Опубликовано в журнале Континент, номер 123, 2005
Очень хорошо, просто великолепно, что по случаю двадцатилетия перестройки мы можем на Форуме мировой политики вспомнить ее историческое, переломное значение. На эту тему появилось много книг, сотни, возможно, тысячи трудов, статей, интервью. Сегодня мы сможем только коснуться некоторых аспектов.
Вначале позвольте мне поделиться личным воспоминанием. Мой первый рабочий, деловой контакт, долгая пятичасовая беседа с Михаилом Сергеевичем Горбачевым состоялась в Варшаве в апреле 1985 года, то есть всего лишь через месяц после вступления его на должность Генерального секретаря ЦК КПСС. После было еще много встреч и десятки часов бесед. В своей книге “Жизнь и реформы” Михаил Горбачев написал, что установился между нами интеллектуальный, а я от себя добавлю, и эмоциональный мост.
Я помню встречи с Леонидом Брежневым, Константином Черненко и другими представителями советского руководства. Порой я думал, что мне легче было рубить лес в тайге, нежели вести с ними эти беседы. Горбачев — это был другой мир, иная личность, иное качество в любом отношении. Прежде всего интеллектуальный горизонт, открытость, партнерский климат. Покорило меня то, что не было назидания. Наоборот, он проявлял живой интерес, желание понять наши польские проблемы и особенности. Впервые советский руководитель подошел с пониманием к выяснению так называемых “белых пятен” в нашей общей трудной истории, в частности, к особенно больной для поляков теме — катынскому преступлению. В результате исследований историков он официально заявил, что виновником является советская сторона, НКВД. Он передал мне списки убитых офицеров. Очень важно было также то, что Горбачев, в отличие от своих предшественников, не придавал демонического характера роли католического Костела в Польше, внимательно выслушивал объяснения по поводу его исторической и современной роли.
Скажу кратко: русская душа Михаила Горбачева шла в паре с европейским мышлением. Принципиальность с гибкостью. Социалистический романтизм в понимании гуманистических, социальных ценностей — с реализмом, прагматизмом, твердой поступью по земле.
Тема первой части нашей конференции — “Вторая русская революция”. Кто-то может сказать: что это за революция без мгновенных, со дня на день революционных, радикальных перемен? Перестройка не была одноразовым актом, но являлась очень сложным, многослойным процессом. Революционным по сути, но эволюционным по форме. И именно в этом заключается ее историческое значение. Часто говорят, что переломным было разрушение берлинской стены. Я не отрицаю большого, в том числе символического, значения этого факта. Но также напомню, что раньше был польский Круглый стол, его импульсы, его демократический пример, его продолжение, завершенное приходом к власти “Солидарности”. Однако ключевое значение имели перемены, происходившие в Советском Союзе. Они дали “зеленый свет”. Без них наши польские процессы, перемены в блоке, новые отношения Восток-Запад были бы заблокированы на длительное время.
Одни говорят: Горбачев шел слишком медленно и не достаточно глубоко. В свою очередь, другие, — что слишком быстро и рискованно. Пусть это изучают, об этом спорят историки. Как известно, все должно созреть — и зерно, и плод, и общество, и гомополитикус. “Большой скачок” в этой огромной стране закончился бы великой катастрофой. Русская народная поговорка гласит: “под лежачий камень вода не течет”. Горбачев поднял не просто камень, а огромный валун. Но поднимал он его постепенно. В противном случае образовался бы бурный водопад, лавина со всеми — и причем не только для СССР — опасными последствиями. Михаил Сергеевич как-то сказал мне: если кто-то думает, что можно безнаказанно раскачать такой огромный корабль, как Советский Союз, то он не отдает себе отчета, что появившиеся волны вышли бы далеко за его берега. До этого не дошло, а Перестройка мирным путем открыла дорогу к новой исторической ситуации в Европе и мире.
Необходимо было большое мужество, чтобы положить начало этим переменам. Необходимо было сокрушать более твердую, нежели бетон, стену в людских головах. Стену многовековой традиции и опыта — деспотизма, абсолютизма, а позднее диктатуры, закостенелой бюрократии, сопротивления в партийном и государственном аппарате, в силовых структурах Советского Союза. Я хорошо это видел, особенно в армии. Поэтому именно Горбачеву необходимо было время для достижения, получения критической массы в общественном сознании, для ослабления и подрыва устаревших структур и методов. Ведь если бы этот несчастный путч произошел не в 1991, а в 1989 или 1990 году, то у него были бы гораздо большие шансы успеха.
Разумеется, Горбачев не был один. У него были сторонники — особенно среди авангарда советской интеллигенции, интеллектуалов, различных журналистов, а также в прогрессивной части аппарата. В этом контексте я хочу обратить внимание на ценный инструмент, главное оружие перестройки — гласность. Именно гласность позволяла постепенно сокрушать панцирь исторической фальши и искусственный авторитет партийных бонз. Это она открыла многим людям глаза и рты, пробила брешь в крепостном мышлении. Этого уже не удалось остановить.
Реформы проходили в условиях доминирующей государственной собственности средств производства. В условиях социальных решений, присущих реальному социализму. На словах почти все были за перестройку, но только не у себя. Становились критичными по отношению к ней, когда она ограничивала объем имеющейся власти, когда ударяла по любым групповым, региональным или же отраслевым привилегиям и интересам. Это необходимо было принимать во внимание. Присутствующий здесь Мечислав Раковский когда-то в шутку, но очень верно сказал, что диктатура пролетариата наиболее полно претворяется в жизнь не в учебниках марксизма-ленинизма, не тогда, когда мы говорим о ней на митингах и конференциях, а тогда, когда протестующие рабочие, когда пролетариат выходит на улицы и жжет партийные комитеты. Это происходило несколько раз в Польше. Горбачев вынужден был с этим считаться. Тем более, что общественная справедливость — это для него не просто лозунг. Я не сомневаюсь, что и сегодня ему чужда, неприемлема в моральном отношении ситуация, когда с одной стороны существуют Гималаи богатства, а с другой — океан нужды и нищеты.
Органически, интегрально связанным с перестройкой, со внутренней политикой было “новое мышление” во внешней политике. Здесь перемены носили также революционный характер. Их суть отражают известные высказывания, призывы Михаила Горбачева: “Общий европейский дом” и “Переход от философии враждебности к философии взаимозависимости”. Этот переход не был прост. В отношениях Восток — Запад наросло много баррикад периода холодной войны. Надо было преодолевать с одной стороны комплекс западного империализма, а с другой стороны комплекс империи зла. На этом пути произошел огромный прогресс. Я знаю и понимаю заслуги западных лидеров, выдающуюся роль папы Иоанна Павла Второго. Добавлю — были процессы, протекавшие в Польше — с одной стороны, “Солидарность”, Лех Валенса, а с другой, течение обновления в партии и правительстве ПНР. Однако основное значение имели активность, инициативы, решимость Михаила Горбачева. Он является главным героем этого этапа новейшей истории. Поэтому я не могу согласиться с тем, что конец холодной войны наступил лишь в момент роспуска Варшавского договора и распада Советского Союза. Это был более ранний процесс. Рост взаимного доверия и сотрудничества, “раскрытие милитарных карт за игровым столом”, широкое сокращение вооружений, устранение угрозы термоядерной войны — это уже вторая половина 80-х годов. Тогда также показались контуры переоценок — от понимаемого как классовый интернационализма до широко понимаемого универсализма, ощущения общечеловеческой судьбы, общего интереса, а прежде всего — общей безопасности и сотрудничества государств и народов. В этом смысле, вслед за заглавием этой части нашей Конференции, можно сказать, что это было начало конца одной истории. Корни сегодняшней реальности уходят именно в тот период.
Сейчас несколько слов о государствах восточного блока. Приход к власти Горбачева, его философия и политика означали конец эры доктрины Брежнева. В Польше мы восприняли это с большим облегчением. Мы помнили опасную тяжесть и мучительный нажим в первой половине 80-х годов. Любая реформаторская идея, всякая отходящая от ортодоксии инициатива, каждое нетрафаретное действие встречались с критикой, недовольствием, острым протестом. Догматические, консервативные силы в нашей стране пользовались постоянной политической, моральной и даже материальной поддержкой некоторых тогдашних союзников. Отголоски перестройки несколько остудили деятельность “хранителей святого огня”. Однако не до конца: в ГДР, в Чехословакии, в Болгарии, не говоря уже о Румынии, сохранялся твердый, консервативный, антигорбачевский курс.
После введения военного положения, в течение последующих лет — как странно это бы ни прозвучало — мы реализовали разного рода реформы. Они, разумеется, проходили в рамках историко-системных реалий, но постепенно прокладывали путь к дальнейшим глубоким переменам. Горбачев внимательно следил за ними. Однажды он назвал польские эксперименты полигоном Перестройки. Он с пониманием отнесся к идее и результатам Круглого стола. В общем, между нами сформировался фронт взаимопонимания и доверия.
Расширялось сотрудничество в области экономики, политики, науки, культуры, молодежи.
Так исторически сложилось, что в Польше было и есть много антироссийских, антисоветских комплексов. И тогда свершилось что-то чрезвычайное. Особым, ярким выражением этого был визит Михаила Сергеевича Горбачева вместе с Раисой Максимовной в Польшу в июле 1988 года. Никого — кроме папы-поляка — не приветствовали с таким энтузиазмом и спонтанностью, как Горбачева. Опросы польского общественного мнения в том же 1988 году показали проявление семидесяти восьми процентов симпатии к нему и только пяти процентов антипатии. Показатель, какого не имел ни один западный руководитель. Стоило бы изучить этот феномен, сделать соответствующие выводы с учетом не только польских условий.
И, наконец, последнее. Все, что сегодня будет сказано — это уже история, но одновременно ценный опыт и полезная наука. Форум мировой политики, затрагиваемые на нем в прошедшие годы и в эти дни темы являются последовательным, логическим проявлением и одновременно продолжением нового мышления в новых исторических условиях. Я уверен, что это принесет хорошие плоды.