Стихи
Опубликовано в журнале Континент, номер 113, 2002
Читатели России знают Ольгу Кучкину как острого журналиста, вдумчивого эссеиста, добросовестного прозаика. Менее известна она — во всяком случае читателям «Континента» — как своеобычный лирический поэт. Поэзия наших дней колеблется в амплитуде от эклектики до постмодернизма, но настоящий поэтический голос живет своей жизнью, не присоединяясь к литературным тусовкам. Он дышит воздухом творчества, а не соображениями эстетической коньюнктуры. Это требует культурного мужества, но окупается независимым результатом — который в случае Кучкиной налицо.
Юрий Кублановский
Ольга КУЧКИНА — родилась и живет в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Работает в «Комсомольской правде». Стихи публиковались в «Новом мире», «Октябре», «Знамени», «Звезде», «Дружбе народов».
* * * Я сообщаю тебе: ничего не в порядке, зубы болят, и по дому проносятся крысы, в том, что пишу, издеваясь, торчат опечатки и не приходят прекрасные детские мысли. Левой рукой погружаюсь в бумагу как влагу, буквы на ней расползутся, как мокрые черви, чтоб осушить, словно флаг, подниму свою флягу, а из нее пересохшие выпрыгнут черти. Пальцем о палец ударив, щелчок выбиваю, фокус старинный, чтоб дело переиначить, пальцем о палец, реальность на вкус выбираю, пусть, кто захочет, над ней засмеется-заплачет. * * * Мы засиделись опять дотемна, вечер натек синевою густой, ты открываешь бутылку вина, я приготовила ужин простой. Тонкий серебряный перезвон, что-то мерцает в вине, как в окне, ты — снова не ты, а таинственный он, что ночью, как прежде, приходит ко мне. Я, волнуясь, молча стелю постель, ты по-мальчишески обнимешь едва. Я пишу маленькую синюю пастель — эротический портрет два на два. В испанском городе Пропала в городе чужом и не успела даже вскрикнуть, как масло в партии с ножом, без звука дал в себя проникнуть. Раскрыл ковры, фаянс, шелка, вид улиц в палец шириною, азартом плавилась щека, оставив объясненья зною. Домов представил изразцы средневековых и нарядных, и кавалеров образцы, на дам глядящих ненаглядных. А там дома, как корабли поплыли, белые на белом, кармина каменной земли и море. Средиземье, в целом. Собой кромсая на куски чужое пламенное тело, я пропадала от тоски и возвращаться не хотела. В интернате Девочка-имбецилка, пораженная в мозг, где из последнего цикла вырастает Босх. Вялые санитары, сборщики нечистот, трогают лобик старый, плечи и живот. Такая врачебная помощь, где у немощи боль, в полдень или полночь, где время всегда ноль. Девочка боль рисует, время и поваров, рисовую пустую кашу сваривших воров. Девочке нету дела до жалкого воровства, а что как смерть похудела, воду не пить с лица. Лица своего не знает, рисуя с чужого лица, а кисточка девочки злая выводит на свет подлеца. А подлость их безотчетна. Похожие на нее, клюют где попало, точно черное воронье. А девочка проникает туда, где нам ходу нет, и знает, мыча и икая, на вечный вопрос ответ. * * * Какого размера душа — у кого бы узнать? Европу с Америкой, скажем, она покрывает? Какие пространства в годах и веках прорывает, готова, как мальчик весной, в запределы угнать? Душа — это опыт, на нитку из нервов и жил нанизанный жизнью, кромешной и странной? Одна ли на всех, как звоночек глухой, постоянный, кто насмерть прожился и кто еще вовсе не жил? Душа — это ценность, как жемчуг, алмаз и рубин, иль нечто, обернуто в облако света и тени, и можно ль ее посадить, как дитя, на колени и нежно лелеять средь крови, беды и руин? Душа — это мысль или это нисколько не мысль, грибок из подполья, из бездны, едва различимый, когда мы не знаем, ни кто мы, ни чьи мы, и кто не заплесневел, тот безнадежно прокис? Душа — это форма иль что ни на есть существо, присущее нам либо вовсе не нам, самоедам, и как восстановится, если ведут саморезом мильоны по ней, сокрушая ее естество? О, если бы знать, дорогие, о, если бы знать, какого размера душа и какого состава! Но замкнута вечным замком та граница и эта застава, и выброшен ключ в океан мировой. Не поднять. Тобой возвращенным кольцом.