Опубликовано в журнале Континент, номер 116, 2003
Николай ШАБУРОВ — родился в 1953 г. в Тбилиси. Окончил исторический факультет МГУ. Доцент РГГУ, директор Центра изучения религий РГГУ. Автор ряда работ по истории гностицизма и раннего христианства, а также по современной религиозной ситуации в России. Живет в Москве.
Точки-Puncta
Ежеквартальный католический журнал, посвященный проблемам религии, культуры и общества. М.: Колледж Св. Фомы Аквинского, 2001-2002
(1-2, январь-июнь 2001 — 160 с.; 3-4, июль-декабрь 2001 — 212 с.;
1-2, январь-июнь 2002 — 340 с.; 3-4, июль-декабрь 2002 — 287 с.).
Уже подзаголовок заинтриговывает. В последний год много говорят о католичестве, о его “экспансии” в России, но это все слова-слова-слова… Реально присутствие католицизма почти не ощущается. И вот журнал, открыто называющий себя католическим и при этом посвященный не делам русской католической общины, а “проблемам религии, культуры и общества”.
Конечно, это не единственное серьезное католическое издание на русском языке. В кругах гуманитарной интеллигенции, интересующейся проблемами христианства, широко известен журнал “Символ”, но редакция “Символа” находится в Париже, и хотя значительная часть авторов этого альманаха живет в России, все же на нем лежит некоторая печать “заграничности”. Правда, и главный редактор “Точек” отец Станислав Опеля из Общества Иисуса (Ордена иезуитов), бывший ранее ректором московского Колледжа Св. Фомы Аквинского, проживает в Польше. Он был если не первым, то одним из первых католических священников, лишенных российской визы и потерявших возможность продолжать работать в России. Однако реально журнал делается в Москве усилиями заместителя главного редактора Н. Мусхелишвили и редколлегии, состоящей отнюдь не только из католиков — в нее, в частности, входят известные философы Анатолий Ахутин и Владимир Бибихин. Немало некатоликов и среди авторов. И это не случайно. Издатель журнала — Колледж (ныне — Институт) философии, теологии и истории Св. Фомы Аквинского, курируемый Обществом Иисуса, привлекает к преподаванию многих профессоров и преподавателей московских вузов. При этом основным критерием является их профессионализм, а не конфессиональная принадлежность.
Обратимся теперь к содержанию вышедших номеров (кстати, реально журнал выходит два раза в год, и уловка со сдвоенными номерами не превращает его в ежеквартальный).
Не вызывает удивления, что в трех номерах из четырех имеются материалы, посвященные Игнатию Лойоле: в № 1-2 за 2001 г. — статья генерала Общества Иисуса П.-Х.Кольвенбаха “Воспитание в духе Св. Игнатия”, в № 3-4 за 2002 г. — статья того же автора “Опыт Христа у Игнатия Лойолы”, а также любопытнейшая публикация из архива Сергея Эйзенштейна, в которой великий кинорежиссер сравнивает методы духовных упражнений Лойолы и систему Станиславского. Но уникальным в этом отношении является № 1-2 за 2002 г., содержащий исключительно тексты Лойолы, комментарии и статьи об этих текстах. В номер включены два важнейших текста Лойолы в блестящем переводе Андрея Коваля — Автобиография и Духовный дневник. До этого времени на русском имелись лишь “Духовные упражнения” св. Игнатия. Хотелось бы, чтобы эти переводы были замечены читающей публикой — это не только значительные памятники культуры, обладающие высокими художественными достоинствами, но и потрясающие свидетельства духовно-мистического опыта их автора, парадигматические тексты восходящей к Игнатию Лойоле традиции иезуитской мистики, репрезентативные образцы западной христианской духовности.
Сочинения эти отличаются друг от друга — пронзительно-откровенная и в то же время трезво-серьезная “Автобиография” сразу завораживает читателя, в то время как чтение протокольно-сухого “Духовного дневника” требует немалых усилий. Но усилия эти оправданы: вдумчивый читатель будет вознагражден с лихвой. Ведь для России знакомство с творениями Лойолы является тройным открытием. Игнатий, которого всегда изображали одновременно религиозным фанатиком и циником, провозглашавшим, что цель оправдывает средства, предстает подвижником, всего себя отдавшим служению Христу и Церкви, мистиком-визионером и тончайшим психологом. Второе открытие: Орден иезуитов, столетиями обличаемый как тоталитарная организация, не брезговавшая ничем для достижения своих целей, оправдывавшая интересами дела любое преступление, создавшая изощренную систему манипулирования человеческим сознанием, оказывается школой духовной самодисциплины и воспитания универсальной человеческой личности.
Здесь я позволю себе отступление. Есть термины, конкретный культурно-исторический смысл которых если и не забыт, то вспоминается гораздо реже их переносного значения. Более того, конкретное значение этих терминов в нашем восприятии несет отпечаток смысла переносного.
В самом деле, что обычно ассоциируется со словом “схоластика”? Обыденное представление нашло отражение в авторитетных словарях. Даль: “философия внешности, основанная на логике или на диалектике; вообще, школярство, школярное направление, сухое, тупое, безжизненное”. Ожегов (через сто лет после Даля): “1. Средневековая идеалистическая, враждебная науке философия, опиравшаяся на догматы церкви и отличавшаяся крайней абстрактностью. 2. Знание, оторванное от жизни, основывающееся на отвлеченных рассуждениях, не проверяемых опытом, буквоедство”. Сейчас, слава Богу, интересующийся философией читатель может обратиться к переведенным в последнее десятилетие трудам Ансельма Кентерберийского, Абеляра, Фомы Аквинского, Бонавентуры, Боэция Дакийского, Дунса Скота, У.Оккама, к исследованиям Э.Жильсона, Ф.Коплстона, В.Гайденко, Г.Смирнова, С.Неретиной, хотя бы к фрагменту Фомы Аквинского “Против учения о вечности мира” в переводе Т.Ю.Бородай, предваряемого ее же интереснейшей статьей “Проблема вечности мира” (“Точки”, 2002, № 3-4). Это поможет ему самостоятельно решить, так ли уж тупа и безжизненна схоластика.
Аналогичная история со словом “талмудист”. По Ожегову, это: “1. Последователь и истолкователь казуистики талмуда [в моем издании 1953 г. с маленькой буквы — Н.Ш.], 2. Перен. Начетчик, схоластически рассуждающий человек (пренебр.)”. Замечательное, в своем роде, определение, отсылающее и к схоластике, и к казуистике (осмысленные суждения о которых возможны лишь в рамках разговора о католическом богословии), и к начетничеству (досталось и старообрядцам!). Только имеет ли все это отношение к реальному Талмуду с его тончайшими методами герменевтики и изощренной культурой интеллектуального диалога?
Или — “фарисей”. В словаре Даля — попросту “лицемер”. Ожегов более обстоятелен: “1. В древней Иудее: член религиозно-политической партии зажиточных слоев города, отличавшейся фанатизмом и лицемерием в выполнении внешних правил благочестия. 2. перен. Лицемер, ханжа (презр.)”. Но ведь последняя характеристика, — скажут читатели, — основывается на Евангелии! Да, — но читая вот уже почти две тысячи лет Новый Завет, почему-то очень редко обращали внимание на слова апостола Павла: “Мужи братия! Я фарисей, сын фарисея; за чаяния воскресения мертвых меня судят” (Деяния, 23.6). А если и обращали, то интерпретировали следующим образом: Павел де назвал себя фарисеем по “тактическим” соображениям; представ перед Синедрионом, он хотел заручиться поддержкой фарисеев. По этой логике получается, что представ перед языческим судом, Павел ради спасения жизни способен был назваться и язычником. Я лучшего мнения об Апостоле. Просто для Павла было естественно называться и последователем Иисуса Христа, и фарисеем. Более того, современная новозаветная наука выявила много параллелей между речениями Иисуса и раввинистических учителей, наследников фарисеев. Так что и “фарисейство требует серьезного переосмысления.
И, конечно же, к этому словесному ряду относятся слова “иезуит” и “иезуитство”. Так, согласно Ожегову, иезуит — это: “1. Католический монах, член так называемого “общества Иисуса”, являющегося опорой папства и самой черной реакции, не брезгающего любыми средствами для достижения своих целей в борьбе с прогрессом и демократией. 2. перен. О хитром, двуличном человеке”. А иезуитство — “Лицемерие”, двуличие, свойственное иезуиту” (улавливаете сходство с фарисеем?).
Традиция подобного отношения к иезуитам появилась одновременно с самим Орденом. В России она особенно сильна. Вспомним, как характеризовал иезуитов Алеша Карамазов: “Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно <…> Они просто римская армия для будущего всемирного земного царства, с императором — римским первосвященником во главе… Вот их идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти… Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения… вроде будущего крепостного права, с тем что они станут помещиками… Вот и все у них. Они и в Бога не веруют, может быть”. Без сомнения, это близко к убеждениям и самого Достоевского. А если мы вспомним “Письма к провинциалу” Б.Паскаля, обличения Вольтера, романы Стендаля и многое, многое другое, то можем счесть традиционное представление справедливым.
Но — при условии, что мы закроем глаза на образцовые иезуитские школы, в которых внедрялись передовые педагогические идеи и училось великое множество выдающихся деятелей европейской культуры и науки XVI-XIX вв., на многочисленных миссионеров, совмещавших проповедь Евангелия с изучением обычаев, нравов, истории, литературы обращаемых народов, составлявших словари и географические карты, писавших поэмы на местных языках, ставших основоположниками европейской индологии и синологии, японистики и этнологии. Вышедшая два года назад в русском переводе книга французского историка Мишеля Леруа “Миф о иезуитах: От Беранже до Мишле” дает представление о том, как создавался стереотип о иезуитах-заговорщиках, стремящихся к мировому господству. Что же касается моральной нечистоплотности, то приходится согласиться с точкой зрения одного очень сейчас не популярного политика первой половины прошлого века: “Иезуитский орден, созданный в первой половине XVI в. для отпора протестантизму, никогда не учил, к слову сказать, что всякое средство, хотя бы и преступное с точки зрения католической морали, допустимо, если только оно ведет к цели, т.е. к торжеству католицизма. Такая внутренне противоречивая и психологически немыслимая доктрина была злонамеренно приписана иезуитам их протестантскими, а отчасти и католическими противниками, которые не стеснялись в средствах для достижения своей цели. Иезуитские теологи, которых, как и теологов других школ, занимал вопрос о личной ответственности, учили на самом деле, что средство само по себе может быть индифферентным, но что моральное оправдание или осуждение данного средства вытекает из цели. Так, выстрел сам по себе безразличен, выстрел в бешеную собаку, угрожающую ребенку, — благо; выстрел с целью насилия или убийства — преступление. Ничего другого, кроме этих общих мест, богословы ордена не хотели сказать. Что касается их практической морали, то иезуиты вовсе не были хуже других монахов или католических священников, наоборот, скорее возвышались над ними, во всяком случае, были последовательнее, смелее и проницательнее других. Иезуиты представляли воинствующую организацию, замкнутую, строго централизованную, наступательную и опасную не только для врагов, но и для союзников. По психологии и методам действий иезуит “героической” эпохи отличался от среднего кюре, как воин церкви от ее лавочника. У нас нет оснований идеализировать ни того, ни другого. Но совсем уж недостойно глядеть на фанатика-воина глазами тупого и ленивого лавочника” (Л.Д.Троцкий. Их мораль и наша — см. сборник “Этическая мысль. 1991”, М., “Республика”, 1992). Кстати, главный враг Троцкого И.Сталин высказывал диаметрально противоположное мнение. Но как много оно говорит прежде всего о нем самом! На вопрос Эмиля Людвига: “Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?”, Сталин ответил: “Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод — это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство — что может быть в этом положительного?”.
Я не задаюсь целью писать апологию иезуитов и тем самым заменять один миф другим. Но пора перестать сравнивать идеальное (а часто идеализированное) православие с реальным (и нередко очерненным) католичеством. Я позволю себе еще одну длинную цитату: “В те годы жил еретик Аполлинарий, ложно мудрствовавший о воплощении Господнем. Он находчив был в словах и искусен в еллинской премудрости, вследствие чего сильно смущал Церковь Божию и многих увлек в свою ересь. Этот еретик весь труд свой и все старание, от самой юности своей и до старости, прилагал к тому, чтобы развращать православных и увлекать их в свое заблуждение. Он написал много книг против православных, из коих особенно замечательны две, т.к. в них наиболее полно выражено все его душевредное учение. Их он и употреблял, как оружие, ведя борьбу с православными путем словесных состязаний. Эти его книги были положены на сохранение у одной женщины, сожительницы его. Преподобный Ефрем, узнав об этих книгах, изобрел против еретической хитрости свою, еще более изумительную: он пришел к той женщине тайно и весьма хвалил Аполлинария, называя себя при этом учеником последнего. Как бы желая научиться неизвестной ему мудрости, он просил женщину дать ему на малое время Аполлинариевы книги, которые она хранила, чтобы из них списать вкратце наиболее замечательные места. Женщина, будучи уверена, что это действительно ученик ее друга, дала ему обе книги, с условием, чтобы он поскорее возвратил их и никому о них не говорил. Святой Ефрем, взяв книги, отнес в свою обитель и, приготовив клей, все листы в них, отгибая по одному, склеивал, пока наконец не склеил всех их так, что книги стали как бы одним куском дерева или камнем, причем ни одного листа нельзя было отделить от другого. Затем он отнес книги женщине. Она же, взяв их и не посмотрев внутрь, положила на свое место. Случился потом спор православных с еретиком Аполлинарием, состарившимся уже. Не обладая уже прежнею находчивостью в спорах и имея слабую память, по причине старости, он хотел достигнуть победы над православными при помощи тех своих книг; но, взяв их, он не мог их раскрыть, т.к. листы были крепко склеены и окаменели. Он исполнился великого стыда и вышел с собора побежденным и посрамленным, а затем скоро от скорби и великого стыда он лишился жизни, с позором извергнув свою окаянную душу”. (“Житие преподобного отца нашего Ефрема Сирина” — См. Избранные жития святых. М. “Молодая гвардия”, 1992 г.). Это ли не образчик “иезуитской” морали?
Но вернемся к Лойоле и упомянем о третьем открытии, ожидающем его читателей. Те из них, кто, заинтересовавшись “Автобиографией” и “Духовным дневником” или же приведенными С.Эйзенштейном цитатами из “Духовных упражнений” Лойолы, обратится к полному тесту последнего произведения (Игнатий Лойола “Духовные упражнения. — Bibliotheque slave de Paris, 1966), обнаружат — при условии, конечно, что они читали творения греческих отцов аскезы — много знакомого. Не случайно в 1800 г. вышли составленные на Афоне св. Никодимом Святогорцем “Духовные упражнения”, в основе которых лежит итальянская версия “Духовных упражнений” Игнатия Лойолы. Вспомним, что другой выдающийся памятник католической мистики XVI в. — “Брань духовная” Лоренцо Скуполи пользуется огромным авторитетом в православном мире благодаря переводу св. Никодима Святогорца, назвавшего его “Невидимая брань”.
Об острой и вечно актуальной теме православно-католических взаимоотношений пишет в статье “Единое христианство” В.Вениаминов (“Точки”, 2002, № 3-4). Этот псевдоним обычно использует В.Бибихин). Автор развивает идеи В.Соловьева, и почти со всем, что он пишет, соглашаешься, но с сожалением признаешь, что бал сейчас правят силы вражды и разделения, а здравые слова имеют мало шансов быть услышанными.
Просматривая четыре вышедших номера “Точек”, обнаруживаешь, что если в первом выпуске преобладают статьи на собственно религиозную тематику (важное исключение — статья С.Хоружего “Аналитика смерти в “Sein und Zeit”), то во втором и четвертом (третий, как уже указывалось, посвящен И.Лойоле) акцент переносится на проблемы культуры и философии. К лучшим материалам журнала следует отнести, по моему мнению, публикации Августина (2001, № 3-4) и Фомы, статьи С.Хоружего о Хайдеггере (2001, № 1-2) и Ницше (2002, № 3-4), в которых автор пытается нащупать в философии эпохи модерна фрагменты “альтернативной” онтологии, созвучной доктринам и практике восточнохристианских аскетов, философские эссе А.Ахутина и В.Губина (оба — 2002, № 3-4).
Редакция “Точек” выполняет свое обещание, заявленное в предисловии к первому выпуску: “Католическую же его [журнала] принадлежность мы бы хотели понимать — и желали бы, чтобы именно так это и понимали, — в этимологическом смысле слова, а именно — универсально”.
Характерно, что журнал лишен каких-либо элементов клерикализма. И в этом его отличие от даже самых лучших православных журналов, которые не могут избежать клерикальной ангажированности. Представляется, что подобная культурная открытость и стремление к универсальности притягивают многих, прежде всего представителей гуманитарной интеллигенции, к католичеству. Конечно, оно не так сильно укоренено в современной российской жизни, как протестантизм. Однако католичество внесло свою лепту в развитие русской культуры, которая не представима без В.Печерина, П.Чаадаева, В.Иванова или А.Шнитке. Кроме того, католичество в России свидетельствует о живой традиции западной христианской духовности, так что расхожее противопоставление духовной России бездуховному секулярному Западу опирается на слабое знание того же Запада. В таком качестве католичество всегда будет присутствовать в России. Обидно только, что этот пример универсализма не побуждает к соревнованию, а часто вызывает озлобление и усиливает партикуляристские тенденции в русском православии.
Не преувеличиваю ли я?
Призываю читателя к следующему эксперименту. Пройдитесь по Большой Никитской улице от Охотного ряда до Никитских ворот. Вы набредете на два книжных магазина: книжную лавку при университетской церкви св. Татианы и католический магазин “Паолине”. В их ассортименте есть немалое количество одинаковой литературы. Но присмотритесь к отличиям — в Татианинской лавке вы никогда не обнаружите сочинений Фрейда и Бубера, Бокаччо и Г.Миллера, Лютера и Католическую энциклопедию. Зато у сесетр-паулинок православная литература представлена в очень большом количестве, а не найдете вы разве лишь сочинений Нилуса или страшилок об Антихристе в Москве. Почувствуйте, как говорится, разницу.
Пора трезветь.