Опубликовано в журнале Континент, номер 102, 1999
От редакции
Заметки Михаила Кураева, в которых он полемизирует с некоторыми высказываниями Василия Аксенова о сегодняшней России, были присланы автором в редакцию вместе с сопроводительным письмом на имя главного редактора. Мы публикуем ниже это письмо, полагая, что оно вполне разъяснит читателю не только то, почему автор прислал свои заметки именно в “Континент”, но и то, почему редакция журнала, членом редколлегии которого является Василий Аксенов, считает естественным и нормальным напечатать их именно на страницах “Континента”. Это действительно в традициях журнала.
Заметки были написаны еще в начале лета прошлого года, и мы решили — по договоренности с автором — опубликовать их в следующем же, очередном третьем номере за 1999 год (№101) — тем более что он готовился как русско-американский, где такая публикация была особенно уместна. Этот резон решил дело и в дальнейшем, когда не по вине редакции русско-американский номер пришлось отодвинуть (а с ним и публикацию заметок), и к тому же сильно запоздать с его выпуском. Естественно, что за это время некоторые политические реалии, о которых пишет Михаил Кураев, успели отойти в прошлое и стать историей. Но отнюдь не ушла в прошлое обсуждаемая им проблема, и потому, мы полагаем, не потеряла своего смысла и настоящая публикация. Само собой разумеется, что “Континент”, как и всегда, готов предоставить свои страницы и для иных точек зрения по этой проблеме, не говоря уж о безусловном праве Василия Аксенова на ответ его критику.
Дорогой Игорь Иванович!
Нынешней весной я был в США. Естественно, читал там русскоязычную прессу, информирующую наших бывших соотечественников о нынешней жизни в России.
Попавшиеся мне две публикации моего давнего товарища, Василия Павловича Аксенова, меня просто огорошили. Ну огорошили и огорошили, подумаешь, велики дела. Но, вернувшись домой, понял, что уехал из Америки с занозой. Оказывается, вот как мы выглядим:
“Жизнь как жизнь. Не каждый же день стреляют на улице. Ну есть бедные, есть богатые, есть такие, есть сякие. Всё как-то идет, ничего, all right”. “Достал”, как говорят наши бандиты, меня своим “олл райт” бывший соотечественник.
“Я бываю в России по меньшей мере два раза в год. Езжу по стране, дважды пересек на пароходе по Волге провинцию. И когда живу в Москве, я не вижу ничего особенного в принципе”.
А ведь люди, не бывающие в России два раза в год, могут поверить.
В общем, оцарапал меня старинный приятель, пронзил, ну и…
Предлагаемый Вам текст, быть может, частично опубликуют в газетах, где печатались туристские впечатления Аксенова. Может быть, и вашего читателя заинтересует возможность увидеть происходящее разными глазами?
Почему посылаю текст именно в “Континент”?
Аксенов как раз в одном из прочитанных мною материалов в газете “В новом свете” говорит о высокой репутации журнала “Континент”, о его традициях терпимости к инакомыслию. Василий Аксенов — в списке членов редакционной коллегии журнала…
Для меня нынешний “Континент” тоже журнал не чужой.
Направляя свои заметки в какое-нибудь другое издание, я невольно или вольно перевожу разговор в жанр межжурнальной полемики. А сегодня, что ни журнал, то клан или партия, а то и шайка.
Мне же по-прежнему кажется, что мы с Аксеновым, каждый по-своему, принадлежим одной партии, партии людей, способных сострадать и чувствовать не только свою боль и свою печаль. Есть и такая партия! Этой же партии, по моему убеждению, принадлежит и Ваш, и наш с Аксеновым “Континент”.
Вот сумма чувств и обстоятельств, объясняющая появление этих моих заметок в Вашей почте.
С неизменным уважением и симпатией,
Михаил Кураев
Господин… Вася?
Писать о публикациях, больно тебя задевших, не признаваясь в давнем знакомстве с автором, в давнем товариществе, симпатии, как-то неловко.
К слову, и при знакомстве нам пришлось преодолеть легкую неловкость.
Дело было году в шестьдесят пятом, может быть, шестом…
Лидер покоряюще свежей прозы в полосе временного безденежья и непечатания. Я работаю редактором на “Ленфильме”. Приглашаю нескрываемо талантливого писателя на студию, предлагаю включиться в общее дело. Дело приносит прозаику (по его собственному выражению) “кучу денег”, мне — знакомство и долгое товарищество с превосходным писателем.
Едва познакомившись, мы должны были решить, как обращаться друг к другу. По имени-отчеству?.. Громоздко. Официально. В нашем живом деле и смешновато. Почти ровесники. Оба посетовали, что имена нам достались неудобные. “Михаил”, “Василий” — очень торжественно, а “Вася”, “Миша” — уж совсем по-домашнему. Улыбнулись и из двух зол выбрали меньшее, заметив при этом, что обращение друг к другу по-свойски сообщает ускорение приятельскому сближению.
Живя в разных городах, а потом и странах, на путях сближения продвинулись мы недалеко, но чувство товарищества сохраняется неизменным, подпитываясь в нечастых встречах и пересечениях.
Нынешней весной, знакомясь в Америке с русскоязычной прессой, я не мог не заметить две почти одновременные публикации давнего знакомого в “Интересной газете” и “В новом свете”.
Обе публикации посвящены современной России.
Сведения, привезенные из России и скрепленные именем авторитетного для русскоязычного читателя именем писателя, конечно, могут быть приняты читателем с особым доверием.
Понятно, что представление Василия Аксенова о современной России, отношение к бывшему Отечеству не исчерпывается двумя-тремя газетными публикациями. Но и писатель Аксенов, в моем представлении, никак не умещается в образе легкоглазого интуриста. Предупреждение автора о первых — то есть поверхностных — впечатлениях помню, но где же “вторые”, не поверхностные, если визиты в Россию регулярны и достаточно свободны?
Вступая как бы в заочный диалог, я снова решаю старую задачу: как общаться?..
“Вася”. “Василий Павлович”. “Русский писатель”. “Русскоязычный писатель”. “Господин американский профессор”. “Господин интурист”…
Так ли уж это важно?
Помнится, когда я слышал по “враждебному”, как тогда говорили, радио бархатный голос давнего товарища: “Господа-а…”, — возникало ощущение отдаленности не пространственной, не географической, а какой-то иной, даже более существенной.
Рабинович и гвоздь
Одним из своих Учителей по жизни я считаю Исаака Давидовича Гликмана, профессора Ленинградской консерватории, входившего в Худсовет “Ленфильма” и лет двадцать бывшего моим коллегой в кино.
Учитель был на тридцать лет старше и, как полагается, наставлял притчами.
Вот одна из запомнившихся первых.
“Рабинович и Хаймович получили повестку в военкомат.
Рабинович выходит из военкомата грустный, его забрили, а Хаймович смеется и пританцовывает, ему выдали “белый билет”.
— Как же вам выдали “белый билет”? — спрашивает Рабинович. — Как, как, по здоровью! — Но вы же никогда не жаловались на здоровье? — А зрение? — Но вы никогда не жаловались на зрение…— Ну и что?! Вы во-о-о-он тот гвоздь видите?
— Вижу, конечно…
— А я — нет!”
Все люди, сказал Учитель, делятся на две неравные антагонистические категории: одни всегда видят гвоздь, а другие — по обстоятельствам.
В 1934 году в Москве огромным тиражом была выпущена книга под редакцией М. Горького, Л. Авербаха и зам. начальника Главного управления исправительно-трудовыми лагерями ОПТУ С. Фирина “Канал имени Сталина”.
Открывает книгу Постановление ЦИК Союза ССР о награждении орденами Ленина наиболее отличившихся строителей Беломорско-Балтийского канала. Список начинается по старшинству с зам. председателя ОГПУ т. Г.Г. Ягоды, далее, по мере значимости, идут Л.И. Коган, начальник Беломорстроя, уже упомянутый С. Фирин, еще один зам. начальника ОГПУ, Я.Д. Рапопорт, зам. главного инженера С.Я. Жук и перековавшиеся инженеры-вредители Н.А. Френкель и К.А. Вержбицкий.
Завершает книгу, как полагается, оглавление с указанием авторов обширных статей, объясняющих читателю, как трудно было прославленным чекистам и канал строить, и людей перевоспитывать.
Проехались на белом пароходе по свежевырытому каналу, прославили труд чекистов и перековавшихся работяг и не заметили убойную каторгу: Лев Славин, Борис Лапин, Михаил Козаков, Виктор Шкловский, Вс. Иванов, Лев Никулин, Евгений Габрилович, Корнелий Зелинский, Бруно Ясенский, Михаил Зощенко, Алексей Толстой…
Какие имена!
Не увидел “гвоздя” с борта парохода и Валентин Катаев, предпочтя прославить наследников Дзержинского. Правда, как напомнил Аксенов, когда стало можно, остроумный Валентин Петрович именовал Дзержинского не иначе как “козлобородым” палачом в длинной кавалерийской шинели”.
Этот рассказ Аксенова в газете о том, как он, бывая в России, “дважды пересек на пароходе провинцию”, заставил вспомнить книжку о путешествии советских писателей по Беломорканалу. Также как хлесткая цитата из В. Катаева заставила вспомнить соавтора одной из самых гадких глав книги о Беломорканале — главы “Чекисты”, написанной, к сожалению, при участии автора любимых мною с детства книг.
Так уж случилось, что книга “Канал имени Сталина” уже много лет прописана у меня на рабочем столе.
Она, как петух на шпиле лютеранского собора, постоянно напоминает мне о предательстве, о человеческой слабости и… о неизбывном милосердии.
Жизнь как жизнь
Помнится, мы недоумевали, как же не видели честнейшие интеллектуалы Европы, приезжавшие в Советский Союз, страшной, невиданной в истории трагедии, переживаемой страной, переживаемой народом?
Мы искали щадящие объяснения и не находили.
Вот и сегодня я читаю и не верю своим глазам: “…И когда я живу в Москве, я не вижу ничего особенного в принципе. Жизнь как жизнь. Не каждый день стреляют на улицах. Ну есть бедные, есть богатые, есть такие, есть сякие. Всё как-то идет, ничего, all right”.
Оказывается, мрачные краски в изображении нашей жизни концентрируются прессой, именно она “создает резко драматизированный образ текущего момента”. Как похоже на цитату из постановления ЦК КПСС!
И правда, стоит ли задумываться над признанием премьера Черномырдина на коллегии МВД (1996 г.) в том, что от 20 до 50% национальной экономики уже контролируется преступным миром и на укрепление преступного мира работает.
Зачем задумываться о причинах страшной бедности, ставшей уделом половины населения.
Гвоздя не видно!
А что видно?
“Огни еще теплятся в родной столице…”
“Друзья не похудели, шмотье на них не обтрепалось. Машины у всех на ходу…”
“Очередей не видно ни в магазинах, ни на бензоколонках…”
“Народ на улице от голода не качается…”
“Пьяных по-прежнему немного…”
Не “немного”, а на двадцать семь тысяч меньше, именно такое число зарегистрировано смертей от пущенной в оборот, после отмены госмонополии, самопальной водки.
Качающихся от голода Василий Павлович не увидел, но сведения о голодных обмороках детей в школах, о полуголодном существовании тех же учителей сегодня не надо искать в секретных докладах в ЦК.
Не надо быть врачом по профессии, чтобы знать, чем чреваты последствия недоедания.
В нынешнюю эпидемию гриппа Питер дал половину покойников из числа умерших в России. Вот расплата за “не-голод”, за сумасшедшие цены на лекарства, за недоедание, за задержки зарплаты, за то, что “такие” играют в казино и не знают, куда деть мошенничеством добытые деньги, а “сякие”, с трехсотрублевой пенсией и нищенской зарплатой, играют в ящик.
All right?!
Можно и даже нужно подозревать “медиа” в необъективности.
О трех американских пленных в Югославии мы знаем больше, нам рассказывают чаще и подробней, чем о сотнях убитых, изнасилованных, ограбленных и проданных в рабство жителях Ставропольского края.
…Я ехал на курорт подлечиться. Поезд задержали в Минводах. На вокзале в Пятигорске взрыв.
Я видел в больнице изрезанных стеклами людей. Видел девочек с ампутированными ножками… Но еще до похорон погибших пресса и телевидение забыли о них, чтобы не портить настроение перед мексиканским сериалом.
Я бы тоже хотел не видеть “ничего особенного в принципе”.
Но если бы я не сел в “скорую помощь”, увозившую моего старшего брата, ограбленного и едва не убитого в подъезде своего дома на проспекте Мориса Тореза, едва ли бы он выжил. Преступное отношение к больным в Александровской больнице я видел своими глазами. Безнаказанность гарантирована юридическим покровительством самого высокого начальства! Перевез брата в Институт головного мозга АМН на Петроградской стороне. Лечение платное, ухода нет. Передавали брата с рук на руки, полгода тащили всей семьей. Научили заново разговаривать, ходить, писать. Правда, в академической клинике больной овшивел, но не будем драматизировать, от этого не умирают.
Не знаю, как в “родной столице”, а в Питере больные должны брать с собой в больницу постельное белье, лекарства, шприцы.
Впрочем, есть больницы “такие” и “сякие”. Но там, где в палатах телевизоры, питание на заказ и охрана в коридоре, — единицы, для остальных — со своим шмотьем и клизмой! All right?!
Кстати, ординарный укол больному с инсультом (приятель лежит) стоит сегодня полторы тысячи рублей, пятнадцать минимальных зарплат.
Да, на улицах стреляют не каждый день.
В моем доме на лестнице избит и ограблен восьмидесятилетний профессор Политехника А.Л. Можевитинов. Зубы у старика были свои! Работал! Зубы выбили… Через полгода заслуженный строитель РСФСР умер…
Мой друг Александр Харкевич, директор киногрупп, Студия научно-популярных фильмов, получил две ножевые раны в живот на проспекте Гагарина в десять вечера. Ранен при попытке оказать сопротивление грабителям.
Племянник, завотделением кардиохирургии одной из крупных питерских клиник (коллега!), избит в электричке, выкинут без сознания на платформу. Ограблен, разумеется.
Мой многолетний знакомый, электрик “Красной стрелы” Сережа, убит в подъезде своего дома.
Проводник “Красной стрелы” Андреенко, двадцать три года, убит в подъезде своего дома.
Режиссер “Ленфильма”, заслуженный деятель искусств, лауреат Государственной премии Аян Шахмалиева 27 мая найдена убитой на лестнице своего дома на Кировском проспекте, рядом с “Ленфильмом”.
Ни об одном из этих событий резко драматизирующие образ текущего момента “медиа”, естественно, не сообщили.
Травят Станкевича и Собчака, об них печалуется сердце писателя, а кто печалится о городе, отданном на раздел бандитам, о стране, о народе, никем не защищенных?
В связи с покушением на моего брата, главного инженера проекта защиты города от наводнений, две тысячи сотрудников Гидропроекта направили мэру Петербурга обращение. Ни ответа, ни привета. Подумали, не дошло. Послали еще раз. И что ж “демократически избранный”? Некогда ему, отстаньте, он строит правовое государство, опять же у Валерия Леонтьева день рождения, Алла Пугачева замуж выходит, надо поспеть, отметиться…
Горе стране, где слово “демократ” и “патриот” стали ругательствами, заметил Солженицын.
Отдадим должное не-пойманным-не-ворам, они сделали, что могли, для того чтобы опохабить демократию.
У читателя может возникнуть представление, будто просто я такой невезучий. Кругом “жизнь как жизнь”, “ничего, all right”, а я ищу одни неприятности. “Машины у всех на ходу”, а моего знакомого, вынужденного подрабатывать на своих “Жигулях”, самого убили, а машину угнали.
Впрочем, не один я такой. Караулов беседует по телевизору с первым Почетным гражданином нынешнего Санкт-Петербурга, академиком Д.С. Лихачевым. Вопрос Караулова: “Дмитрий Сергеевич, а вам жить не страшно?”. Ответ: “Жить не страшно, в подъезд входить страшно”.
Нагнетает старик, ох драматизирует!
Давайте все-таки отвлечемся от взгляда узкого, частного, давайте взглянем пошире. Вот картина, нарисованная статистикой.
Сотрудниками МВД в 1992 году было совершено 229 преступлений.
В 1995 году зафиксировано 1500 преступлений, совершенных сотрудниками МВД. В 1997 году эта цифра поднялась до 10 000.
Ни с борта туристского парохода, ни с тусовочной карусели этого кошмара не видно.
А когда “гвоздя” не видишь, всё all right!
Кто агитирует за коммунизм?
Однако не всё хорошо там, где теплящиеся огни и необтрепанное шмотье — знак почти что благополучия.
Есть невыплаты зарплаты. Не нашли антикризисной формулы. Президент болеет. Коммунисты наглеют.
Беды, несущие страдания миллионам людей, поименованы, как в сводке погоды: там — туман, здесь — снег, где-то дожди… Без комментариев. Впрочем, прокомментирован антисемитизм Макашова. Но как бы с юмором, и как бы с ленцой.
Больной президент. Больная страна. Сердце бывшего доктора бьется ровно? Даже ошеломляющее по наглости и цинизму заявление пресс-секретаря президента Д. Якушкина осталось незамеченным. В день очередной срочной госпитализации президента пресс-секретарь на весь свет объявляет: “Президент выполняет свои обязанности в полном объеме”. Да он и в пору относительного здоровья уже давно воз не тянет, а тут… С кровоточащей язвой? В процедурном кабинете? Под капельницей?
И что ж это за обязанности, если их можно “в полном объеме” выполнять на больничной койке?
Он и г-жу Олбрайт хотел принимать в больнице. Он и королю Хусейну хотел бросить горсть земли в могилу.
А коммунисты наглеют. Но откуда мы об этом узнаем?
У коммунистов нет не только общероссийского канала на ТВ, но нет и получасовой передачи в неделю. Реплики их вождей и функционеров по ТВ строго дозируются и целенаправленно комментируются.
Главный пропагандист и агитатор сегодня — телевидение.
О том, как работало на президента в предвыборную пору свободное, демократическое телевидение, поведала Светлана Сорокина, телерепортер, не заподозренный в симпатиях к “красным”.
“Предвыборную кампанию вспоминаю как сплошной кошмарный сон… Практически не действует Закон о печати. Отношения подковерные, кулуарные, личные и коммерческие определяют всё… В предвыборной кампании шли одни агитки… Людей уже тошнит: день начинается с одного претендента, им же и заканчивается. И нельзя пропустить ни шага, ни слова… Часто спрашивают: чистое ли дело телевидение?.. Дело это довольно грязное, более того, кровавое”*.
И при такой тотальной обработке мозгов избирателей президент в первом туре побеждает с ерундовым преимуществом. Во втором туре лишь на “крыльях” Лебедя и на несчетных деньгах, притащенных Чубайсом, уходит в отрыв…
А кто же агитировал за коммунистов, как же им удалось собрать чуть не половину голосов?
За коммунистов агитирует нищета, разруха, беззаконие, небывалый расцвет преступности.
Извините за напоминание общеизвестного.
Почему после войны так бурно стала “краснеть” Европа, даже там, где не было советских танков?
Почему в Италии и Франции коммунисты после войны были уже на пороге власти?
“План Маршалла” вырвал Европу из рук коммунистов. Не лозунгами и агитацией, не репрессиями по отношению к коммунистам, не запрещением компартий и сообщением правды о Беломорстрое и Колыме.
План дальновидного генерала поднял Европу из развалин, накормил людей, обеспечил работой, поднял производство, обеспечил сносный и постоянно растущий жизненный уровень, гарантировал личную и общественную безопасность БОЛЬШИНСТВУ, а не пяти процентам!
Начни Ельцин и удерживающие больного старика у кормила хитрецы выполнять программу подъема жизненного уровня, начни реальную борьбу с преступностью, и никакие коммунисты, баркашовцы-макашовцы и пикнуть бы не посмели. А так приходится пугать тридцать седьмым годом, загрязнением среды, будто она сегодня не поганится, искажением всего живого, будто оно сегодня не искажается.
Не заподозришь ни Михаила Шемякина, ни Виктора Астафьева в симпатиях к “красным”, но один объявляет: “Проклинаю тот день, когда поверил Ельцину”, другой ему вторит — “Я могу Ельцину сказать в глаза: дурак…”.
У гроба застреленного днем на Невском проспекте вице-губернатора Санкт-Петербурга Михаила Маневича упакованный в бронежилет Чубайс клянется на фене: “Мы их достанем!.. Мы их всех по-одному достанем!..”.
Но пока “достали” Шемякина, Астафьева, Солженицына и даже одного “из самых важных писателей страны” (слова В. Аксенова) Анатолия Рыбакова.
“Никто не может меня обвинить, что я защищаю советскую власть, старую систему. Я делал всё, что в моих силах, для того, чтобы она пала, но я так же считал, что из того положения, которое было в 85-м году, имея власть, можно было выбраться… Путь дикого коррумпированного капитализма, по которому двинули страну, он вообще античеловеческий. Это не путь для России… А страной — наруководили — да так, что рухнули и производство, и наука, и образование, и культура. Бардак, одним словом”*.
Так что то, что глазами Аксенова — “всё ничего, all right”, глазами одного “из самых важных писателей страны” — “бардак”.
Никто не оказал борцам с самодержавием большей услуги, чем Николай Второй, императрица и сокровенный их “друг” Григорий Ефимович Распутин.
Ельцин, Чубайс, Татьяна Дьяченко, Березовский… неужели всё повторяется?
Кризис порождает “красную сыпь”, так и надо с кризисом бороться, а не с сыпью. Сыпь сама пройдет, если у людей будет еда, лекарства, безопасность.
Это пролетариям нечего терять…
Мне почему-то кажется, что Василий Аксенов не читал роман Александра Чаковского “Победа”.
Если книга о канале имени Сталина разъясняет, за что были награждены славные чекисты и их помощники, то “Победа” разъясняет (уже в художественной форме) за что и почему через двадцать лет после окончания войны Леонид Ильич Брежнев, в полководцах не значившийся, награжден высшим полководческим орденом “Победа”.
Если бы Аксенов читал “Победу” Чаковского, мне кажется, в романе “Новый сладостный стиль” не появилась бы сцена, практически повторяющая одну из важнейших, итоговых сцен в романе “Победа”.
У Чаковского на Хельсинкском совещании 1975 года встречаются советский и американский журналисты. В сорок пятом в Потсдаме они дали друг другу клятву служить делу мира, жить честно, не продавать пера. Американский журналист, естественно, изолгался, испродавался, обмазался кровью во вьетнамской войне, а советский журналист прошел дорогой чести. С высоко поднятой головой он предстал на Хельсинкском совещании. И вот старые коллеги встретились вновь. Разговор с глазу на глаз, на берегу залива. Ужаснувшись от упреков кристально честного советского журналиста, американский просит его о последней услуге: ударь! ударь меня по лицу. Умоляет. Но советский журналист и дальше собирается идти дорогой чести и потому пачкать руки о бесчестное лицо американца не хочет.
Правдиво. Умно. Талантливо. Оригинально.
Каково же было мое удивление, когда герой романа “Новый сладостный стиль”, узнав, что его бывшие соотечественники сбили корейский самолет, убежденный в подлости соотечественников (бывших), не влезая в подробности, просит, умоляет своих американских собутыльников в американском баре… побить ему лицо, пылающее от стыда и гнева. Однако идущие дорогой чести собутыльники тоже отказались бить героя по лицу, как тот ни упрашивал.
Тоже правдиво. Тоже талантливо. Но, увы, не оригинально.
Стиль и пафос агитлитературы для Василия Аксенова, как мне кажется, нов, но что же сладостного в перепевах Александра Борисовича Чаковского?
Призрак, а может быть, и не призрак агитационной запрограмированности преследовал меня на протяжении чтения обширного, талантливой рукой написанного романа. Но, читая, я всё время ловил себя на мысли о том, что то теряю, то встречаю снова давно и искренне любимого писателя… В конце романа мой любимый Аксенов ускользнул окончательно, и финальная апофеоза почему-то напомнила скромный апофеоз, венчающий первые издания любимой мною с детства книжки “Сын полка”. Там осанна пелась лучшему из людей, “осененному знаменами четырех победоносных войн”, здесь же осанна — лучшему из народов.
Потери и приобретения
Кто-то, может быть, и позавидует герою романа, так много обретшему, кто-то позавидует автору романа, а мне почему-то вспомнились слова Ахматовой:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так что сделался каждый день
Поминальным днем, —
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей,
Да о нашем бывшем богатстве.
С какой удивительной легкостью мы не замечаем, не хотим замечать потери.
Почему Европа всё время накапливает и накапливает, а у нас на каждом историческом повороте, и неизбежном, и желанном, сплошной разор?
Вот и сам Аксенов, свидетельствуя развал России, озабочен: “главное — сохранить культуру”.
Какую культуру? Ахматовой? Чаковского?
Присягая наследству Ахматовой, идем путем, начертанным романами Чаковского?
В сохранении и приумножении культуры, быть может, смысл существования нации.
Об этом, с одной стороны, говорил в июне прошлого года в Кремле Д.С. Лихачев при вручении ему президентской премии. С другой стороны, президент подхватил на лету и повторил слова академика в заключительном слове… Все — за!
А как ее сохранишь, культуру-то, если ее носителю, интеллигенции, не вчерашними и не завтрашними коммунистами, а сегодняшней властью вынесен смертный приговор.
Сегодня русская интеллигенция обречена на вымирание.
Буйная карнавальная жизнь Москвы — не “Титаник” ли с пропоротым брюхом? Для миллионов врачей, учителей, преподавателей вузов, инженерии, образованных военных сегодня одна задача — выжить, спасти детей, семью, близких… И у них нет места в спасительных шлюпках, покачивающихся для избранных на Москве-реке да на Неве.
“Тусовочный гул Москвы еще долго стоял у меня в ушах”, — с удовольствием поминает писатель визит в Россию, отвергая сомнения в безнравственности московской “карусели”.
И готов был бы поверить желанному гостю, но вот беда, Грибоедов, зачем его держали в школьной программе, не дает “оттянуться со вкусом”, “захипповать вкрутую”…
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве
И где не воскресят клиенты-иностранцы… и т.д.
Чего же ты хочешь?
Когда-то этот вопрос послужил заголовком пакостному роману Всеволода Анисимовича Кочетова. Но вопрос-то не виноват. И вот я обращаю его к себе как бы от имени утомленного читателя.
Позвольте вас развлечь обширной цитатой из письма моего деда моей бабушке, пребывавшей в ранге невесты в то время, когда дед, полковой врач III-го Верхнеудинского казачьего полка, воевал с Японией. У меня сохранилось с полсотни дедовских писем, в том числе и с описанием визита офицеров полка к губернатору города Куанчендзы — Чифу.
“…В третьих воротах нас встретил сам Чифу с офицером-переводчиком. Но только что мы через эти третьи ворота вступили в третий двор, где находился дом Чифу, как у всех настроение испортилось, все пришли в ужас от того, что открылось нашим глазам.
Перед окнами дома Чифу во дворе стояли орудия пыток, и в них мучились несчастные китайцы-преступники. Во дворе стояли стоны и пять несчастных охали от болей и страданий в ужасных орудиях. С огромными язвами на обнаженных голенях они сидели, привязанные вытянутыми руками на каких-то станках на морозе в 15╟. Язвы, образовавшиеся на коленях от продолжительного стояния, время от времени поливались кипятком, и тогда двор оглашался душераздирающими воплями. Всё это мы должны были видеть, сидя в приемной Чифу за столиком с чаем и вином. У всех пропало желание даже пить чай, и мы с трудом выпили по чашке чая и по две рюмки шампанского. Пробыли у Чифу целый час, и хотя разговор о пустяках велся, но большинство было страшно удручено пытками, невольными зрителями которых мы сделались. По словам Чифу — это пытались хунхузы, не сознавшиеся в своих преступлениях, и через несколько дней подлежавшие казни. Ах, милая Кароля (так звали мою бабушку. — М.К.), как невыносимо тяжко и противно видеть подобные вещи. Много мне приходилось видеть людских страданий, ужасных страданий, но вместе с этим неразрывно всегда видел участие к этим страждущим, попытки облегчить их. Но тут было что-то ужасное. Несчастные страдали, а их страдания еще больше увеличивали, и зачем? Затем, чтобы через несколько дней срубить головы этим страдальцам. Иногда я испытывал ужас при чтении описаний пыток и казней, но тут впервые испытал такое ужасное, не поддающееся описанию смешанное чувство ужаса, отвращения и сострадания, что меня и сейчас, при одном воспоминании продирает мороз по коже.
При возвращении мы снова прошли мимо этих несчастных, на которых было больно смотреть, и в то же время не хотелось пройти мимо, как бы не замечая их страданий…”
Вот и писатель, в конечном счете, может не больше, чем русский врач во дворе китайского изверга, хотя бы взглядом дать понять обреченным, что их страдания видят, им со-чуветвуют…
Поразили слова деда, любившего точность: “большинство было страшно удручено…”. Значит, было и меньшинство, утешавшее себя, надо думать, по-французски. Английский был тогда не в моде.
О хорошем людоеде
Учитель однажды посвятил меня в одну из житейских мудростей.
Когда мы заговорили о людоедах, Учитель сказал: “Людоеды делятся на две категории, на плохих людоедов и на людоедов хороших. Плохие людоеды хотят съесть меня. А хорошие людоеды едят других”.
Сегодня в России, слава Богу, не тридцать седьмой год, а всего лишь седьмой год безраздельной власти гаранта Конституции.
Население России убывает на миллион в год.
Михаил КУРАЕВ — родился в 1939 году в Ленинграде. Окончил театроведческий факультет Ленинградского театрального института. С 1961 по 1988 годы работал в сценарной коллегии киностудии “Ленфильм”, автор семи сценариев художественных фильмов. С 1987 года выступает как прозаик. Печатался в “Новом мире”, “Знамени”, “Дружбе народов” — повести “Капитан Дикштейн”, “Ночной дозор”, “Маленькая семейная тайна”, “Зеркало Монтачки” и др.
* Сорокина С. “Общая газета”, 1996, № 31. С.4.
*Рыбаков А. “Дружба народов”, 1999, № 3. С. 175.