Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 120, 2004
Юлия ПОКРОВСКАЯ — родилась в Москве. Окончила филфак МГУ. Редактор, поэт, переводчик. Автор поэтических сборников «Выбор» (1996) и «Солнечное сплетение» (2004). Живет в Москве.
* * * Пока не прокричал петух о том, что время на исходе, покуда в сердце не потух тот огонек, который вроде не греет, но и не дает чурбаном стать одервенелым, живу себе на свете белом, и даже оторопь берет, что до сих пор, наткнувшись где-то на проблеск бледного рассвета, замру, как будто в первый раз увижу таинство сейчас. Как будто не было в помине ни лжи, ни мыльных пузырей надежд, ни каменной пустыни, ни шабашей нетопырей. Как будто в эмпиреях жили, Дыша дурманом и травой, и ангелы над головой, как птицы белые, кружили… Замру, застыну, оробев, на краешек бревна присев. И будто грежу наяву, и подмосковную траву, затоптанную и сухую, еще секунда - поцелую. Да будет так, пока живу! * * * Облетает листва. Время катится в тартарары. Заметает бульвары и скверы, сады и дворы. Облетает листва. Эка невидаль! Что за беда? Мне не скоро еще. Я жива и почти молода. Я вообще не люблю этих пышных лихих мелодрам, где надрыв с хрипотцой после ста или более грамм. Этот хмель, эта охра, горячечный лиственный бред - ни надежды, ни смысла, ни выхода все-таки нет. Только зарево красок, как пир в окруженьи чумы, только пылкая спесь на пороге безбрежной зимы, только блеф или миф, мимолетный, как мыльный пузырь. А душа - не потемки, но Богом забытый пустырь, занесенный листвой, осыпаемый снегом, быльем, как бурьяном заросший. И все-таки где-то на нем еще светится точка, как будто мерцает свеча. Тронь случайно рукой - испугаешься: так горяча! - Ничего не пропало! Пошел нам на пользу и впрок каждый потом и кровью у жизни добытый урок. И уже невозможно не видеть невидимых слез, даже если надрыв не всегда принимаешь всерьез, даже если сюжет узнаваем тобой наперед, а судьба по пятам (как там, помнится?) с бритвой идет. И зима на носу. Среднерусская стужа-зима. Всем нам сдержанность тона она продиктует сама, и раскинет вокруг - на две тысячи видимых лет - эту снежную гладь: свет и тень, тень и свет, снова свет! * * * Жизнь была отдельная. Дом - особняком. Время - не бездельное. Воздух - сквозняком. А на чем держалася - не поймешь теперь: та же капля жалости, череда потерь. Но как будто воинство, след ступая в след, полные достоинства все сошли на нет. Воспоминание об Арбате Собачья старая площадка от нас была невдалеке, как будто длинная перчатка на растопыренной руке. Тянулись пальцы-переулки, и, словно на призывный зов, сюда водили на прогулки ленивых раздобревших псов. А их владелицы клонились все ниже, шаркая в пыли. И незаметно растворились, на нет застенчиво сошли. А вместе с ними исчезали опрятные особнячки, где нищие фасон держали - крахмалили воротнички, прилежно штопали одежду и не теряли никогда ни бодрость духа, ни надежду, ни образ страшного суда… Арбат! Он был, как государство, ревнителем своих границ. И вечерами это царство не знало незнакомых лиц, как будто в улице столичной пристало что-то от села или околицы станичной, куда родня гулять пришла. Подумать только! Четверть века я на Арбате не живу, но и теперь во сне зову: Арбат, Арбат! - И слышу эхо и гул далеких голосов, и детский лепет свой, и грозный пульс времени под тканью звездной, чуть смявшейся у полюсов… Но каждый день непоправим. И стольких нет! И нет Арбата… И я как будто виновата, хотя чем дальше - ближе к ним. * * * Мой стебельчатый шов! На клеенке кусочек канвы с полустертым рисунком. Едва разобрав, вышиваю светлый день за окном, две склоненных ко мне головы - и прошедшее время теплом обдает, оживая. Не дается мне гладь. С рукоделием я не в ладах. Лишь стебельчатый шов, с беглой паузой, легкой одышкой, где беззвучное "ох" и немое влюбленное "ах" над прочитанной в детстве, но все не закрывшейся книжкой. * * * Помогай же, память, и подсказывай, как мне путь к надежде проторить. "Господи! Пугай, но не наказывай!" - бабушка любила говорить. Как судьба свой норов ни показывай, так уж в нашем доме повелось: "Господи! Пугай, но не наказывай!" - часто маме повторять пришлось. Вот и мне, с родней навеки связанной, подошел черед просить о том: "Господи! Пугай, но не наказывай!" и глотать разбухший в горле ком.