Опубликовано в журнале Континент, номер 125, 2005
Разбор полетов новой прозы
Пролог
ДО НАС не было НИЧЕГО
Говорят, наше поколение живет в счастливое время, когда выставки не разгоняют бульдозерами, когда можно писать и говорить обо всем, о чем хочется. Может быть, в этом и есть правда. Но с другой стороны, слова сегодня потеряли свою настоящую ценность. Каждый дурак может взять ручку и начеркать десяток предложений рассказа-миниатюры, твердо зная, что за это его не посадят. Нет, я вовсе не хочу, чтобы вернулась тоталитарная система. Просто врожденный идеализм заставляет меня верить, что слово должно цениться больше, чем сегодня, что это ненормально, когда каждая четвертая книга, продаваемая в России, детектив.
Хотя, все ли так плохо? Посмотрим на проблему с другой стороны. В общем, поехали дальше, как сказал попугай, когда кошка потащила его за хвост из клетки.
Сегодня принято говорить, что новое поколение в большинстве своем ничего не читает. Что-то в этом роде сказал на форуме молодых писателей Анатолий Приставкин: “Я не мог предположить, что доживу до таких дней, когда не книга будет нас защищать, а нам придется собирать, как это недавно случилось, конгресс в поддержку, а практически в защиту книги… Читающая нация создается из читающих детей. А здесь начинаются проблемы… На днях моя знаменитая соседка Белла Ахмадулина рассказала, что, прогуливаясь по двору со своей собакой по имени Гвидон, встретила школьников, которые поинтересовались кличкой собаки, но ни один из них не смог объяснить, откуда такое имя”. Очень хочется возразить Анатолию Игнатьевичу. Но возражать нечего. Все именно так, как он сказал.
“Неохота учить этого дурацкого Пушкина”, — фраза была типичной для моих одноклассников, когда я учился в школе. Однако! это не мешало им интересоваться новой литературой, рассказывавшей о той жизни, которой живут они сами. Если век назад футуристы пытались сбрасывать классиков “с парохода современности”, то сегодня никого не нужно сбрасывать.
Для поколения читателей, рожденного в восьмидесятых, литература как бы началась с чистого листа. С одной стороны, многие из них знают новых авторов. С другой, в большинстве своем младочитателям совершенно наплевать на ту литературу, которой их загружали в школе. Возможно, ЭТО ПРАВИЛЬНО. Какой идиот придумал, будто классику можно полюбить насильно? Честно признаюсь, что так и не смог дочитать до конца толстовского романа “Война и мир” лишь из чувства протеста против обязаловки мучаться в хорошую погоду над этими томами. Но, с другой стороны, я с упоением и, что называется, на одном дыхании прочитал не менее обязательный по школьной программе “Тихий Дон”.
Действительность слишком круто поменялась. И если даже я уже не могу с удовольствием читать Толстого, то моему среднестатистическому сверстнику вообще наплевать, что “напридумывали эти придурки в прошлые века” (так выражается один мой знакомый). “Ты офигенный писатель. Мы обкурились и так ржали, читая твою вещь”, — комплимент сомнительный. И все-таки молодым нужно рассчитывать и на таких читателей. В этом феномен новой литературы.
Один из классиков советской поры даже взял на себя смелость заявить, дескать, в смутное время не бывает настоящей культуры, и нынешнее творчество молодых — только фундамент для будущих достижений наших внуков. Думаю, он погорячился. И дело даже не в том, что западло быть фундаментом. Но посмотрим объективно: литература все-таки осталась.
Конечно, писать сложнее, если твои любимые авторы из предшествующих эпох ничего не значат для твоего молодого читателя. Это означает, что ты не можешь рассчитывать на такие мощные приемы, как подтекст и смысловые параллели. Но с другой стороны, какое это счастье — писать с чистого листа. Нет запретов, нет барьеров. А свобода — главная ценность.
Возможно, новое поколение литераторов — варвары на пепелище Рима. Но вспомним. К тому времени, когда пришли вандалы и гунны, римская цивилизация успела изжить себя. Как аналогию можно привести попытки ортодоксальных изданий печатать молодых, и потуги ортодоксальных критиков рассуждать о новой литературе, в которой они смыслят не больше, чем корова в яйцах.
Рим пал. Но возникла новая цивилизация. Мне не жалко павшего Рима.
Невыносимая реальность бытия
Милан Кундера отдыхает. Возможно, в его пору бытие и было невыносимо легким. А в нынешней России никуда не убежать от невыносимой реальности этого самого бытия.
В девяностые годы прошлого века многое казалось виртуальным: начиная от “МММ” и заканчивая низкосортным порно, где “человек похожий на генерального прокурора” не может себя проявить даже с супердорогими красавицами. Искусство, не желая отстать от жизни, тоже спешно виртуализировалось. Здесь я имею в виду и то, как при помощи компьютерных технологий безголосые певцы запели не хуже Шаляпина, и то, как возникли таинственные авторы бестселлеров, на практике оказывавшиеся подставными лицами, под именем которых печатались работы целых коллективов литературных негров.
В итоге, в наступившем веке большинство устало от виртуальности. Авангардом тоже теперь не удивишь. Надоело. Жить стало тяжелее и интересней. Реализм снова оказался востребован. Более того, критики попытались выделить эдакий “новый” (наверно, особо прикольный и продвинутый?) реализм, свойственный молодому поколению писателей. К такому определению тяжело относиться без иронии. По-моему, реализм тем и отличается от других направлений, что может быть только одним — честно отражающим окружающую действительность. Другой разговор, что и в самом деле пришли новые молодые авторы со своим мировоззрением, принципами, талантом. Большинство из них выбирает реализм как единственную возможность не потеряться в сегодняшней виртуализации (а также глобализации, цивилизации, пофигизации…).
Об этих новых авторах я и хочу здесь поговорить, пытаясь разобраться, куда нас заведет невыносимая реальность бытия, и что, в частности, станется с литературой. Сразу предупреждаю, речь пойдет преимущественно о тех авторах, творчество которых мне близко. Критик Капитолина Кокшенева о некоторых из них сказала: их проза “держится явным отвращением к реальности, явным презрением к художественной простоте, явным желанием поиграть в литературу”. Ох, не согласен я с Кокшеневой!
Стадо коров на главной улице Москвы
Вперед положено пропускать дам. Особенно красивых дам. Особенно, если впереди минное поле, по которому, кроме бульдозера, ни на чем не проедешь…
…Вот так живешь, никого не трогаешь, проповедуешь гуманизм во всех его проявлениях (ну, правда, иногда от нечего делать кидаешься с балкона кирпичами в прохожих — но это только по большим праздникам), а потом — раз! И тебя, такого хорошего, переезжает бульдозер. После подобного вряд ли найдется герой, который сумеет отряхнуться, стереть с пиджака следы гусениц и, весело насвистывая, отправиться дальше. И все-таки я поступил именно так, благо бульдозер оказался метафорической конструкцией. Просто это название повести Василины Орловой.
Все начинается с того, что учительница русского языка и литературы Елена Алексеевна Птах выбрасывает мусор. Филологи — народ любознательный. И Елену Алексеевну привлекает надпись на стене: “Как пишется, Е или Ягодицы? — Поищите в словаре на букву Ж!”. Впрочем, надпись и надпись. Мало ли чего у нас в подъездах пишут. Вот в доме, соседнем с моим, написали прямо напротив квартиры местного депутата, дескать, вор, гомосексуалист и импотент. Тот потом всю неделю возмущался: “Оклеветали! Только избрался, разве я мог успеть что-нибудь украсть?”.
Однако я отвлекся. Что же с героиней “Бульдозера”? Она страдает от безденежья, от того, что работа давно надоела, а в личной жизни не принцы на белых мерседесах, а скорее всякие там Мити, в которых раздражает буквально каждая черта, “начиная с имени и заканчивая внешностью”. И все-таки Митя пытается уговорить Елену (читай — Прекрасную) отправиться с ним погулять. Наивный. Конечно, она не отшила так сразу. И даже пошла на свидание. Но едва завидела его, машущего рукой, развернулась и резко побежала к подземному переходу.
Ох, девушки, кто вас учил так поступать с парнями? Впрочем, от героини Орловой трудно было ожидать другого. Хорошо помню, как на третьем форуме молодых писателей Василина закричала “брысь!” на меня с Шаргуновым. И ведь ни за что — только за то, что мы разбудили ее посреди ночи. Наверное, с точки зрения Орловой, ночь — это, прежде всего, время снов. И вот, с ее героиней происходит то, что случается только в волшебных снах. Ей случайно (на самом деле, как выяснится потом, вовсе не случайно) предложили выступить на авангардистской художественной (безусловно, от слова “худо”) выставке. Елена оказывается единственной, кто осмеливается заявить во всеуслышанье, что король голый. А что она еще при этом ухитряется разбить один из экспонатов, так это вообще признак неординарности. Вечер мог закончиться в КПЗ (однажды был там на экскурсии, то еще место!), однако героиня Орловой, наоборот, оказывается окруженной всеобщим вниманием и восхищением. Воистину, сказка. Почему-то вспоминается пушкинский кот на ветвях лукоморского дуба. (Есть это животное и в “Бульдозере”, оно тоже карабкается с ветки на ветку “с порочными глазами русалки”).
Дальше Орлова описывает восхождение героини. Приближаясь к пику славы, она заявляет, что громить искусство грубой силой — это все равно, что пушкой разгонять звезды, которые все равно погаснут к утру, но вечером загорятся снова. Пожалуй, если бы в повести не было никаких других достоинств, кроме этой фразы, то ее все равно стоило бы прочитать.
Василина Орлова говорит о победе настоящего искусства. Конечно, идея далеко не нова. Но то, что ее произносит представитель поколения, на которое навесили столько ярлыков — от “чернушников” до любителей “пепси”, но уж наверняка не оптимистов — это значит, что новая литература перестала выражать одно лишь чувство протеста. Об этом говорит и автор устами Елены: “…Мы не станем ничего разрушать. Не обязательно ведь жечь библиотеку, чтобы остаться в памяти последующих поколений, хотя этот способ надежен”. И здесь вполне уместно звучит призыв гнать, как стадо коров, все никчемные идеи. Героиня отказывается от разрушения, отказывается от славы. Когда я читал финал повести, в голову приплыли строки Поплавского о том, что “отшумев прекрасно, мир сгорит, о том, что в Риме вечер”.
“Минусы” и их плюсы
Герой Романа Сенчина не хочет приспосабливаться. Жаль только, что у него не хватает сил, чтобы бороться. Хотя, с другой стороны, если бы автор показал нам супермена, которому плевать на обстоятельства и который всегда остается на высоте положения, то была бы ли получившаяся вещь реализмом в полном смысле этого слова? Вряд ли.
Знакомство с прозой Сенчина у меня началось с повести “Минус”. Что поразило с первых страниц, так это чувство искренней, глубокой тоски по настоящей русской жизни. Одноименный с автором герой живет в общаге, комнату в которой для него “снимает драмтеатр у мебельной фабрики рублей за сто в месяц” (герой — “работник сцены”, а точнее: монтировщик). Сосед по комнате Леха — представитель той же профессии, существо, вечно пьющее, в меру жадное, в меру злое, но в целом такое же безвольное, как и главный герой. Впрочем, на последнего Леха как раз таки и может надавить. Особенно, если речь идет о том, чтобы выпить. Тут уж Сенчин-персонаж, хоть и с видимым нежеланием, но стабильно тратит деньги не только из собственной зарплаты, но и полученные от пожилых родителей. К слову, родители героя и он сам в советские времена жили в Кызыле, “столице автономной национальной республики”, и считались небедной семьей. Потом республика обрела суверенитет, “начались всякие события и напряженности”. Семья оказалась вынужденной переселиться в Россию, купить там “почти дармовую развалюху-избенку” и начать новую, теперь уже бедную и сложную жизнь. Действие повести происходит именно в тот период, когда на большинстве предприятий нашей страны месяцами не выдавали зарплату. Тем не менее родители героя бьются из последних сил, чтобы хоть чем-то помочь ему. Он тонет в безысходности и пьет. Так проходит каждый день.
Однако не лучше живут и другие персонажи повести. Обитающий по соседству с героем Санек нещадно бьет жену. Дело в том, что его вот-вот забирают в армию. “Жена подвела. Один ребенок у них есть… ждали второго, но что-то с женой случилось и — выкидыш… Может, и Санек постарался по пьяни…” Будущий солдат российской армии уверен, что жена начнет изменять ему, едва он получит “вещмешок и каску”. Прощальный проходит тягуче, пьяно и безысходно. Уже через несколько дней с женой Санька действительно начинают спать все подряд.
Еще два характерных типажа — другие соседи Павлик и Ксюха. Сначала они, как и остальные персонажи, травят себя самогонкой и дикой конопелькой. Потом начитавшийся детективов и одержимый желанием “срубить бабла” побыстрому, Павлик решается перевозить наркотики. Но первая же поездка новоиспеченного наркокурьера заканчивается в ментовке. Правда, в нем подозревают не курьера, а обыкновенного наркомана-доходягу. В результате Павлик отделывается легким испугом и штрафом, однако теряет груз, за который отвечал головой. Вскоре он оказывается в тюрьме за… неудавшееся ограбление.
Не лучше живут и актеры, и все остальные жители Минусинска, городка, где все происходит. На гастролях, как и без них, работники театра уныло пьют. И продолжается русская жизнь, где с одной стороны — мечты о мировой революции, с другой — эпидемия гриппа из-за отсутствия лекарств превращается в нечто страшное, сравнимое с чумой.
Читая обо всем этом, сначала ты полностью погружаешься в атмосферу унылой повседневности, представленной автором. А потом тебе становится страшно, когда ты вдруг врубаешься, что этот мир вовсе не придуман, а такой же самый, как тот, что вокруг тебя. И, несмотря на это, в последней фразе “Минуса”: “В наше время теряться нельзя!” — звучит такой заряд оптимистичной энергии, что вспоминается знаменитая поговорка: “Жизнь — дерьмо. Но мы умеем плавать!”.
Действительно, выплывем. Самоуверенность — главное свойство молодости. Внутренняя молодость, как мне кажется, одно из главных качеств персонажей Романа Сенчина. К примеру, в “Минусе” герой постоянно вспоминает картинки из детства, часто с ощущением ностальгии. Более того, метафизический возраст этого двадцатипятилетнего персонажа во многих случаях можно оценить лет на шестнадцать-восемнадцать. Возможно, со мной поспорят, но такой контраст жестокой среды и внутренней молодости главного героя можно отнести к плюсам “Минуса”. Другой плюс — фокусирование внимания на проблеме поколения, чье детство (а, значит, и формирование характера, мировоззрения) прошло в советское время, а наступившая потом взрослая жизнь опрокинула в постперестроечную Россию.
Когда я читаю Сенчина, мне в голову приходят параллели с Альбером Камю. Не столько с его “Посторонним” или “Чумой”, сколько с повестью “Падение”. Герой последней был преуспевающим молодым человеком, однако понял душевную пустоту окружающего мира и стремительно покатился вниз. Причем перелом начался с того момента, когда он, идя по берегу Сены, услышал крики тонущей девушки, но не полез в холодную воду. Заканчивается повесть Камю размышлением героя: “Девушка, ах девушка! Кинься еще раз в воду, чтобы вторично мне выпала возможность спасти нас с тобой обоих… Бр-р! Вода такая холодная! Да нет, можно не беспокоиться. Теперь уж поздно, и всегда будет поздно. К счастью!”. Вот это ощущение вечного опоздания становится определяющим в характере сенчинских героев. И неважно, что именно они не успели: пригласить ли на свидание девушку чуть раньше, чем это сделает соперник, или заработать миллион долларов, чтобы хорошо устроиться в жизни и ни от чего не страдать. Самое главное, что они не успели стать подлыми, беспринципными, идеально приспособленными к нынешней жизни.
Три буквы от Шаргунова
Для тех, кто не врубился сразу, поясню, что под тремя буквами здесь подразумевается “Ура!” — название повести Сергея Шаргунова.
Шаргунов — представитель поколения, которое практически не знало советских времен и у которого нет ностальгии по эпохе Эсесесерии. Плохое или хорошее нынешнее время, но для поколения, рожденного в восьмидесятые, оно единственное. Сравнивать просто не с чем. Герой Шаргунова, как и сенчинский персонаж, не хочет прогибаться под современную действительность, но это уже не аутсайдер, а человек, который способен идти на бой с целым миром, крича “атакующе-алое”: “Ура-а-а!”. Хотя, конечно, вовсе не будучи глупым, он вряд ли побежит с шашкой в руках на вражеский танк. Но что страшнее — бороться с танками и полчищем врагов или с самим собой?
“Выплюнь пиво, сломай сигарету!” — призывает герой повести. Все правильно. Это ведь совсем недавно было модно кричать, дескать, Россия без водки — это не Россия, а о вреде курения упоминали как о факте столь же незначительном, как укус комаром слона. А чтобы взять и, вопреки общепринятым тенденциям, сделать героем произведения человека, который прошел через все, но выбрал здоровый образ жизни, это уже нужен не только талант но и, как минимум, смелость. “…герою Шаргунова верится, он написан честно и искренне, — отмечает в отклике на повесть Роман Сенчин. — К тому же и финал открыт — большой вопрос, сумеет ли этот молодой человек стать тем, кем хочет, или же плюхнется обратно в загаженные подворотни — на дно оврага…” Мне кажется более вероятным второй вариант. Один в поле не воин. К тому же, когда ты честно пишешь о герое своего времени, то не имеешь право на приукрашивание. “Шуршали деньги. Шип сигареты. Желтый глоток. Рядом тянулся вырез в стене. Этот вырез мог служить стоком, но оканчивался стеклом”, — такими словами завершает повесть Сергей Шаргунов. Стекло вместо стока обозначает то, что пороки времени давно видны каждому, но убежать от них некуда. Увы.
Но все-таки есть, наверное, одна лазейка, чтобы спастись от медленной деградации в небытие. И Шаргунов ее четко разглядел. Я говорю об искренней, настоящей любви. И ничего, что у Джульетты нового века фамилия Мясникова. Зато у нее “зверская красота” и “модельная внешность”. Герой просто обязан ее спасти, ведь если Джульетта пойдет по рукам, выброшенная “на обочину из черного джипа”, мир рухнет. Хотя, возможно, наш мир уже ничем и не удивишь?
“Хотите, товарищи, повесьте и меня, лишь бы не было этих Мафиози. Буду раскачиваться на ветру. Лишь бы рядом Мафиози, грузный, поскрипывал”, — герой Шаргунова не боится смерти, и это не безбашенность, не юношеский максимализм. Это потребность в справедливости.
Пожалуй, именно так сегодня и нужно писать. К примеру, в моем городе даже крупных начальников из силовых ведомств бандиты могут безнаказанно расстреливать посреди белого дня. И поэтому мне стыдно за людей, обвиняющих новых писателей в любви к “чернухе”. По-моему, молодые просто пишут правду (обязаны ее писать!), и лучше помолчать в тряпочку критикам, которые относятся именно к тому поколению, что равнодушно (или даже одобрительно?) смотрело на далеко не всегда умные действия властей, а теперь сквозь розовые очки взирает на то, что получилось в результате. А ведь этот результат, может быть, несколько смахивает на не самые оптимистичные произведения писателей-фантастов. Или все-таки нет?
Отморозок, или нормальный герой
Видимо, это “исторически детерминировано” (так любит выражаться преподаватель моего универа), что Свириденков выбирает себе друзей по таланту (причем на интуитивном уровне). А уж соседа по номеру в Липках и подавно только так выбирать нужно. Однако, когда Второй форум подходил к концу, я даже и не подозревал о том, что Николай Пономарев хоть немного умеет писать. Ну да, свой в доску, остроумный, но на фоне нас молодых-наглых смотрелся парень весьма скромно. Из вежливости взял распечатку повести “Город без войны”, которую мой сосед написал в соавторстве с женой Светланой Пономаревой. А прочитав за ночь, открыл для себя два ярких имени молодой сибирской литературы.
Вещь безжалостно окунает тебя в другой мир, где нет места свободе и настоящему счастью. Главный герой — пятнадцатилетний пацан по имени Сашка, которого научили драться так, что он в одиночку уложит двух здоровых мужиков, но при этом забыли научить быть подонком. Этот пацан обречен жить. Жить в городе, где подонок — каждый второй; как думаете, чего это будет стоить герою? Сначала он — кадет Корпуса, элитного учебного заведения для мальчиков, состоящих в личной охране главы города. Потом из-за ложного обвинения его исключают. И вот уж когда начинается настоящая жизнь. Сашка оказывается в бригаде штурмовиков. Это смертники. Это самый низ общества. Но именно там есть хоть какой-то намек на свободу, именно там можно обрести веру. Пусть даже в выдуманный “Город без войны”.
Странице к десятой ловишь себя на мысли, что главный герой повести — полный отморозок, но именно за это он и симпатичен. Наверное, дело в том, что среди сплошного кошмара, среди людей, утративших веру в добро и правду, только отморозок и может быть нормальным героем.
Если бы Ленина перепахало “Дженерейшн П”
Ильдар Абузяров из Нижнего Новгорода сейчас, насколько я знаю, живет в Москве. Разноцветная красно-желто-зеленая обложка его книги — пятнами масляных красок — вполне соответствует названию “Осень Джиннов”. Открывает книгу одноименная с ней повесть. Первая фраза: “На дворе, заплетаясь друг за дружку, стояли серо-розовенькие деньки, странным образом опьяневшие от сырости и слякоти”. А вторая страница совершенно неожиданно заканчивалась словами: “Моя бабушка — джинн”. Оригинально. Футуристы называли такое: сделать читателю “бум!”. Что ж, “бум!” удался.
Пытаюсь искать сюжет. А сюжета как такового, когда последующие события логически не противоречат предыдущим, в произведении нет. Не берусь утверждать, что сие обстоятельство обязательно портит прозаическую вещь. А все ж Абузяров не Пелевин, и что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.
Немного отойду от темы и замечу, что Владимира Ульянова (Ленина), по его собственному признанию, “перепахал” роман Чернышевского “Что делать?”. А ведь вся история России могла сложиться иначе, если бы будущий вождь пролетариата читал Достоевского или Толстого. И мне становится страшно: вдруг к власти на президентских выборах придет человек, которого перепахало “Дженерейшн П”? А ведь такое вполне может быть, если даже талантливый Абузяров никак не отойдет от пелевинского стиля.
Ладно, решил я, поищу в повести хотя бы смысл. Увы. Конечно, яркие метафоры (которыми, к моей великой радости, произведение полно) всегда можно истолковать с любой степенью глубины. Но за таким делом обращайтесь уже к любителям символизма и восточной поэзии. А я считаю, что писатель не должен перекидывать на читателя работу по раскрытию образов.
Еще придирка. Считайте это моим личным бзиком, но терпеть не могу, когда в жестко реалистичной прозе матерные выражения заменяются многоточиями, и, напротив, в произведениях, средних по жанру между сюрреализмом и фентези, наличествуют такие слова, как “говно”, “бля”, “на хер”. Правило не без исключений, но Абузярова касается вполне!
Впрочем, несмотря на все это, повесть читается на одном дыхании. Добротная медитативная проза (в том смысле, в каком “Молох” Сокурова — медитативный фильм). Главное в процессе чтения больше наслаждаться формой и меньше думать над содержанием. Вещи Абузярова мне понравились за сумасбродство (но особое, с шармом), за стремление к настоящей, беспредельной свободе, которая, тем не менее, не мешает свободе других. Творчество Пономаревых и Абузярова говорит о том, что пора разрушать привычные рамки серой повседневности, пора идти ловить синюю птицу, искать цветущий папоротник… И только тогда все получится.
Ромео + Джульетта
Проза Шаргунова, Сенчина, Орловой, Пономаревых, Абузярова, на мой взгляд, говорит о том, что новое поколение сумеет выжить в том мире, который есть. Главное, ни за какие сникерсы не идеализировать сегодняшнюю реальность.
Мрачность честной прозы — закономерный итог того, что мир перестал быть искренним. Даже во время сталинского террора шансов остаться человеком было больше. На ум приходят воспоминания Солженицына о том, как его арестовывали, и комбриг на прощанье протянул ему, уже признанному врагом народа, руку, и “в рукопожатии, при немом ужасе свиты, с отепленностью всегда сурового лица сказал бесстрашно, раздельно: — Желаю вам — счастья — капитан!”.
Сегодняшнее новое поколение в лице хоть кого (научившись у поколения старшего?) ни за что бы не поступило подобным образом. Зачем подставлять голову. Мы, рожденные в последней четверти двадцатого века, перестали быть искренними ДАЖЕ в ЛЮБВИ. Шекспир, пожалуй, перевернулся бы в гробу, если б увидел Ромео и Джульетту в наше время. Влюбленные, немного пьяные и очень голые, прижимаются друг к другу на маленькой кровати. А потом комната плывет куда-то. И становится слышно, как идет время. И влюбленным все в мире кажется нереальным, кроме их горячих тел. И все бы хорошо. Да только Ромео от алкоголя в голову лезет политика. К тому же он вспомнил, что у Джульетты фамилия, как у одного из декабристов. Спрашивает:
— Ты поедешь в Сибирь, если меня туда сошлют? Серьезно. Я ведь ненавижу любую власть. Так что все может быть.
— Нет, знаешь, я существо нежное, теплолюбивое, поэтому в Сибирь ни ногой…
Такие дела. “Я ведь не потребую, чтобы она ехала со мной, но хотя бы сейчас могла-то солгать!” — думал глупый Ромео. Когда он еще был школьником, то учительница литературы опрометчиво заставляла заучивать строки из некрасовской поэмы “Русские женщины” о том, как богатые и прекрасные княгини, “кто видел Лондон и Париж, Венецию и Рим”, по собственной воле отправлялись в Сибирь за сосланными мужьями, когда приходилось по несколько месяцев добираться до них, круглые сутки трясясь по суровым русским дорогам. Но ведь как, наверно, фальшиво звучало бы из уст сегодняшней Джульетты: “Пусть смерть мне суждена — мне нечего жалеть!.. Я еду! Еду! Я должна близ мужа умереть”. Наивные они — что Ромео, что Некрасов. А вдруг я все-таки сгущаю. И на самом деле все не так депрессивно. Читатель, давай вместе поищем Вечную Любовь и параллельно поразмыслим, осталась ли к новому веку актуальной фраза: “Не обещайте деве юной любви вечной на земле, ведь вечность лишь миг для настоящей любви”?
Кама-сутра & “Капитал”
Во времена советские идеология учила вечной любви к партии, к Ленину… Естественно, встречались и те, кто следовал этим заветам, махая красным флагом и обожествляя Маркса и Энгельса (чукчи считали их даже мужем и женой, но это так, к слову). А была ли другая любовь, та самая, которая интересует нас? Или, может, все проще: семья — ячейка коммунистического общества и ничего больше, баста!
Я в эпоху Эсесесерии практически не жил. На собственном опыте мне судить трудно. Однако художественная литература (конечно, если она настоящая) во все времена была и остается мерилом процессов, реально происходящих в обществе.
Как говорится, вернемся к нашим баранам, то бишь к любви. Лично мне с детства запомнилась повесть Галины Щербаковой “Вам и не снилось”. Сюжет очень прост, но вовсе не в плане той простоты, которая хуже воровства. Главные герои — Роман и Юля (почти Ромео и Джульетта) — влюбляются друг в друга, но между ними встают родители, не желающие этих отношений. Оказывается, причина в том, что у Ромкиного отца и Юлькиной матери в свое время тоже была любовь. Но если чувство последних не выдержало препятствий, то Роман и Юля мужественно преодолевают все преграды — и расстояния, и ложь, и подлость. Остается совсем пустяк — запертая комната. Подходя к окну, Роман даже присвистывает от удовольствия, что покинет ее, минуя дверь. Ведь всего-то третий этаж. Однако, падая, он ударяется о проходящую по газону водосточную трубу. Во рту кровь, но рядом любимая. И чтобы она не увидела и не испугалась, Роман закрывает ладонью рот.
“Она подбежала, смеясь:
— Что ты делаешь в газоне?
— Стою, — сказал он и упал ей на руки.
А со всех сторон к ним бежали люди…”
Вот она, любовь. И повесть “Вам и не снилось” вряд ли вписывалась в каноны соцреализма. Несмотря на это (а скорее, благодаря), в определенный период она стала культовой. По ней был снят одноименный фильм, который большинство читателей хотя бы раз, но видели. Выходит, любовь посильнее “Капитала”. Но времена изменились. На смену “Капиталу” коммунистическому пришел капитал зелено-долларовый. И вот, под прессом таких “идеалов” выросло поколение, к которому я отношу и себя. До вечной ли здесь любви?
Что делать?
По слухам, именно с таким вопросом Чернышевский позвонил Достоевскому в свою первую брачную ночь. А Федор Михайлович сразу после этого звонка в ту же ночь написал роман: “Идиот”. Но это я снова не о том. Любви нет, во всяком случае, многие так думают. Вот был я на Третьем форуме младописателей. Там многие мои знакомые угорали от рассказа про зоофила. Да и сам автор этих строк, честно говоря, смеялся от души, когда читал. Бордели — также не последняя тема новой литературы. Хотя про них, как, впрочем, и про однополую любовь, писать уже немодно, приелось.
Куда нас заведут отношения без любви? Что будет, когда умрет последний романтик? Может, именно от такого и умерли динозавры, ведь в большинстве случаев лишь дети, рожденные по любви, проживают счастливую жизнь?
Я не уверен, что только молодая литература может спасти ситуацию, но именно с литературы и нужно начать. Следовательно, нахватавшись непомерных амбиций и маленько одуревая от чувства собственной одаренности, решил и я накатать что-нибудь про любовь. А поскольку сексуальная революция у нас уже прошла, то несколько строк сочинил и про “это”. В конце концов, кто сказал, будто понятия “любви” и “секса” должны быть взаимоисключающими. Тем более, что и о сексе часто говорят — заниматься любовью.
Произведение мое получилось в форме оригинальной трактовки мифа о золотом руне. Но потом угораздило меня показать его одному дяденьке, который и поэт, и бард, и художник, а кроме того, насколько я его знаю, замечательный человек и, что было важно в тот момент, сотрудник одного из издательств. Как вы думаете, что же прежде всего впечатлило моего рецензента? Ну, да все те же эротические сцены. Он даже написал мне в электронном письме: “Ежели вы хотите создавать именно литературу русскую, прошу вас, не вульгарничайте настолько”. Вслед за этим шел глубокомысленный совет: “Человек в состоянии рассказать о том, что прожил, именно от своего лица, а не заниматься пересказом мифов древнегреческих”. Если я правильно понял, сие означает: Свириденков, когда пишешь про постель, расскажи, как это получается у тебя самого, а не кивай в сторону античных героев. Такие дела.
А говоря серьезно, у меня уже давно вызывает недоумение отношение некоторых людей, по-видимому, записавшихся в поборники пуританской морали, к данному разряду вполне житейских сцен. В конце концов, реализм требует объективного отражения действительности, значит, нужно писать и про “это”. Другой вопрос, как именно писать. Признаю свою отсталость и несовременность, но я не перевариваю нынешние шедевры, типа “Тридцати ночей с собакой Баскервилей”, “Оргазма в крематории” и “Прелестей секса с резиновой подружкой”. Зато душа так и просится пересмотреть произведения кое-кого из современных российских авторов, да и высказать свои мысли по поводу.
“Только надо не грубо, а то сбежит…”
На глаза мне попалась нашумевшая книга Ирины Денежкиной “Дай мне!”. В последнее время в некоторых литературных кругах стало хорошим тоном говорить о том, что ныне эта авторша исписалась, а вот первые ее вещи были шедеврами. Ох, не знаю. Ее описание поездки на “Нацбест” вызвало у меня легкую аллергию, последующие произведения — улыбку. По-моему, глупо заполнять матом отсутствие содержания (а может, я такой дурак и ни фига не понял?). Другое дело, что и шедевровость “Дай мне!” кажется автору этих строк несколько спорной.
Посмотрим эротические сцены. В рассказе “Валерочка” описываются суровые сексуальные будни подростков в летнем лагере на море. Не буду ханжески утверждать, будто такого нет на самом деле. Но у героев Денежкиной все сводится едва ли не к животному удовлетворению потребностей. Как вам такая фраза: “Торопливо, испугавшись, что Ирка передумает, разбросал тонкие ноги, рукой направил член, потыкался слепо, потом попал”? По-моему, написано грубо, и здесь нелепо говорить о какой бы то ни было романтике, хотя ряд критиков и утверждают, будто в творчестве Денежкиной есть нечто романтичное. Герои играют в “бутылочку” на секс, да и без игры спят с кем попало. И опять же я покривлю душой, если скажу, будто это неправда. Но проблема в другом: персонажи рассказов Денежкиной едва ли верят в то, что можно жить по-другому, их устраивает этот мир таким, какой он есть. Они разучились мечтать, и поэтому постель для них — всего лишь удовлетворение физиологических потребностей.
А вдруг в новой России и не может быть иначе? Не знаю.
Влюбляясь даже в проституток
Чтобы не отчаяться, возвращаюсь к повести Сенчина “Один плюс один” и подробно останавливаюсь на этих самых эротически-бытовых сценах. Рассмотрим один отрывок. Все начинается физиологически точно: “Раздевшись, Марина вытягивается на покрывале, сжимает веки… Ноги словно бы непроизвольно раздвинулись, она принимает приятную тяжесть…” По сути написано о том же, что и у Денежкиной, но, согласитесь, изящней. Тем более, что дальше Роман Сенчин доходит даже до некоторой поэтизации: “Быстрее, быстрее!.. Сейчас у них одно бешено колотящееся сердце. Она находит его рот, их зубы трутся друг о друга, желая стать мягкими и послушными; языки сплетаются и танцуют…” А представляете, как все это можно было бы описать в стиле пошлого реализма. Пожалуй, уместно сказать, что разница такая же, как между чудесно красивым фильмом “Девять с половиной недель” и дешевой немецкой порнушкой.
Сенчин описывает не только любовно-романтические отношения, но и секс с проститутками, с различными развязно-развратными женщинами. Но кажется, что, даже ложась в постель с путаной, герой в нее хоть немного влюбляется на этот час, который они проведут вместе. С одной стороны, подобное поведение слегка граничит с патологией, с другой…
Вывод напрашивается: секс в пошлом варианте можно посмотреть и на видео, да и в жизни его хватает, а вот в литературе я лучше почитаю что-нибудь облагороженно-возвышенное. И когда мы научимся смотреть на все в интимных взаимоотношениях мужчины и женщины естественно и искренне, тогда в нашей жизни появятся романтика и искренность чувств, уничтоженные сексуальной революцией. Причем это уже будет новый уровень романтики — еще более свободный и искренний, напрочь лишенный фальшивой стыдливости.
Не верите? Перечитайте “По ком звонит колокол” Хемингуэя. Взаимоотношения главных героев описаны там предельно откровенно и одновременно предельно красиво. Лучшие из молодых писателей идут по такому примерно пути, и это дает надежду на то, что Вечная любовь не исчезнет из нашей жизни.