, наряженного в плащ. Известно о нем немного: миф зафиксировал лишь то, что он организовывал перерывы для выпивки при коллективной доставке бревен с окрестных гор. Единственная известная форма почитания Ненкатакоа — обильные возлияния в его честь, носящие, естественно, массовый характер.
Есть в медвежьем культе обряды очень древнего происхождения, призванные обеспечить сохранение и размножение животного. Это особые ритуалы оргиастического характера, известные, например, у ханты и манси.
Академик Рыбаков уверяет, что название практиковавшегося у древних славян праздника комоедицы, приуроченного к весеннему равноденствию (то, что потом стало масленицей), главным героем которого был медведь, этимологически связано с греческим словом “комедия” (и тогда комедия — не что иное, как “медвежья песнь”, как “трагедия” — в буквальном переводе “песнь козла”).
Параллельно с этими представлениями медведь — одно из хтонических животных, наряду с жабами, змеями, мышами, выдрами, обитающее у корней мирового древа (символ, универсальный для мифопоэтических схем всего человечества). Ведь он подолгу спит в своей земляной пещере — эта символика приводит его прямиком в преисподнюю, устанавливая связь с царством мрака и смерти, с потусторонним миром и одновременно — с идеей последующего воскресения в пандан к оживающей каждую весну растительности.
Архаические животные черты сохраняли даже “культурные” античные божества: Артемида не только богиня охоты, но и сама — изначально медведица. В Аттике жрицы ее культа для ритуальных плясок надевали медвежьи шкуры и назывались медведицами. Артемида обратила прогневавшую ее нимфу Каллисто в медведицу; Зевс поместил бедняжку на небо, где мы и по сей день любуемся ее красотой в форме созвездия Большой Медведицы. Облик медведя при необходимости принимал Дионис.
Отождествление (или по крайней мере теснейшая связь) с медведем установлена у “скотьего бога” древних славян Велеса. У многих народов медведь — хозяин скота, он способен влиять на состояние стад — не только как целительная сила, но и как уничтожитель. Известно множество заговоров против медведя и песен на этот сюжет (“Медведюшка-батаюшка, ты не тронь мою коровушку, не губи мою головушку…”).
В русской народной традиции защитник стад от медведя — святой Егорий.
Яблоко
С древнейших времен яблоко играло немалую роль в символическом пантеоне человечества. Сейчас все знают радужное яблочко с надкусанным боком фирмы “Макинтош”, да благодаря “Битлз” помнят фирму грамзаписи “Эппл”. А между тем даже русская сказка дает богатейший материал для анализа смыслового содержания образа.
И золотое яблочко на серебряном блюдечке, которое катают бессчетные красны девицы, соблазняя на неравноценный обмен добившихся успеха соперниц, и жар-птицы, таскающие яблоки из царских садов, что служит зачином для множества сюжетов, и даже формула “Съешь моего кислого яблочка”, предложенная как испытание капризной девочке из “Гусей-лебедей” (серьезность акции можно понять из сюжета, хорошо известного по литературной обработке фольклорного мотива Пушкиным — надкусив роковое яблоко, царевна из живой превращается в мертвую) — все это указывает на глубокий мифологический подтекст образа.
Неспроста непоименованный плод с библейского Древа познания европейская традиция упорно отождествляет с яблоком — до прихода христианства (после чего и началось знакомство со Святым Писанием) в этом ареале именно яблоко из всех прочих плодов играло наиболее сакральную роль. Неспроста выбрать красивейшую из трех — Геры, Афины и Афродиты — Парис был должен, вручив избраннице яблоко. С его ангажированного решения (Афродита пообещала ему Прекрасную Елену), к слову, началась Троянская война… Отметим попутно и православный Яблочный Спас, заменивший практиковавшийся во времена язычества праздник, приуроченный к сбору плодов.
Примечательно, что название по крайней мере двух “плодов”, заимствованные русским языком, определяют объект через понятие “яблоко”: апельсин (из немецкого “апфель-син” — китайское яблоко) и помидор (итальянский “поми-д-оро” — золотое яблоко).
Два основополагающих принципа первобытного мышления — это принцип подобия и принцип смежности. Символизация объектов шла по одному из этих путей. (Оба легли в основу двух основных литературных тропов — метафоры и метонимии.) Благодаря цвету и форме (наряду с колесом, кольцом, клубочком, золотым яичком — и золотом вообще) яблоко прежде всего — символ солнца. Так что блюдечко, где оно так славно катается, тоже не лыком шито — это, соответственно, весь небосвод. Поэтому, кстати, и воруют яблоки именно жар-птицы — еще один типично солнечный символ.
Абсолютно во всех мифологических системах солнце выступало основным подателем жизни. Отсюда вытекало представление о “солнечном царстве” как о месте вечной молодости и неиссякаемой сокровищнице бесконечных жизненных благ. С этими мотивами как раз и связан образ сада, где висят яблоки вечной молодости (в русской традиции — молодильные яблочки). Таков сад нимф Гесперид, хранительниц чудесных яблок, по представлениям древних греков расположенный на крайнем западе. Характерно, что Геспериды — дочери Ночи, и имена двух из них — Эглы (“сияние”) и Эрифии (“красная”) — вне всяких сомнений, качественно связаны с солнцем.
Кельты тоже размещали свой Аваллон, “острова блаженных”, на далеких мифических “Западных островах”. В Аваллоне не двигалось время, царили изобилие и молодость. Там росли дарующее бессмертие чудесные яблоки. Сам топоним “Аваллон” восходит к валлийскому корню “афал” — все то же яблоко. По преданию, в Аваллон был перенесен своей сестрой-колдуньей Фата-Морганой смертельно раненный в битве король Артур, там он и обрел бессмертие. Характерно, что знаменитый Круглый стол, за которым собирались рыцари артуровского цикла, ученые соотносят с кромлехом (центрическим сооружением из каменных глыб). Самый известный из кромлехов — это Стоунхедж. Культовый характер постройки не подлежит сомнению, равно как и значение для ритуала: расположение составляющих камней ориентировано строго в соответствии с солнечным циклом.
Золотыми яблоками молодости владела Идунн (“обновляющая”) — богиня скандинавского пантеона. Существует сюжет о похищении Идунн и ее магических яблок оппозиционным к правящей династии богов великаном Тьяцци (к слову, повелителя бурь и ледяных ветров — что наводит на мысль об универсальном мотиве смены зимы и лета). Для богов потеря оказалась роковой: они с ужасом заметили, что начинают стареть. Спасти положение вызвался бог огня Локи, который, воспользовавшись соколиным оперением, выкрал Идунн с ее корзинкой из-под носа великана. Нелишне заметить, что окончательно избавиться от погони ему помог гигантский костер, который поджидавшие беглецов боги развели на стене Асгарда (города, где все они обитали). Огонь не тронул своего повелителя, а Тьяцци пришлось отступить несолоно хлебавши.
Римляне знали отдельную богиню “древесных плодов” — Помону (само имя указывает на теснейшую связь в первую очередь с яблоками). Помона отвечала за плодородие. Культ уходит корнями в глубокую древность. За Помоной была закреплена священная роща, в ее честь устраивали праздник — помональ.
Уже упоминавшаяся роль яблока в сюжетах, основанных на вкушении его в качестве испытания, — связана в первую очередь с ритуалом инициации.
Заметим, к слову, что эпизод швейцарской легенды о Вильгельме Телле, метком стрелке, который вынужден был сбить стрелой яблоко с головы сына — так, чтобы ребенок не пострадал, — есть не что иное, как позднейшая обработка инициационного мифа. Когда-то через такой ритуал проходили все мальчики — и один Бог знает, целили ли в наливные яблочки на их головенках столь же удачливые стрелки…
Возвращаясь к материалу русского фольклора, стоит отметить, что общемировой сюжет “дети в лесу” всегда связан этой темой и отражает реально существовавшие этапы обряда: похищение таинственной и очень опасной силой, часто персонифицированной в животных и птицах либо в виде ветра, вихря и т. п., или отправление в лес злой мачехой (как правило, за несуществующие провинности); посещение избушки, где обитает Баба-яга, Медведь, леший; угроза смерти — как правило, в печи — и последующее спасение, часто с обретением новых позитивных качеств. Яблоня русской сказки, укрывающая бегущих детей, — это типичный инициационный шалаш, который зафиксирован решительно для всех культур, где практиковался этот обряд (а он, в свою очередь, свойствен всем цивилизациям на определенном этапе развития).
То, что для усыпления инициируемых (понимаемого как настоящая смерть) в ареале распространения яблони использовался именно ее плод, вероятнее всего, связано все с теми же “солнечными свойствами” яблока. Для первобытного мышления процесс поедания (принцип смежности) всегда связан с уподоблением поедаемому. (Сюда, кстати, восходит и каннибализм — как частный случай ритуальной причащающей трапезы, и употребление блинов — еще один из символов солнца — на масленицу…) Разумеется, это были не просто “кислые яблочки” — их пропитывали одурманивающим составом, который погружал испытуемого в прострацию — пробуждаясь, он думал, что умер, а теперь — благодаря магическим действиям знахарей и жрецов — родился заново. В фольклоре, утратившем первичный мифологический смысл, царевна, съевшая отравленное яблоко, пробуждается благодаря поцелую жениха. Этот мотив снова возвращает нас к теме смены зимы и лета: характерно, что во время “мертвого сна” царевна лежит в хрустальном гробу. Хрусталь, стекло, алмазы, серебро — это по принципу подобия (лед) всегда символы зимы.
Закованная в лед царевна — это и солнце, и вся погруженная в сон природа. Она бессмертна. Яблоко вечной молодости и жизни — ее собственность и постоянный ее атрибут.
…Интересно, а сами-то политики когда-нибудь задумывались обо всем этом?