Христианская эпопея в двух частях
Опубликовано в журнале Континент, номер 101, 1999
Действующие лица:
Апостол. Д а к, торгующий хлебом. Женщина, торгующая любовью. Е л л и н, торгующий идеями. Варвар, торгующий вином. Скиф, торгующий оружием. Финикиец, торгующий печалью.
Часть первая
Середина первого века от Рождества Христова. Македония. Солнечная поляна у подножия горы, омываемой морем. “О, Картагена!” Голосистая кифара исходит печалью, но расположенные вокруг связки пшеничных колосьев, тяжелые амфоры, дымящиеся котлы стоят на том, что, ничего, жить можно.
Посреди поляны высится округленная куча камней, напоминающая основание будущей колонны. Вокруг этого основания разминается молодая танцовщица. Зачарованные бородачи следят за нею не дыша, но как только танец выходит за рамки приличия, из-за скалы выплывает огромная, разношенная корзина и долго, словно хмельная, блуждает по всему пространству, мешая свободному процессу созерцания.
— Эй, ты, рыжий!
Корзина медленно опускается. Из-под нее выползает кряжистый, ушедший в свои заботы труженик. Поставив корзину, тут же принимается укладывать в свое странное сооружение принесенные камни. Исполнив труд, вытряхнув корзину, оглянулся, ища кого-то, чего-то. Увидев рядом скалу, направился к ней. Поднявшись, невероятным образом, на самую верхушку, обратив ладони раскинутых рук к небесам, таинственно, пророчески возгласил: “Вам, Римлянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами!”.
За тысячи и тысячи верст племена услышали его; земля качнулась, глубины пришли в движение, и замерла, в глубоком оцепенении, развеселая компания.
Тем временем Собиратель камней спустился, вытряхнул корзину и ушел, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Озадаченная танцовщица подошла к краю обрыва и долго всматривалась в морскую даль.
Варвар: Ну, чего стоишь, точно кукла? Танцуешь, не танцуешь? Зритель ждет.
Ж е н щ и н а: Этот, с кошелкой, испортил настроение.
Д а к (грохоча походными жерновами): Положим, не он тебе, а ты ему.
Ж е н щ и н а: Что он такого делает?
Д а к: Не видишь? Камни собирает.
Ж е н щ и н а: Каменщикам нужно еще и настроение?
Д а к: Он скорее чистильщик.
Же н щ и н а: Что чистит?
Д а к: Лик земной.
Ж е н щ и н а: Зачем?
Д а к: Чтобы чисто было. Красиво. Чтобы было вам где бесноваться.
Женщин а: Я готова танцевать хоть на скалах, лишь бы его тут не было.
Д а к: Так уж он тебе ненавистен?
Ж е н щ и н а: Не столько он, сколько его запахи.
С к и ф: Эй, ты, рыжий! Ну-ка, сгинь!
Д а к: Пусть работает. Он аккуратно, краешком ходит.
Ж е н щ и н а: Что с того, что краешком, если от него несет так, что выворачивает.
Д а к: И не от него, а от его плаща. Должно быть, долго путешествует. Пыль, жара, потные животные. Вместе в гору, вместе с горы. Ночевка у дороги, под открытым небом. Половину плаща подстелил, другой половиной укрылся. А шерсть, она, если что впитала, прощай…
Ж е н щ и н а: Отчего не выбросит?
Д а к: Как выбросишь хорошую вещь! Я думаю, если тот плащ выстирать в двух-трех водах, просушить, проветрить…
С к и ф: Много чести. Стирать, сушить, проветривать.
Д а к: А что делать?
С к и ф: Удар мечом — и в пропасть.
Д а к: Нельзя убивать чистильщиков земли.
С к и ф: Почему?
Д а к: Они — служители небес. Если их обидеть, небеса восстанут, плохо будет нам.
С к и ф: Эй ты, мусорщик! А подойди ко мне.
Собиратель, аккуратно уложив очередную ношу, ушел за скалу.
Е л л и н: Независим и трудолюбив, как все Апостолы.
Ф и н и к и е ц: Что есть Апостол?
Е л л и н: Носитель веры, озабоченный внутренним миром человека.
Финикиец: Что он тут продает?
Е л л и н: А ничего.
Финикиец: Может, купить чего хочет?
Е л л и н: Тоже не думаю.
Финикиец: А тогда, что ему тут?
Е л л и н: Собирает грехи земные, несет их на себе, страдает и почитает это смыслом жизни.
С к и ф: У нас их называют бездельниками. Я этих бездельников давлю конем и скачу дальше, не оборачиваясь.
Д а к: Уж вы их надавили на своем веку. Земля опустела, одичала, смотреть на нее — сердце разрывается.
В а р в а р: А это всё они, Апостолы! Они во всем виноваты!
Д а к: Не Апостолы, а варвары всё разрушают. Дух — он животворит, и там, где пройдет Апостол, там мир, благодать, и травка следом за ними зеленеет.
С к и ф: Эй, ты, как тебя там! Ну-к, подойди.
Д а к: Не трогайте его. Сбор камней — святое дело.
Варвар: Сбор камней в горах — это глупость.
Д а к: Почему глупость?
Варвар: Потому, что горы — это и есть огромная куча камней.
Е л л и н: Ну, горы — это не только камни.
В а р в а р: А еще что?
Е л л и н: Высота. Чистота. Простор. Не случайно богиня Гера изгнала в горы свою любимую нимфу по имени Эхо.
Ж е н щ и н а: Из-за чего ее так жестоко наказали?
Е л л и н: Болтала много.
Ж е н щ и н а: И что она, так в немоте всё время и пребывает?!
Е л л и н: Только последний слог из каждого слова ей позволено повторять.
В а р в а р: Я слышал ее сегодня утром.
Ж е н щ и н а: Что, она прямо тут, в этих горах?!
Е л л и н: Конечно. Ну-к, послушаем тишину. Чу!
После долгой, тревожной паузы, в верховьях раздался протяжный крик, похожий на детский плач. Из низин, из ущелий, ответили.
Варвар: Ага, плывут, голубчики! Спешат, покупатели.
Е л л и н: Не похоже. Море — до самого горизонта — пустыня.
Варвар: Отсюда мачты не видать, но с вершин заметили и подали сигнал. Бухта ответила — вход свободен.
С к и ф: Слава морским безумцам!!
Д а к: Теперь, главное, не снижать цены.
Е л л и н: О ценах, друг мой, забудь. Они не торгуются.
Д а к: А тогда… как?..
Варвар: Что дадут, на том и спасибо.
Д а к: А могут и просто так?..
Варвар: Очень даже могут.
Ж е н щ и н а: Они что, и меня… могут?
Е л л и н: Тебя-то в первую очередь.
Ж е н щ и н а: Что же мне делать. Бежать?
В а р в а р: От пирата не убежишь. Пират — это как рок.
Ж е н щ и н а: Куда ты меня, варвар, затащил? Что мне делать?
Варвар: Приголубь их, умиротвори, расслюнявь…
Же н щ и н а: Как? Чем?
Варвар: Своим искусством. Оторви от земли и уже не давай им на нее опуститься.
Е л л и н: Ты ставишь ей непосильную задачу.
Варвар: Почему непосильную?
Е л л и н: Тяжеловата.
Варвар: Ничего, она у меня взлетит. Просто этот нудный раб со своей кифарой всё время прижимает ее к земле.
Ж е н щ и н а: И вовсе не в кифаре дело.
Варвар: А в чем?
Ж е н щ и н а: Наряды расфалдились.
Варвар: Сбрось их к дьяволу и — лети!
Ж е н щ и н а: Как сбросить? В чем останусь?
В а р в а р: В чем мать родила. Лучших нарядов у вас не было и не будет.
Д а к: Неприлично делать женщине такие предложения.
Варвар: Почему неприлично? Она танцовщица. Я наниматель. Что закажу, то и изобразит.
Е л л и н: Ты платишь ей за искусство, а не за позор!
В а р в а р: Я нанял ее для увеселения, а истинное веселье есть полет обнаженной женщины. Видели, как танцуют гадитанки?
Д а к: Неужто голыми?!
Варвар: Снимают с себя всё, бросают вверх платочек, и пока платок парит в воздухе, танцуют в чем мать родила. Но подгадывают так, что парящий платочек всё время прикрывает стыдливые места. Все ждут, когда танцовщица промажет, но при мне никогда, ни одна гадитанка себя не посрамила.
Ж е н щ и н а: Я не хуже их это умею, но у меня нет такого платочка, чтобы долго парил в воздухе.
Варвар (снимая с шеи платок): Вот, подбрасывай и веселись. Гадитанки подарили. Учись у них и пойдешь далеко.
Ж е н щ и н а: Мне нечему учиться у шлюх из общественных купален. Мы по-разному смотрим на мужчин.
В а р в а р: В каком смысле?
Женщина: Моя задача возбуждать в мужах страсть, увеличить человеческое плодородие, а их задача — осушать болота.
Е л л и н: Профессионалки… Всюду, куда ни глянешь, профессионалки…
В а р в а р: Я тебя, детка, нанял не для умных бесед. Поди ко мне. Сними вот это, и это. И это, вот, сбросим.
С к и ф (обнажив меч): Не смей к ней прикасаться! Она — богиня!
В а р в а р: Дурья твоя голова, это не богиня, а храмовая проститутка, которую выгнали из святилища за пристрастие к танцам.
Ж е н щ и н а: Вот уж неправда. Меня не выгоняли, а отослали на расстояние колокольного звона с условием, что если не буду пропускать молитвы, смогу туда вернуться.
Варвар: Так ты в ожидании часа молитвы всё торчишь над пропастью?
Ж е н щ и н а: Так.
В а р в а р: Ну, если ты всё еще считаешь себя храмовой, возьми свои пожитки и мотай.
Ж е н щ и н а: Заплати, что мое, и я уйду.
В а р в а р: За что платить? Мы условились, что будешь развлекать клиентов за одну десятую от выручки, а вина я сегодня не продал ни капли, и всё по твоей вине.
Ж е н щ и н а: Почему по моей?
В а р в а р: Ты говорила, что сводишь мужей с ума, а ты этого не умеешь.
Ж е н щ и н а: Как не умею? Посмотри вокруг — одни обалдевшие рожи!
Варвар: Вина, однако, не покупают!!
Женщина: Я свою работу сделала. Они все мною бредят, а то, что при этом не покупают вина, это уже твоя забота. Мой товар пользуется спросом, твой — нет. Рынок — это рынок.
Варвар: И кто это так уж вожделеет? Покажи мне его?
Ж е н щ и н а: Да хотя бы и он.
Варвар: Скиф не в счет. Он всегда готов вскочить в седло, только платить нечем. А ты расспроси тех, что при средствах.
Женщина: Ты сомневаешься, ты и спроси.
В а р в а р: А что, и спрошу. Я не такой дурак, чтобы бросать деньги на ветер. Начнем с крайнего, с Дака. Скажи, пахарь, глядя на танец этой жрицы храма Сладострастии, зашевелилось ли у тебя…
Д а к: А чего ему шевелиться, когда, вон, засуха замучила! Третий год без дождя, держимся поливами. А сколько воды на том буйволе натаскаешь?
Варвар: Стало быть? Дак мимо. Скиф не в счет. Я — наниматель. Что до Еллина…
Е л л и н: (углубленный в чтение): Меня тут нет.
Женщина: А где же ты?
Е л л и н: Ученые больше пребывают в мире идей, чем в этом греховном мире…
Женщина: Как же ты, пребывая в мире идей, заявляешь, что я тяжеловата?!
Е л л и н: Ну, может мельком что и приметил, но глубоко не вникал.
Женщина: Как же ты, не вникая…
Е л л и н: Душечка, философы уходят в горы для размышлений, а не для того, чтобы смотреть танцовщиц!
Женщина: В Афинах мало места для размышлений?!
Е л л и н: Для глубоких размышлений — мало, и потому, когда нами овладевает великая, но спорная идея, мы уводим ее в горы.
Варвар: Ну вот, еще один мимо. И хотя сама Волупия посвящала тебя во все тонкости женских чар, никого ты тут не охомутала.
Женщина: Как не охомутала? Послушай кифару! Посмотри в его глаза!
Варвар: Рабы не смеют мечтать о любви свободных женщин, их за это кастрируют.
Тем временем из-за скалы выплыла тяжелая корзина и долго маялась по поляне, мешая беседе.
Варвар: Сгинь!!
Женщина: Апостола не спрашиваешь?
В а р в а р: А он тут при чем?!
Женщина: При том, что он больше всех меня хочет.
Варвар: Вот эта копна рыжих волос?!
Дак: Апостолы — наша опора, это труженики, жертвующие собой, потому, если когда и споткнутся, их нужно прощать.
Скиф: Что ты за него всё заступаешься? Он тебе кто?
Дак: Соработник. Он собирает камни, очищает лик земной, я иду за ним, пашу и сею. Вместе творим хлеб насущный.
В а р в а р: А как с ним поговорить? Он же и не видит и не слышит ничего вокруг.
Дак: Сборка камней — труд тяжелый. Подождите. Когда устанет и сядет передохнуть…
Варвар: Как же, стану я ждать… Эти рыжие никогда не устают, Эй, ты! Петух!
Апостол продолжал укладывать камни, и тогда Варвар подошел и ступил ногой на его плечо.
Варвар: Ты, петух!
Апостол: А вот этого не надо.
Варвар: Чего не надо?
Апостол: Грубо со мной обращаться.
Варвар: А то что?
Апостол: Будет плохо тебе. Сгоришь.
Варвар: Почему это я сгорю?
Апостол: Civis romanus sum* .
В а р в а р: Я, по-твоему, кто?
Апостол: Северный варвар, торгующий вином.
В а р в а р: И что из этого следует?
Апостол: Следует то, что за грубое обращение с римским гражданином варвар может быть умерщвлен на месте, без суда. Помни, мы на землях Рима и под сенью римского права пребываем.
Д а к: Как он словами орудует!! Точно искру из камня высекает!
Варвар (отступив, более миролюбиво): Скажи, Цивис романус, верно ли, что эта молодка тебя как бы…
Апостол: Что?
Варвар: Завлекла.
Женщина: Откройся перед ними, не стесняйся.
Апостол (после некоторого раздумья): Прости меня, жено. Сознаю, соблазнила ты меня, и в помыслах своих я согрешил с тобой. Это тяжкий грех, да простит меня мой Господь. И тебя, жено, прошу о прощении.
Женщина: Но, если ты меня безумно желаешь, сознайся перед всеми! Чего стесняться!
Апостол: Я говорил о том, что было, а не о том, что есть.
Женщина: Как? Только что сгорал от страсти, и всё прошло?
Апостол: Мои признания не пойдут тебе на пользу.
Женщина: …иль ты не мужчина?!
А п о с т о л: Я, конечно, мужчина, очень даже мужчина, но я испытываю влечение ко всем женщинам, которых встречаю. Танцует ли она, месит ли тесто или несет кувшин на голове — я их всех желаю, со всеми успеваю мысленно согрешить.
Варвар: Скажи какая прорва!
Д а к: Ну, зачем со всеми! Одну пожелал, и довольно.
Апостол: Что поделаешь, дано мне от Господа такое жало во плоти. Чтобы побороть в себе эти постыдные искушения, изнуряю себя путешествиями и тяжелой работой.
Женщина: Ну, не хочется тебе с нами грешить — найди работу поприличней. Зачем превращать себя в мула?
Апостол: Что делать! Наступает каменное время, и носим камни на себе…
Е л л и н: Что значит — каменное время?
Апостол: Как известно, существует время разбрасывания и время собирания камней.
Е л л и н: И это всё, чем занят человек?!
Апостол: Такова наша планида — мы или строим, или рушим. Другого нам не дано.
Е л л и н: Человек, по-твоему, безумен?
Апостол: Когда он без Бога, конечно, червь безумия точит его. Осмотрись. Поразмысли. Вся история человечества есть история строительства и разрушения крепостей. И снова собираем камни, и снова возводим крепости. И опять осада, штурм, камни летят во все стороны. Конца и края этому нет.
Е л л и н: И не будет, потому что человек несовершенен, демон саморазрушения заложен в нем самом.
Апостол: Не так.
Е л л и н: А как?
Апостол: То, что создано Всевышним, не может быть несовершенным. Надо только не лениться и вовремя убирать разбросанные камни.
Женщина: Зачем?
Апостол: В мире много несправедливости, обиженному хочется отомстить, и если камни валяются у него под ногами, велико искушение…
Ж е н щ и н а: Да простится мне моя глупость, но я все-таки не понимаю, зачем их собирать?
Апостол: Сейчас я тебе объясню. Поди сюда. Видишь этот камушек?
Женщина: И что?
Апостол: Как ты думаешь? Для чего он может быть пригоден?
Женщина: Чтобы валяться в пыли.
Апостол: И он валяется, валяется, пока кто-нибудь не подберет и не убьет своего ближнего.
Женщина: Вот этой крошкой?
Апостол: Вот этой крошкой. И пока на наших тропах валяются подобные камушки, мой дух неспокоен. Господь будит меня ранними утрами и говорит — сын мой, пойди, пособирай, слишком уж много их поразбрасали, как бы не началось новое кровопролитие…
В а р в а р: И много тебе за это дают?
Апостол: Много не дадут, но вечность могут дать.
Ел л и н: Вечность — это не хлеб, вечностью не прокормишься.
Апостол: Хлеб мой — на мне.
Ел л и и: Что ты умеешь делать? Какое у тебя ремесло?
Апостол: Палатки. Или дорожные дома, как их называют.
Женщина: Если умеешь делать палатки, зачем тратишь время на пустое? Скоро ночь, нам негде будет укрыться.
Апостол: Долгим и трудным будет твой путь в мою палатку, жено.
Женщина: А почему он должен быть таким уж долгим и трудным? Разве ночь не сближает тех, кто днем приметили друг друга?
Апостол: Ночь сближает тела, души сближает Бог.
Женщина: Что ты хочешь этим сказать?
Апостол: Что в мои палатки сначала входят души, только потом тела.
Финикиец: О Картагена, моя Картагена…
Д а к: Как жалостливо поет! Хочется бросить всё, вернуться к жене, к деткам, обнять их…
Варвар (рабу): Перестань! Вино скисает от твоей тоски…
Кифара умолкла. В наступившей тишине вершины подали голос. Низины ответили.
Д а к: Корабли на горизонте! Все в пурпуре и золоте!
Скиф: Морские волки, они всегда берут неожиданностью!
Варвар (рабу): Давай что-нибудь повеселее, типа — ах, вчера-вчера-вчера, мы всю ночку обнимались… Ну, красотка, настал твой час! Лети!
Женщина: Чтобы полететь, нужен разбег.
Варвар: Ну и разбегись!
Женщина: Мало места. Занесет над пропастью.
Варвар (свирепо): Лети в пропасть к манам в подземелье, но раздевайся и — лети!
Женщина (плача): Но что мне делать, если я не могу белым днем обнажаться! Такая вот грешница!
Апостол: Не убивайся. Пока ни обнажаться, ни летать не перед кем.
Варвар: Как не перед кем? На горизонте корабли! Богатейшая клиентура!
Апостол: После обеда, когда лучи солнца косо скользят по волнам, море начинает отливать золотом…
Варвар: Но вот Дак, видевший корабли собственными глазами!
Апостол: Простите этого бедного пахаря. У него слабое зрение, а правый глаз, тот совсем темен.
Все подходят к краю пропасти, исследуя морские дали.
Е л л и н (после паузы): Но ты же не станешь отрицать, что вершины запросили бухту и бухта дала добро? Была перекличка.
Апостол: Какая перекличка! Вой шакалов и больше ничего.
Скиф: Мы, по-твоему, не видели шакалов в своей жизни?!
Апостол: Во время брачных сходок у шакалов меняются голоса.
Е л л и н: Откуда у тебя такое знание?
Апостол: Из страны детства.
Е л л и н: Где прошло твое детство?
Апостол: В городе Тарсе. Среди ткачей, пиратов и горных шакалов.
Е л л и н: Ты смог бы чем-нибудь подтвердить свои слова?
Апостол: Конечно.
Сложив определенным образом ладони, издал некий вопль, похожий на тот, что доносился с гор. Ему тут же ответили — и вершины, и бухта. Глубокое уныние охватило поляну.
Д а к: А скажи, добрый человек, кто тебе сказал про мои глаза?
Апостол: Сам страдая зрением, я, при встрече, смотрю, у кого какие глаза.
Д а к: Но как ты догадался, что именно мой правый глаз темен?!..
Апостол: Ты постоянно поворачиваешь голову вправо; у тебя и плащ истерт на правом плече.
Д а к: Одно слово — Апостол!
С к и ф: Да еще рыжий.
Варвар: Рыжая голова — это предвестник пожара!
Апостол: Не надо обижать рыжих, которых Господь посеял довольно и среди иудеев, и среди еллинов, и в холодных краях варваров они, надо думать, водятся…
Д а к: Как же! Я сам, в молодости, был немного рыжеват. А потому, преславный труженик, позволь тебя обнять и назвать своим братом.
Апостол: Ты братьев по волосам выбираешь?
Д а к: По разумности, трудолюбию и вере.
Апостол: Тогда и я, ради душевности твоей, назову тебя своим братом, ибо кто душевен, тот и духовен.
Д а к (разломав глиняную статуэтку на две половинки): Вот, возьми. Когда будешь за Дунаем, спроси слепого пахаря при одном буйволе, и тебя всякий направит в мой дом. Как преступишь порог, покажи свою половинку, и едва половинки сойдутся — мой дом, это твой дом.
Апостол: Да освятит Господь этот союз гостеприимства.
Д а к (после взаимных лобызаний): А если мне случится побывать в твоих краях, как найти твой дом?
Апостол (после долгого раздумья, печально): Имя, данное мне от рождения, изменилось, родина моя далеко за морем.
Д а к: Нехорошо оставлять своих.
Апостол: “И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего, из дома отца твоего, в землю, которую я укажу тебе”.
Д а к: Звучит складно, но вникнуть не могу. Скажи мне то же, но моими словами.
Апостол: Святое Писание говорит — родню дает Господь, и Господь может ее отвергнуть.
Е л л и н: Из-за чего произошло отвержение?
Апостол: Долгий разговор.
Д а к: Укороти, но скажи.
Апостол (после паузы): Так у нас полагают, что мир делится на иудеев и неиудеев. Поскольку иудеи, как известно, народ избранный Богом, то неиудеи, стало быть, не избранны и переступить порог нашего дома, восседать с нами за одним столом, не могут.
Д а к: Почему?
Апостол: Считается, что они как бы нечисты, и, общаясь, они нас оскверняют. Тех, которые жили подолгу среди неиудеев, стали чураться. Обходили и меня. Ну, я и ушел от своих.
Е л л и н: Поступок достойный, но мудрости в нем нет.
Апостол: Отчего же?
Е л л и н: Уйдя от своих, ты никуда не пришел.
Апостол: Почему?
Е л л и н: Потому что мир может сближаться только до определенной точки, ибо, по природе своей, он разнороден и несовместим.
А п о с т о л: Не так.
Е л л и н: А как?
Апостол: Мир гармоничен и един. Мир основан на предрасположенности человека к человеку. Посмотри, сколько нас тут на этой поляне, и все мы, хоть и такие разные, а получаем удовольствие от общения друг с другом. И, что самое главное, не мы собрались, нас привело сюда…
Е л л и н: Кто?
Апостол: Провидение.
Е л л и н: Каким образом?
Апостол: Через наши судьбы.
Женщина: Что есть судьба?
Апостол: Это Богом уготованный для каждого путь. Мы шли и шли, каждый по своей тропинке, пока не встретились сегодня на этой поляне. Уклоняться от уготованного тебе пути, уходить от судьбы грешно перед Богом и глупо перед людьми.
Д а к: Но как можно строить жизнь, не возвращаясь! Вот распродадим товар, каждый вернется под свой кров, к своему очагу. А как же ты, без крова и очага? Один, в этих диких горах?
Апостол: Служитель неба никогда не бывает один. Со мной всегда, всюду и везде — мой Бог. Он моя Кровля и мой Очаг, мой Советчик и мой Защитник.
Д а к: Так близок Он тебе?!
Апостол: Ближе, чем, вот, рукой дотянуться до тебя.
Д а к: Если Бог к тебе так близок и так благоволит, выпросил бы у него что-нибудь для своего брата Дака.
Апостол: Имя твое уже посажено в моих молитвах.
Д а к: И неужто? А что ты собираешься выпросить у Бога для меня?
Апостол: Мира и терпения.
Д а к: Может, к этому как-то добавить, чтобы мне помогли из беды выбраться?
Апостол: Из какой беды?
Д а к: Третий год свирепствует засуха. Сгорело всё.
Апостол: Положим не всё, раз ты тут стоишь.
Д а к: Вот! Сколько видишь, столько и уродило.
Апостол: Разумно ли всё продавать? Чем прокормишь семью?
Д а к: Пшеничный хлеб — слишком дорогое лакомство для нас. Продам пшеницу, а за вырученные деньги чечевицу куплю.
Апостол: Что ж, на чечевичном отваре можно перезимовать, и я не вижу такой уж большой беды.
Д а к: Осень, вот, стоит сухая. Если земля уйдет под снег без влаги, пропадем. Четыре года засухи — это конец, могила.
Апостол: В трудные времена, чтобы выжить, надо упрочить мир вокруг своего дома. Вне мира жизни нет.
Д а к: Мы с соседями, душа в душу.
Апостол: Не надо лукавить. Со Скифом вы постоянно в ссоре, что до Варвара…
Д а к: Варвара я ценю и уважаю.
Апостол: Ценишь, уважаешь и ненавидишь.
Д а к: Я, да чтобы ненавидел этого замечательного, очаровательного, задушевнейшего Варвара? (Подходит и обнимает его. Потом, смутившись, отходит.)
Апостол: Брат мой задунайский, помни, что я близок к Богу и когда мы беседуем, над нами витает Всевышний. А Он ненавидит ложь и может за каждое слово неправды покарать…
Д а к (после паузы): Ну, если совсем уж по правде, то Варвара я остерегаюсь.
Апостол: Почему?
Д а к: Коварен, жесток и бесчеловечен. Для него что вино, что моча, что кровь людская — лишь бы платили хорошо. Недаром говорят — встретишь Варвара утром, пропадет день; встретишь весной — год пропадет.
Апостол: Народ любит забавляться хлесткими словечками…
Д а к: Причем тут хлесткие словечки, когда я из-за этого чудовища встать на ноги не могу!
Апостол: Почему не можешь?
Д а к: Унижает на каждом шагу.
Апостол: Сегодня, вот, не унижал!..
Д а к: Как не унижал! На рассвете, когда стало зябко, я подошел к его костру, так Варвар, едва завидя меня, тут же стал засыпать угли землей!
Е л л и н: Свидетельствую, Дак говорит правду.
Скиф: И мои глаза видели это его коварство.
Варвар: Видели, да не поняли.
Скиф: Чего мы не поняли?
Варвар: Подойдя к костру, Дак и не думал греться, а стал с подветренной стороны и вытянул нос, чтобы подышать винными парами.
Скиф: И ты пожалел для него винных паров?! Смерть Варвару!
Варвар: Будет тебе размахивать мечом, стоя на костылях. Я поспешил засыпать угли, потому что вино полагается довести до кипения, но не кипятить. Как только запахнет хмельным, угли тут же надо гасить, иначе пропадет добро.
Апостол: И ничего не пропадет, у кого хорошие соседи.
В а р в а р: Не знаю, как у других. У меня — одни мерзавцы.
А п о с т о л: Но вот Дак, который не дал пропасть твоему добру! Обычно за это благодарят.
Варвар: Чем?
Апостол: Кто словами, кто подарком, у кого как. Не грех, если разопьете чашу мира.
Варвар: Если заплатит за вино, могу с ним выпить.
Апостол: Я что-то не понимаю… Дак удружил тебе, помогая спасти добро, и ты его же заставляешь купить вино, чтобы отблагодарить?! Это называется у тебя — чаша мира?
В а р в а р: В любом мире одна сторона заинтересована, другая не очень. Платит тот, кто заинтересован.
Апостол: И почему ты думаешь, что Дак больше заинтересован в мире?
Варвар: Потому что я хитрее, сильнее, богаче. Хочешь жить в мире со мной — плати. Так между королями, так между городами, так между людьми.
Е л л и н: Почему и между людьми должно быть так?
Варвар: Потому что жизнь — это вино, бабы, золото!
Апостол: Нет. Не так.
В а р в а р: А как?
Апостол: Жизнь — это великий дар небесный, который мы размениваем на пустяки, чтобы купить на них огорчения. Да простят нас небеса. (Молится.)
Финикиец: Как можно человеку общаться с небесами, когда мы тут, а небеса вон они где!
Апостол: Посредством Божьей Благодати.
Финикиец: Что есть это слово твое, Бла…
Варвар: Ты, раб ничтожный, как смеешь вступать в беседу мудрецов, не испросив на то моего разрешения!..
Финикиец: Да позволено будет и мне сказать слово.
Варвар: Говори.
Финикиец: Что есть это слово — Благода?!
Апостол (подумав): По моему разумению, Благодать — это луч надежды, пробивающийся сквозь черные тучи, в самый трудный день нашей жизни. А солнечный свет — это жизнь, это мир, это, наконец, любовь. И еще раз мир, и еще раз любовь.
Е л л и н: Зачем так много любви? Любовь — это не маслины, масла из них не выжмешь.
Апостол: Любви никогда не бывает слишком много. Всё, что есть прекрасного в этом мире, создано человеком в состоянии любви. Вне любви нет созидания, и, стало быть, нет жизни, ибо и сам человек есть плод любви.
Варвар: Почем ты знаешь, как я был зачат? А может, моя мать была изнасилована отцом, и на свет появился я?
Д а к (обращаясь ко всем): Вот, скажите, можно ли с таким человеком жить в добрососедстве?
Скиф: Смерть Варвару!!
Е л л и н: Выслать на пустынный остров…
Апостол: Ни убивать, ни высылать не надо, а ты, брат мой задунайский, сделай вот что… Набери хворосту и разведи свой костер.
Д а к: Какой в этом смысл?
Апостол: Смысл будет в том, что, как только ты его разведешь, уже не ты к нему на огонек, а он к твоему очагу попросится.
Варвар: Как же. Разбежался. У меня что, нет своего огня?!
Д а к: Слышал, что он говорит?
А п о с т о л: Не обращай внимания. Варвары любят болтать, но в здравом уме им не откажешь.
Д а к: И если подойдет, отвести ему место?! После всего, что между нами было?
Апостол: Ты выделишь ему лучшее место. Ты искренне обрадуешься ему. И ты станешь мудрее. Человечнее его. Выше его.
Варвар: Что ты за глупости несешь! Как он может, при одном старом буйволе, быть выше меня, если у меня пять ослов и четыре верблюда в загоне. Кто из имеющих разум может поставить его выше меня?
Апостол: Бог.
Варвар: Он что, ничего не смыслит в человеческих делах, этот твой бог?
Апостол: Отчего же! Он очень хорошо разбирается, иначе не направил бы мои стопы сюда, не поставил бы меня между тобой и этим пахарем.
В а р в а р: И для чего он тебя так поставил?
Апостол: Чтобы ты не унижал, не обдирал, не душил его, ибо вы — братья.
Варвар (мучительно изучая соседа): Да, но… Я его не люблю.
Апостол: И все-таки вы оба — дети Всевышнего и, стало быть, духовные братья.
Варвар: Ну, а если мы братья, почему не можем стоять рядом? Почему твой бог непременно хочет ставить этого несчастного выше меня?
Апостол: Потому что брат мой Дак не просто разведет костер.
Варвар: Что он еще может? У него ни вина, ни котлов.
Апостол: Разве ты не слышал, как он целый день гудит жерновами?
Варвар: И что?
Апостол: У него достаточно муки, чтобы замесить тесто и испечь хлеба.
Варвар: Хлеба могут так возвысить человека?
Апостол: “Я есмь хлеб”, — сказал Господь. Замесив тесто и поставив его на горячие угли, мой брат Дак не просто испечет хлеба; он Господа приведет в нашу общину.
Варвар (Еллину): Что, хлеб и Бог — одно и то же?
Е л л и н: По крайней мере, из всех открытий человеческого разума, хлеб — единственное открытие, которое всегда и везде ведет к жизни, и только к жизни.
С к и ф: У нас тоже хлеб почитают. Нету праздника, чтобы без выпечки.
Женщина: Обожаю праздники.
Д а к: Я до праздников охоч как никто но, что если на рынке будет больше спроса на зерно, чем на готовые хлеба?
Апостол: Причем тут рынок?
Дак: Как причем? Для кого я их буду печь?
Апостол: Надо же, и мой брат Дак только о ней одной, о торговле…
Дак: Но что мне делать, если у меня восемь ртов в доме, а в поле засуха, сгорело всё…
Апостол: Если ты тут стоишь, немного, всё же, уродило…
Дак: Совсем мало.
Апостол: Но, все-таки, больше чем у соседей?
Д а к: У соседей булыжники, и те обгорели.
Апостол: А возблагодарил ли ты Господа за то чудо, которое, что ни год, происходит на твоем поле?
Д а к: Что, и за такую малость следует благодарить?
Апостол: Сказано — наблюдайте, чтобы хлебы Мои в жертву Мне приносимы были… А ты ничего не несешь. Третий год Бог спасает твою семью, и ты третий год не приносишь полагающуюся Ему десятую часть.
Д а к: Но мало, брат мой, посмотри, как мало всего у меня…
Апостол: Жертвовать, это и значит оторвать от себя часть того, в чем ты сам имеешь нужду. И чем труднее оторвать, тем обильнее возблагодарит тебя Господь.
Дак: Но тут, это самое… ни храма, ни амвона, ни стола, чтобы возложить хлебоприношение…
Апостол: Горы и голубой купол неба — это удивительнейший храм, самим Господом созданный…
Д а к: А как быть с тем, что, вот, амвона нет…
Апостол: Скала — это несокрушимый амвон, и всё, что оттуда будет сказано, — на века!
Д а к: А стол для жертвоприношений где возьмем?
Апостол: Покроем это округлое возвышение травой, цветами.
Д а к: Это может получиться красиво, но у нас священнослужителя нет. Кто, ради меня, поднимется на скалу и воззовет к Господу?
Апостол: Я поднимусь.
Д а к: И воззовешь?
Апостол: Воззову.
Д а к: Думаешь, спустится? Возьмет?
Апостол: Возьмет сколько возьмет.
Д а к: А с оставшимися что будем делать?
Апостол: Угостим братьев, помолившихся и воспевших вместе с нами.
Д а к: Но… им же платить нечем…
Апостол: Брат мой задунайский, принесенное Господу в дар — это уже не твое, а Господне!
Д а к: Как бы не прогадать. Я такой нехитрый, сколько раз оказывался в дураках…
Апостол: В дураках ты никак не можешь оказаться, ибо Господь помнит все добрые дела и тех, кто их сотворил.
Д а к: Что я для твоего Господа, чтобы он меня помнил!
Апостол: Ты Его сын, как и я. Потому мы и братья.
Д а к: А если так, между нами… как брат брату… На что я мог бы рассчитывать?
Апостол: Для начала, думаю, на хорошие, плодородные дожди…
Д а к: И — всё! Большего не надо. Разве что после тех бесконечных осенних дождей — раннюю, снежную зиму, так чтобы снега до самой весны простояли…
Апостол: Отцы знают нужды своих детей еще до того, как узнают о них сами дети…
Д а к (принимаясь за дело): Ну, жена, переплавляемся на другой берег!
Апостол( благославляя): Да поможет вам Господь!
Финикиец: О, Картагена, моя несравненная Картагена…
Варвар (рабу): Ты выводишь меня из себя…
Кифара умолкла. Наступившую тишину расколол долгий, протяжный, разбойничий свист. Бухта ответила. В горах подтвердили.
Варвар: Надо драпать. Возвращаются головорезы.
Е л л и н: Убить не убьют, но ограбят.
Женщина: А что если отвлечь их танцами?..
Варвар: Какие танцы, куколка! Всмотрись в эту пропасть.
Женщина: Я давно в нее всматриваюсь.
Варвар: И что ты там видишь?
Женщина: Что-то белеет на самом дне.
Е л л и н: Там лежат кости тех, что хотели отвлечь бандитов танцами.
Скиф: Можете положиться на мой меч.
Варвар: Что толку в мече, если воин на костылях?
Д а к: Но мне-то, мне-то как быть?
Апостол: Размешивай тесто и не паникуй. Волнение передается, и хлеба не всходят.
Дак: Это так, но нагрянут бандиты, а я весь в муке. Как окажу им достойное сопротивление?
Апостол: Когда руки раскатывают хлеба Благодарения, ушам не пристало слушать всякую дребедень.
Д а к: Причем тут дребедень, когда пересвист кругом, банда банде сигналы подает!!!
Апостол: Банды днем не пересвистываются.
Е л л и н: Кто же, по-твоему, свистел?
Апостол: Пастухи перегоняют отары.
Варвар: Где они, пастухи-то?
Апостол: Вон, по откосу, отара спускается. По соседнему склону поднимается стало коз.
Е л л и н: Откуда тебе известны повадки разбойников?
Апостол: Я же сказал, что родился и вырос в Тарсе, городе ткачей, ученых и разбойников.
Финикиец: Да позволено мне будет спросить.
Варвар: Спрашивай.
Финикиец: Собиратель камней, кто ты есть? С какого родства происходишь?
Апостол: Я — иудей.
Финикиец: Хороший иудей?
Апостол: Хороший.
Финикиец: Но ты не можешь быть хорошим иудеем, если твоя родина по ту сторону моря, а ты по эту.
Апостол: Я иудей по рождению, по вере — Апостол Иисуса Христа.
Финикиец: И это значит — что?
Апостол: Это значит то, что для христианина истинная родина не столько на земле, сколько на небесах.
Финикиец: Оставшись без родины, люди выживают?
Апостол: Без земной выживают, без небесной — нет.
Финикиец: А что есть для тебя жизнь?
Апостол: Жизнь есть счастье непрерывного общения с Богом. С моим Создателем. С моим Отцом. Когда я чувствую Его Дух, я полон сил, находчив, умен, решителен, удачлив. Другими словами, я такой, как в свои лучшие дни, и другого мне не надо. Когда же Всевышний отринет лицо от меня — печаль, пустыня, одиночество. Конец всему. Конец всего.
Финикиец:А что делать тому, кто вне родины существовать не может?
Апостол: Искать Бога.
Финикиец: Для чего?
Апостол: Чтобы иметь долю не только на земле, но и на небесах.
Финикиец: Разве это разные вещи?
Апостол: Конечно. Никогда не надо путать земное с небесным.
Финикиец: Что есть одно, что есть другое?
Апостол: Посмотри на эти росточки.
Д а к: Можжевельник. Ягода кислая, но полезная.
Апостол: Кто спорит, что этому кустику жилось бы свободнее, вольготнее где-нибудь на опушке леса, среди своих. Там и хорошей землицы полно, там птицы, дожди, близкая и дальняя родня. Судьба, однако, закинула его в расщелину этой скалы.
Ж е н щ и н а: Не приведи Господь!!
Апостол: Теперь, если бы этот кустик отдавался тоске по родному лесу, давно усох бы. Инстинкт выживания заставляет его всем своим существом, всей своей болью тянуться к свету, ибо в этом жизнь. Свет — это и есть наша небесная родина.
Финикиец: Я, конечно, ниже всех вас, будучи рабом, но я все-таки не куст можжевельника.
Апостол: Дорогой мой брат, и ты, и этот кустик — творение рук Господних. У вас один Создатель. Одним светом питаетесь, одним солнцем прогреваетесь, и временами от дерева к человеку ближе, чем от человека к человеку.
Скиф: Мерзавец! Он владеет тайнами слов. Волнует и мучает так, что сил моих больше нет!
Д а к: А мне, вот, от его слов светло и хорошо, только мне нужна женщина.
Скиф: Ты же сказал, что в год засухи у тебя ничего такого…
Д а к: Я не в том смысле! Хлеба не округляются. Нужны женские руки.
Апостол: Вон же они рядом с тобой — молодые, ловкие, крепкие руки.
Женщина: Если вам нужна кухарка, сбегайте на городскую площадь, их там полно.
Апостол: Твои руки еще не касались теста?
Женщина: Может, я его когда и месила, но теперь это не мое дело.
Апостол: Твое дело есть что?
Женщина: Пасти мужские страсти.
Е л л и н: Это — ремесло такое?
Женщина: Наука.
Е л л и н: И ты владеешь этой наукой?
Женщина: В совершенстве. Я могу, возбуждая мужей, натравить их друг на друга, довести их до помутнения разума, могу вывести их в лес и погнать нагишом, как стадо баранов…
Апостол: Господи, отними у нее дар речи, ибо эта сорока сама не ведает, что несет!!
Женщина: Что он сказал? Как он меня обозвал?!
Д а к: Дочка, не трать попусту время. Иди, помоги мне.
Женщина: Какая я тебе дочка? Посмотри на себя, мужлан несчастный, а потом посмотри на меня. Даже будучи одноглазым, можно заметить, что пред тобой стоит царская дочь, что в моих жилах течет голубая кровь!!
Варвар: Эта курица рехнулась.
Женщина: Как ты смеешь, свиное рыло…
Апостол (примирительно): Конечно, она царская дочь, в том смысле, что Бог есть царь Вселенной и всяк рожденный волею Отца принадлежит к царскому роду…
Женщина (Варвару): Слышал, что эти златые уста изрекли?
Апостол: Что до голубой крови, то ты как раз и есть дочь одной из тех кухарок, что стоят на площади в ожидании заработка.
Женщина: Врешь, карлик!
Апостол: Отец твой, рыбак, пропал в море. Вас осталось много детей, кормить было нечем, и когда ты в двенадцать лет расцвела на удивление, мать продала тебя в храм Любви за три меры пшеницы.
Женщина: Это сплетни наших старых шлюх, которые завидовали тому, что я была королевой храма.
Варвар: Если ты была королевой, почему тебя изгнали?
Женщина: Нарушала час молитвы.
Е л л и н: Чем?
Женщина: Танцами.
Е л л и н: Что же ты, молилась и танцевала в одно и то же время?
Ж е н щ и н а: Не знаю почему, но молитвы веселили меня, и потому во время молитв у меня начинались всевозможные телодвижения. Меня поругивали, на меня шикали со всех сторон. Я старалась изо всех сил усмирять себя, но даже когда я стояла неподвижно и уста произносили молитву, все догадывались, что внутри себя я продолжаю танцевать. Хранительница, ради спокойствия, попросила уйти в мир, оттанцевать свое.
Апостол: Жено, подойди ко мне.
Женщина: Для чего?
Апостол: Надо поговорить.
Женщина: Мы до сих пор что делали?
Апостол: Примеривались. Приценивались. Принюхивались. Теперь время поговорить.
Женщина (сделав несколько шагов): Ближе не могу.
Апостол: Почему?
Женщина: Ты некрасив и дурно пахнешь.
Апостол: Я, конечно, перепотел. Собирание камней — тяжелая работа. А ты прикрой нос платочком, отведи глаза в сторону и всё же подойди, потому что правду, которую я тебе открою, она великая, горькая, святая правда.
Женщина: Ну, говори.
Апостол: Я как-то сознался, что волнуешь меня, но не сказал чем.
Женщина: Известно чем.
Апостол: Нет, эти твои округлости меня не трогают. Всё, что прилепляется телесами, на том же уровне и разлепляется.
Женщина: Чем другим я могла тебя взять?
Апостол: Голосом.
Женщина: Голосом? Но, я… голосом не беру…
Апостол: Конечно, ты голосом не берешь, испортив его вином и сплетнями, привив ему ту распущенную хрипоту, которая так ценится в вашем храме. Но, за хриплой глухотой, иной раз, нет-нет да и мелькнут — воистину божественные переливы.
Женщина: Это в моем-то голосе божественные переливы?!
А п о с т о л: Да разве ты сама не замечала, когда ангелы начинали петь твоим голосом, не перехватывало дух от высоты, не содрогалось всё в тебе от тех божественных далей?..
Женщина (подошла и долго вглядывалась в его лицо, точно видела впервые): По правде говоря, танцы — это придурь молодости, но счастлива я бываю только когда пою. Что делать, если мое пение отвергают?
Скиф: Почему?
Женщина: Нету очарования, говорят. Нету купольного переката. Нету волнующего перезвона.
Апостол: У лежащего в яме колокола нету голоса, потому что медь скована земной немотой. Но если тот колокол оторвать от земли, очистить, приблизить к небесам, появятся и глубина, и объем, и купольный перекат.
Женщина (встав на колени): Господин мой, помоги этому чуду свершиться, и я буду твоей верной рабыней до конца дней моих.
Апостол (возложив ей руку на голову): Помолимся, и произойдет.
Е л л и н: Зачем берешься за невозможное?
Апостол: Почему думаешь что это невозможно?
Еллин: Если женщина уже в зрелом возрасте, а голос ее всё еще скован земной немотой, кто может вернуть его к жизни?
Апостол: Бог.
Еллин: Каким образом?
Апостол: Чудом любви. Если, конечно, этой женщине когда-нибудь дано будет познать это великое, святое чувство…
Женщина: Ты, рыжее чучело, будешь мне рассказывать про любовь? Мне, королеве храма Сладострастии?!
Апостол: Не говори мне больше про храм Сладострастии. Все знают, какие безумства там творятся. Но в этом не только твоя вина. За свою жизнь ты прошла через столько унижений, что превратилась в красивого зверька, презирающего всё и вся. В глубине души ты никого, даже свою родную мать, не почитаешь…
Женщина: Мать мою не трогай. Она шлюха и мерзавка.
Д а к: Как можно о своей родной, единственной?..
В а р в а р: А почему нельзя, если мать действительно мерзавка…
Апостол: Даже если на ней грех, разумная дочь должна каждый день, утром и вечером, просить Бога, чтобы Он отпустил тот грех матери, даровавшей ей жизнь…
Женщина (вопит): Как мне просить Бога за женщину, которая бросила двенадцатилетнего ребенка…
Апостол: Дочь моя, один из главных заветов Господа нашего — чти родителей, свою мать и своего отца. Не смей их судить, не смей плохо думать о них.
Женщина (в слезах): Но как же мне, если меня, в двенадцать лет…
Апостол: А ты думала, каково было ей самой расстаться с тобою? Ты была самым умным, самым красивым ребенком в ее доме. Без тебя она как бы осиротела. Часто по ночам плакала, а по праздникам приходила к ступенькам храма, чтобы издали любоваться своей дочерью.
Женщина: Не у ступенек, а там, за оградой, она стояла.
Апостол: Ты ее видела?
Женщина: И не раз.
Апостол: Подходила к ней?! Улыбнулась хотя бы издали?
Женщин а: Я не могла ей простить…
Апостол: Теперь, уже несколько лет, она не приходит, и ты знаешь почему.
Женщина: Знаю.
Апостол: И всё еще не можешь простить?
Женщина: Да, но, если ее уже нет, как это сделать?
Апостол: Испеки в ее память хлеба Благодарения.
Женщина: Боюсь, не сумею. Хлеб я пекла не раз, но хлеба Благодарения — никогда.
А п о с т о л: Я тебя научу.
Ж е н щ и н а: Ты знаешь как?!
Апостол: Знаю.
Женщина: Ну, тогда научи.
Апостол (после долгой паузы): У тебя четыре сестры. И не все такие прехорошенькие…
Женщина: Они попросту дурнушки.
Апостол: Но они рукасты, домовиты, хорошие хозяйки…
Женщина: Что им еще остается!
Апостол: Не принижай своих сестер, ибо, чтобы испечь хлеба Благодарения, тебе придется представить себе, что ты одна из них.
Женщина: Ну?..
Апостол: А теперь вообрази, что ты — старшая. Родителей нет, в доме холодно, кормить младших нечем, и ты пошла на площадь, стала в один ряд с кухарками…
Женщина: Ну?..
Апостол: И еще вообрази, что сегодня не этот Варвар, а мы наняли тебя, чтобы испечь хлеба Благодарения.
Женщина: Ну?..
Апостол: Ну и подойди к огню, возьми тесто в руки. Вспомни хватку матери, сноровку своих сестер; пой те печальные песни, которые поют кухарки перед горячей печкой, вспоминая свою угасшую родню.
Женщина (подходит к тесту): И… что будет?
Апостол: Вместе с песнями печали, вместе с творением хлебов Благодарения душа твоя, озаренная светом Любви, выберется на проcтop веры. И голос твой, не нынешний, а тот, что дарован тебе Господом, скинет с себя дремоту тяжких прегрешений, расправит крылья, и, может быть, то самое чудо и произойдет…
Женщина: Нет.
Апостол: Что — нет?
Женщина: Я не буду вам кухарить. (Орет.) Человек не должен делать того, чего не любят делать его руки!!
Тяжело вздохнув, Апостол восходит на скалу. Долго и терпеливо держит в раскинутых руках голубой купол неба. “Вам, Коринфянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребудет со всеми нами”. Заволновались земные глубины, и замерла в оцепенении греховная ярмарка. Женщина тихо, виновато подошла к костру и принялась кухарить. Округляя хлеба, запела, потом, спохватившись, смутилась, умолкла. (Про себя.) “Что этот рыжий со мной делает, что он со мной делает!!!”
(Вдруг, увидев Скифа.) Чего стоишь? Чего зубы скалишь?
Скиф: Любуюсь. Красавица. Жизнь готов отдать за один поцелуй.
Женщина: Целоваться охота? А почему не вопиешь — смерть ему!!
Скиф: Кому?
Ж е н щ и н а: Да этому мучителю моему.
Скиф: Зачем его убивать?
Женщина: Как — зачем? Он же твою богиню низвергает, он ее прямо в пыль…
Скиф: Но, он же с тебя одежды не снимает, он тебя не развенчивает…
Женщина: Как не развенчивает, если он королеву храма Сладострастии превращает в кухарку!
Скиф (подумав): Женщина должна уметь кормить, иначе у нее не будет ни дома, ни семьи.
Финикиец: О, Картагена, моя горькая Картагена…
Варвар: Хорошую ярмарку превращают в домашнюю кухню. Дай сюда кифару. Слушай, как надо создавать соответствующее настроение. Ах вчера, вчера, вчера мы всю ночку… Почему не танцуешь?
Женщина: Ушла от тебя.
Варвар: Как ушла? Куда?
Женщина: К нему.
Варвар: Но, нанял тебя я!
Апостол (Женщине): Сколько он тебе дал задатка?
Женщина {сложив три пальца): Вот что он мне дал.
Апостол: Верни ему полученный задаток, и дело с концом.
Женщина (Варвару): Вот. Держи.
Апостол: Сдачи не надо. И не приставай больше к ней. Она занята.
Возвращается к своему строению. Варвар, подняв камень, подошел сзади, прицеливаясь.
В а р в а р: А ты не думал, рыжий, что я могу тебя убить?
Апостол: Меня уже столько раз убивали, что я привык умирать каждый день.
Варвар: Давай поговорим, как муж с мужем.
Апостол: Увы. Всё. Время разговоров кончилось, настал час молитвы.
И снова восходит на скалу. Преклонив колени, слился со скалой, они стали единой каменной громадой. Поляна замерла.
Занавес
Часть вторая
Обитатели поляны озадаченно следят за тем, как Финикиец разбирает Апостольскую горку.
Варвар (рабу): Разбрасывай эти камни куда подальше. И чтобы ни этой кучи, ни духу его тут не было!
Скиф: Этакое чучело! Ни осанки, ни вида, ни голоса, но была в нем какая-то власть над людьми, над событиями. Над ним подшучивают, подсмеиваются, а он всё собирает камни и, глядишь, владеет, управляет.
Варвар: Апостолы — народ опасный.
Финикиец: Чем?
Варвар: Волнуют земную глубь, а когда земля волнуется, всё живое цепенеет.
Женщина: Зачем вы разрушаете его работу?
Варвар: Мы извергаем его из своей среды.
Женщина: Почему?
В а р в а р: Не наш человек.
Д а к: Да с чего вы взяли, что мой брат — не наш человек?!
В а р в а р: У него непомерно большая тень.
Е л л и н: И к тому же она всё время.
Женщина: Но это же прекрасно — человек, у которого растет тень!
Скиф (Еллину): Чем это можно объяснить?
Е л л и н: Думаю, устремлением в будущее.
Варвар: Как это понять?
Е л л и н: Очень редко, в миру появляются такие странники, которым больше суждено жить в будущем. И хотя они копошатся рядом, их тени уже пробивают века…
Отмолившись, Апостол спускается со скалы. Разрушенную горку принимает как должное и снова начинает ее собирать. Скиф ходит за ним по пятам, присматриваясь к его тени.
Скиф: Слушай, господин Апостол… А смог бы ты достать у Варвара кувшин вина для моей измученной души?
Апостол: Достать-то я достану, но будет ли это тебе по силам?
Скиф: Мне-то? Один всего кувшинчик? А подай его сюда.
Апостол: Не спеши, потому что, прежде чем дойти до тебя, кувшин простоит между мною и тобой.
С к и ф: И для чего такая церемония?
Апостол: Чтобы поговорить.
Скиф: Иудеи обожают разговоры! А — не выдохнется?
Апостол: Прикроем горлышко.
Скиф: И куда ты его поставишь?
А п о с т о л: Да хотя бы на эту каменную округлость. Ты по ту сторону, я по эту, а между нами — кувшин.
Скиф: Так. Удобно. К тому же, наслаждая свой слух, я смогу так, время от времени, по глотку?..
Апостол: Нет. Вино — отдельно, слова — отдельно.
Скиф: Гм! И сколько эта мука будет тянуться?
Апостол: Пока не выскажусь.
Скиф: О чем пойдет речь?
Апостол: О тебе.
Скиф: Чего удумал, паршивец! Но ты достань сначала вино!
Апостол: Достанем (Варвару). Налей кувшинчик.
Варвар: Как же. Бегу — разрываюсь.
Апостол (Скифу): Горячего, прохладненького?
Скиф: Лучше прохладненького, но, смотри, Варвар тебя не слушает!
Апостол: Белого, красного?
Скиф: Красное полезнее, но он же повернулся к нам непотребным местом!!
Апостол (копаясь в поясе). Ничего, развернуть его недолго.
Д а к: У моего брата водится серебро!!
Е л л и н: Где ты видел иудея, так чтобы совсем уж без серебра!
Варвар (кланяясь): Добро пожаловать первому покупателю в царство виноградной лозы, ибо все великие, все святые истины лежат на дне кувшинчика.
Апостол (вручая ему монетку): Где лежат святые истины, мы уже знаем (взяв кувшин, поставил его на каменной округлости). Меч.
Скиф: Что — меч?
Апостол: Положи меч рядом с кувшинчиком.
С к и ф: О разоружении разговора не было.
Апостол: Человек при мече плохо слышит того, у которого меча нет.
Скиф: Ну, я могу одолжить тебе небольшой такой ножичек… Чтобы на равных.
Апостол: Нет. Безоружным легче договориться.
Скиф (нехотя положил меч): Говори. Только покороче.
Апостол: Правда длинной не бывает. Что длинно, то и сомнительно.
Скиф: Золотые слова.
Апостол: Ты — храбрый воин. Поливал кровью поля во всех концах мира.
Скиф: Весь в ранах и шрамах.
Апостол: Рубил ты, рубили и тебя.
Скиф: Искалечили, мерзавцы.
Апостол: Ты шел первым на выручку друга, когда надо было выручать.
Скиф: Это так. Я — отчаянный!!
Апостол: Бывало, выбивали и тебя из седла. И вот однажды, когда ты лежал раненый и по тебе прошла конница, твоим показалось, что ты мертв. Оставили. Бросили.
Скиф: Было.
Апостол: А вот те, на которых ты шел огнем и мечом, склонившись над тобой, нашли, что ты еще жив. Перевязали. Накормили. Выходили.
Скиф: Достойнейшие люди. Мы побратались.
Апостол: Вернувшись к своим, ты удивился, что тебе как бы и не рады.
Скиф: Подонки.
Апостол: Не в том дело. Они учуяли, что ты побратался со своими спасителями. И уже не так резво садился на коня, когда устраивались набеги, не рубил первым и не спешил на раздачу добычи.
Скиф: Иди, рыжая копна, я тебя расцелую.
Апостол: Целоваться будем потом, если к тому подойдет дело.
Скиф: Оно уже подошло.
А п о с т о л: Не спеши, я еще не кончил. Всеобщее пренебрежение обидело тебя, и ты оставил своих.
С к и ф: Я не такой человек, чтобы мною можно было пренебречь, но рубка мне надоела. Потому, вот, выставил на продажу меч.
Апостол: Не лукавь. Никому и никогда не продашь ты свой меч.
С к и ф: А для чего я тут стою? Сдуру что ли?
Апостол: Чтобы уйти с пиратами в море.
Скиф: Что правда, то правда. Я продаю меч, но вместе с собой.
Апостол: Любишь морские приключения?
С к и ф: Не скажу, чтобы я их особо любил, но в море, говорят, раны быстрее заживают.
Апостол (подошел, прикоснулся к его боли): Давно?
Скиф: Давненько. Измаялся. Гнию заживо.
Е л л и н (подошел, изучил его зрачки): Не в море, а на берегу раны хорошо заживают. В море тебя ждет лихорадка, агония и верная гибель.
Скиф: Что жизнь человеческая? Фу, и нет ее.
Апостол: Много народа поубивал?
Скиф: Много.
Апостол: Трудно убивать?
Скиф: Работа как работа.
Апостол: Но — приятная работа?
Скиф: Конечно, приятная. Раз — и нету гада. Что может быть приятнее!
Апостол: Ну, а толку что! Рубил ты их, рубил, а теперь заживо гниешь. Гадов, как ты говоришь, полным-полно, а силы нет. И ты просишь вина, чтобы отвести душу.
С к и ф: А вот душу мою не трогай. Убью.
Апостол: Как не трогать, когда мы только о душе и толкуем!
Скиф: Ну, если ты всё это затеял, чтобы покопаться в моей душе, тогда возьми свое паршивое вино и выпей сам. Я подожду пиратов, выйду с ними в море… Вы еще услышите обо мне…
Апостол: Хорошее, плохое?
Скиф: Жуткое. Огнем и мечом покорим мир. И вы, святые с длинными тенями, будете целовать следы наших ног, прося пощады!
Апостол: Напрасны твои ожидания, воин! Корабли, которых ты ждешь, давно покоятся на дне морском.
Варвар: Что этот безумец несет!!!
Е л л и н: Если имеешь что сообщить, не прячь от нас.
Апостол: Рим объявил войну пиратам.
Варвар: Когда?!
Апостол: Еще с середины лета. Корабли цезаря настигают пиратов и топят во всех морях.
Варвар: Мало Риму сколько он золота награбил!
Апостол: Не в золоте дело. Римляне топят пиратов, даже не ступая на их корабли.
Варвар: Тогда из-за чего война?
Апостол: Разбой и порядок не могут сосуществовать в разумном государстве. Одно из двух — либо разбой, либо порядок. Середины нет. Так говорит Рим, и это так.
Варвар: Ты нам сообщаешь услышанное или увиденное?
Апостол: Собственными глазами.
Е л л и н: Когда? Где?
Апостол: Неделю назад я плыл из Яффы на Кипр. На моих глазах римляне потопили целую эскадру. Спрыгнувших и просивших пощады добивали веслами.
Варвар: Что в мире творится! Что в мире делается!!
Скиф: Отпусти кувшин.
Апостол: Я еще не кончил.
С к и ф: А что ты можешь, к этому, еще добавить?!
Апостол: Я не сказал главного. Тебя мучают сомнения.
Скиф: Меня? Сомнения? В каком смысле?!
Апостол: Иногда тебе начинает казаться, что зря прожил жизнь.
Скиф: Ну, почему же… Я любил и ненавидел. Жил вовсю.
Апостол: Если в ненависти было твое призвание, то ты не тех и не так ненавидел; если же ты был создан для любви, то не тех и не так любил.
Скиф (тяжело вздохнув): Ну, ничего… Я еще долюблю. Я еще дорублю.
Апостол: Уж вряд ли. Ослабевшему мечу самое большее под силу еще один поход.
С к и ф: Я и во второй поход пойду.
Апостол: Пойдешь, но не вернешься. И, предчувствуя это, ты размышляешь, а не сменить ли гнев на милость? Войну на мир? Ярость на любовь?
Скиф: Для любви моя душа всегда открыта. Я, вон, на ваших глазах весь день изнываю, глядя на эту озорницу. Таю от обилия чувств.
Апостол: Таять ты таешь, но при этом не перестаешь присуждать к смерти то одного, то другого.
Скиф: Это так, для острастки. Веселюсь. Я мужик веселый.
Апостол: Веселье твое — это занавеска, за которой ты скрываешь свою раздвоенность.
Скиф: Какая раздвоенность?! О чем он говорит?
Апостол: Рожденный на перекрестках времен и народов, ты весь век промаялся на распутьях. Выбрать один из путей не можешь, потому что остаются и другие пути, а идти одновременно многими путями никому не дано. Опьяненный беспредельностью, которая есть не что иное, как больная фантазия, ты веселишься и требуешь вина. А вино не поможет. Оно согреет, но не спасет.
Скиф: Спасало. И не раз.
Апостол: Никогда не спасало, и на этот раз не спасет, ибо раздвоенность преодолевается не вином, а молитвами.
С к и ф: Я могу и помолиться. Это недолго.
Апостол: Конечно, молиться недолго, но чтобы вымолить прощение грехов, чтобы очиститься, тебе нужно сначала найти своего Бога и уверовать в него.
Скиф: Всё? Кончил? Беру кувшин?
Апостол: Еще несколько слов.
Скиф: Убить тебя, и то мало.
А п о с т о л: Друг мой, не пей это вино. У тебя горячка.
Скиф: Пить хочется.
Апостол: Я достану тебе воды.
Скиф: Где ты ее тут, в горах, достанешь?
Апостол: Во время молитвы я услышал под скалой голос родничка. Разобрал влажные камни, и закапало. Поставил посуду. К вечеру, думаю, наберется.
Скиф: Друг, всё горит! Силушек моих больше нет!!
Апостол: Чтобы сберечь силы, подойди к Даку, погрейся у его огня.
Скиф: Дак не примет. Мы устраивали набеги на их поля, и он это помнит.
Апостол: Конечно, обиженный Дак может и не поделиться благом тепла, но мой брат Дак с радостью примет моего брата Скифа.
Скиф: Ты назвал меня… своим братом?
Апостол: Я уже пересадил твою судьбу и твои страдания в земли свои.
С к и ф: А с чего ты взял, иудей паршивый, что я хочу быть твоим братом? Ты и меч в руках не удержишь, и на коня с разбегу не прыгнешь!
Апостол: Неужели ты думаешь, что мы братаемся, чтобы рубить чужие головы?
Скиф: Для чего же еще?
Апостол: Я назвался твоим братом, чтобы спасти тебя. Господь заповедал любить каждого, даже самого падшего, даже того, кого уже никто не любит. Ты отверг моего Господа и мою Любовь. Да свершится воля Его. (Взяв кувшин, стал поливать собранные камни.)
Скиф: Ты что делаешь, Апостол? Я выслушал от тебя такие гадости, каких мне сроду никто не говаривал! Оставь хотя бы глоток!
Апостол: Тише, не ори, а то испугаешь.
Скиф: Кого?
Апостол: Смену времен.
Скиф: Каких времен, чего городишь?!
Апостол: Разве ты не заметил, что над поляной запах хмеля начал уступать место запахам свежевыпеченного хлеба? Но хлебные запахи еще слабы.
Скиф: Какое там слабы, когда вовсю пахнет хлебом!!
Апостол: Ну, если хлебные запахи вытесняют в тебе винные, твое место теперь у огня, поближе к хлебам, ибо в них — жизнь.
Скиф: Мне нельзя к теплу. Засохнут повязки.
Апостол: Афинянин, друг мой, помоги моему брату Скифу!
Е л л и н: Как? Чем?
Апостол: Перевяжи раны.
Е л л и н: Ты эти слова в мои уши вкладываешь?
Апостол: В твои.
Е л л и н: Но, почему ты такие слова вкладываешь в мои уши?
Апостол: Чтобы ты помог моему брату Скифу.
Е л л и н: Я философ, и оказался в горах только потому, что мы, философы, когда нами овладевает великая, но спорная мысль…
Апостол: Я понимаю, дело это трудное, рискованное. Больной на пределе, ничего из нужного под рукой нет, но спасать-то надо!
Е л л и н: Ты и это мне говоришь?
Апостол: Тебе, конечно.
Е л л и н: Он меня с ума сведет. (Кричит во всё горло.) Скажите этому рыжему Апостолу, втолкуйте в его тупую голову, что философы и лекари живут на разных улицах!!!
Варвар: Чего пристал! Видишь, не его это дело!
Апостол: Лечение, конечно, стоит дорого. Сегодня я не в состоянии оплатить твои труды, но я помолюсь Господу, и Он отблагодарит тебя.
Е л л и н: Слушай, Служитель небес… чего ты от меня добиваешься?
Апостол: Чтобы ты облегчил страдания моему брату Скифу.
Е л л и н: Как сделаю то, чего не умею?
Апостол: Умеешь. Тебя сердце выдает.
Е л л и н: Чем?
Апостол: Ему ведано, что такое добро.
Е л л и н: И тем не менее, я не лекарь.
Апостол: Помни, ты наделен великим умом не для того, чтобы забавлять мир умозаключениями, а для того, чтобы помочь ближнему.
Е л л и н (собирая фолианты в мешок): Придется поискать иное место, чтобы продолжить размышления.
Апостол: Ни в каком ином месте ты истину не найдешь.
Е л л и н: Кто об этом может знать?
Апостол: Господь Бог. Ибо великие истины не есть плод ума человеческого. Они опускаются Господом свыше и потому так и называются — Божественные осенения.
Е л л и н (заинтригованно): Продолжай.
Апостол: Всевышний не станет тебя больше осенять, если ты не поможешь ближнему.
Е л л и н: Во-первых, он мне вовсе не близок. Во-вторых, сам больной не обращался ко мне за помощью, так что, прощайте…
Проследив за тем, как он собирает свои пожитки, Апостол отошел, поднялся на скалу. Разведя руки, поддержал купол неба в своих натруженных руках, затем тихо изрек: “Вам, Галатянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами”. Далекие миры ответили, глубины земли качнулись.
Е л л и н (после некоторого раздумья, подошел к раненому Скифу): Кувшин теплого вина. Нож. Тряпки. Кусок железа заройте в горячие угли.
Скиф: Выжигания я не вынесу. Лучше сразу в пропасть.
Е л л и н: Выдержишь. Кто бредит женщинами и вином, выдержит и каленое железо.
Апостол (спустившись со скалы): Нож у Скифа, железо у Дака, тряпки у меня, вино у Варвара.
Скиф: Варвар не даст вина.
Апостол: Даст. Он мне должен.
В а р в а р: Я никому ничего не должен.
Апостол: Я дал тебе динарий. Вот свидетели.
Варвар: Верно. Дал. Я тебе налил кувшин вина. То, что ты тем вином полил камни, это уже твое дело.
Апостол: В Афинах, Риме, Тарсе и всюду, где продается вино, за один динарий три кувшина наливают.
Варвар: Вино в горах стоит дороже. Подъем груза.
Апостол: Сбросим один кувшин на подъем. Но два ты мне должен.
Варвар: Не забывай, здесь разбойничья стоянка. Я, может, рискую жизнью, продавая тут вино.
Апостол: Рискуешь ты, продавая, рискую и я, покупая. Не забывай, я не разбойник. Один кувшин ты мне дал. Теперь наливай второй.
Варвар: Вот зараза! Не пьет, ничего в винах не смыслит, даже винного духа не выносит, а знает где, что и почем продается!
Е л л и н: Толкового покупателя надо уважать.
Варвар: А я и уважаю. Иначе стал бы я второй кувшин наливать!
Скифа уложили у костра. Мелькает раскаленное железо. Едкий дым, вопли, потеря сознания. Закончив перевязку, Еллин разжал зубы Скифу, влил в него остаток вина, и Скиф ожил.
С к и ф: Ах вчера, вчера, вчера, мы всю ночку… А где та, по которой душа моя…
Женщина: Всё. С танцами покончено. Теперь я кухарю.
Скиф: Уже испекла?!
Женщина: Посмотри, какое чудо…
Сняв хлеб с горячих камней, выбрала самый красивый, подошла к Апостолу и опустилась перед ним на колени.
Женщина: Тебе, достойнейший.
Апостол: Что ты! Достойнейший из нас – Бог.
Женщина: Этот хлеб я посвящаю тебе.
Апостол: Но почему мне?
Женщина: Потому что ты единственный из мужей, пожелавший меня, не стал заманивать под кусты, и заставил вспомнить родительницу, простить ее и испечь в ее память хлеба Благодарения. А потому прими этот хлеб и меня самое под свое крыло.
Апостол: Что значит принять под свое крыло?
Женщина: То и значит. Ты меня хотел. Я, вот, согласилась.
Апостол: Согласилась на что?
Женщина: Ну, быть твоей.
Апостол: Но… это же невозможно!
Женщина: Почему невозможно?.. Иль ты женат?
Апостол: С раннего детства, и даже еще раньше, из чрева своей матери, я был посвящен Господу, а посвященные Господу не могут иметь семьи.
Женщина: Ты меня не любишь. Ты меня не хотел. Ты наглый притворщик и обманщик.
Апостол: Господь заповедал мне Любовь, и я говорил не раз, что безмерно люблю тут каждого.
Женщина: Каждого, может быть, и любишь, но хотел только меня и сгорал от страсти, когда одни наши одежды соприкасались. Что, я не видела?! Не чувствовала?!
Апостол: Как ты могла это почувствовать?
Женщина: Не знаешь как? Возьми мои руки в свои и посмотри мне в глаза…
Апостол (исполнив просьбу Женщины, отвел глаза, смутился): Грешен я перед тобою, Женщина, но, поверь, то плоть моя пылает, а душа – далеко, и помыслы о другом.
Женщина (разочарованно): И, теперь, что же… Я себя предложила. Ты меня отверг. Как мне дальше жить?
Апостол: В страхе Господнем.
Женщина: Как проживу я в страхе Господнем без чести, ибо, отвергнув, ты обесчестил меня.
Апостол: Отвергая, я спасаю тебя.
Финикиец: Да позволено мне будет сказать.
Варвар: Говори.
Финикиец: По законам моей родины, этой женщине нанесен большой урон.
Апостол: Прости меня, жено.
Варвар: Этого мало.
Апостол: Серебра у меня больше нет.
Женщина: Есть еще один достойный выход.
Апостол: Какой?
Женщина: Возьми меч у Скифа и убей меня.
Апостол: Что ты несешь, как я пролью кровь неповинную!!
Женщина: Тогда женись на мне. Другого пути нету.
Апостол: А что, если я возьму тебя в сестры?
Женщина: У тебя нету сестер?
Апостол: Есть, но ты будешь нашей любимейшей сестрой. Будешь иметь о всех нас заботу, будешь хозяйкой нашего дома.
Женщина: Какого дома?
Д а к: Разве не видишь, что тут на поляне образовался дом!!!
Женщина: Тогда вкуси вместе со мной от этого хлеба, в знак того, что, при свидетелях, берешь меня в сестры.
Апостол: Вкушать хлеб неурочно — это большой грех.
Женщина: Что за несуразный человек? Почему всё у тебя невозможно?! Вот он хлеб, вот ты, вот я, вот свидетели. Кто нам не дает из него вкусить?!
Апостол: Бог.
Женщина: При чем тут Бог?!
Апостол: При том, что испеченные хлеба жертвуются Господу за собранный урожай. Вкушать из посвященного Господу раньше самого Господа — святотатство.
Женщина: И мы, что же, не будем этот хлеб есть?!
Апостол: Это уже воля Всевышнего. Что Он нам оставит, поделим меж собой по-братски и вкусим.
Женщина: Тогда поспешим поднести хлеба, пока они теплые. Что есть жертвоприношение?
Апостол: Убирается стол, собирается семья, поют славу Господу, после чего начинается трапеза.
Женщина: Что есть трапеза?
Апостол: Вкушение даров Господних семьей, связанной единомыслием.
Женщина: Едят, выпивают?
Апостол: Мало пьют, мало вкушают, и много поют.
Женщина: А танцы?
Апостол: И речи быть не может!
Женщина: Ничего, я введу в обычай и танцы. Как можно без танцев? Хлеба на что будем ставить?
Апостол: Воспользуемся моим строением.
Женщина: Класть свежевыпеченные хлеба на грязные камни?!
Апостол: Прикроем их некрасивость.
Женщина: Чем?
Апостол: Травой. Цветами.
Женщина: Положим хлеба Благодарения прямо в траву?
Апостол: Траву застелим покровом.
Женщина: Где возьмем покров?
Апостол: Попросим у тебя.
Женщина: Я свой не могу отдать. Он мне понадобится.
Апостол: Для чего?
Женщина: Для танцев.
Апостол: Забудь о своих постыдных искушениях, сестра моя. Это грех, большой грех.
Женщина: Женские телодвижения взывают к мужскому плодородию. Соединись со мной, и ты познаешь Бога! Так написано на нашем храме.
Апостол: Сестра моя, забудь о том храме и о тех глупых надписях, которые на нем. Покрой тело и волосы темной тканью и забудь о своей необыкновенной красоте.
Женщина: Если небеса создали меня красивой, почему я должна об этом забыть?
Апостол: Чтобы не грешить. Нагота женщины принадлежит только мужу, с которым она сочеталась браком.
Женщина: А остальные с чем останутся?
Апостол: Какое тебе дело до остальных?! У каждого да будет своя жена.
Женщина: А если кому не повезло, попалась некрасивая, он что, всю жизнь проживет, держа в объятиях то чучело? Ему что, нельзя хотя бы изредка любоваться истинно красивым женским телом?
Апостол (вопиет): Господи, ты был тысячу раз прав, изгнав их из рая!!
В ярости поднялся на скалу, помолился. Успокоившись, вернулся к прерванному разговору.
Апостол: Сестра моя, обнаженная женщина способна в одно мгновение растлить тысячи и тысячи душ…
Женщина: Это возможно, разом, со всеми?..
Апостол: Я не о том, о чем тебе думается. Я о другом.
Женщина: Как о другом? Что тут может быть другое?
Апостол: Видишь ли, узрев соблазнительную наготу женщины, мужи, в силу своей природы, тут же принимаются грешить с ней, и неизвестно еще, что разрушительней для человеческого духа — грех истинный или прегрешение в помыслах.
Женщина (после долгой паузы): Ты взял меня в сестры, чтобы погубить?
Апостол: Чтобы спасти.
Женщина: Некрасивый не может спасти красивого, ибо он изначально ненавидит красоту.
Апостол: Господь с тобой! Как можно ненавидеть величайшее чудо Господне, венец и смысл трудов Всевышнего! Другое дело, что красоту мы понимаем каждый по-своему.
Женщина: Что есть, по-твоему, красивого в этом мире?
Апостол: Душа человеческая.
Женщина: А — тело?
Апостол: Тело только в той мере, в какой оно есть продолжение красоты духовной.
Женщина: А может моя душа такое же совершенство, как и мое тело? Почем ты знаешь?
Апостол: Одинаковыми они быть никак не могут. Одно больше, другое меньше. Большее владеет меньшим.
Женщина: Как то понимать?
Апостол: Либо душа владеет телом и всеми его органами, устраивая жизнь человека по-своему, либо тело владеет всем и устраивает всё по-своему.
Дак тем временем украсил жертвенник.
Дак: Стол готов. Можно нести Хлеба Благодарения?
Апостол: Перед тем, как прикоснуться к хлебам, нужно сначала исполнить обряд омовения рук.
Е л л и н: Чем мыть, когда воды нет?
Апостол (ушел за скалу и тут же вернулся): Полчаши, не меньше.
Е л л и н: Полчаши на семь пар рук?
Апостол: Святая земля бедна влагой; по нашим законам, воды тут достаточно. (Покопавшись в вещах, достал яичную скорлупу.) Показываю, как свершается обряд омовения. Сосуд с водой держит женщина. Она же наполняет яичную скорлупу, но бережно, чтобы ни одна капля не пропала. Вода из первой скорлупы идет на размягчение грязи на руках. Я, вот, ее размягчаю. Второй скорлупой мы смываем грязь с рук. Я, вот, ее смываю. Третий раз мы наполняем скорлупу и уже чисто-начисто умываем руки. Я, вот, их умыл. Полотенце!
Женщина: Где возьму? У нас нет полотенец.
Апостол: Как — нет? Брат мой Еллин, одолжи нам свои полотенца.
Е л л и н: Какие полотенца?
Апостол: У тебя полон узел полотенец.
Е л л и н: Не скрою, у меня есть куски чистого полотна, но я в них заворачиваю наиболее ценные папирусы…
Апостол: Напрасно ты их бережешь. Они не приплывут.
Е л л и н: Кто?
Апостол: Пираты.
Е л л и н: Причем тут пираты?
Апостол: Не надо лукавить. Все знают, что афинские философы, удаляясь в горы для глубоких размышлений, при случае подрабатывают лечением разбойников, которым опасно показываться в городе.
Е л л и н: Ты сомневаешься в том, что меня вывела в горы одна из величайших загадок, которая когда-либо посещала человеческий разум?
Апостол: Я не сомневаюсь в том, что ты удалился в горы, чтобы поразмыслить, но куски полотна ты все-таки взял, чтобы, при случае, подработать…
Е л л и н: Ты полагаешь, это — грех?
Апостол: Нет, отчего же… Очень даже доброе дело… Да благословит тебя Господь.
Е л л и н (передавая куски чистой ткани Женщине): Замысел твой, Апостол, прекрасен, благороден, грандиозен, но — не случится.
Апостол: Почему?
Е л л и н: Ты не усадишь всех за один стол.
Апостол: Я — нет, но Господь Бог усадит.
Е л л и н: А никогда в жизни.
Апостол: Почему?
Е л л и н: Потому что мир, по природе своей, несовместим. Человек рождается в ярости неприятия окружающего мира. Этот инстинкт остается доминирующим на протяжении всей жизни.
Апостол: Человек рождается добрым, преисполненный дружелюбия к брату своему. Мир совместим, потому что всё человечество есть единая семья Господня, и под сенью Отца мы соберемся за этим столом.
Е л л и н: А никогда. Начнем с меня. Я, как просвещенный Еллин, за один стол с Варваром не сяду.
Апостол: Почему?
Еллин: Потому что мы возводим святилища, а они мечтают превратить наши храмы в конюшни. У нас разные представления о смысле жизни, о ее ценностях, о справедливости, и потому мы — несовместимы.
Апостол: Совместимы в Господе Боге.
Еллин: Никак. Скиф никогда не сядет за один стол с Финикийцем, ибо у Скифа огромные просторы, неисчислимые богатства, а у Финикийца, кроме печальной кифары, ничего нет. Бедный с богатым за один стол не садятся. Они — несовместимы.
Апостол: Совместимы в Господе Боге.
Е л л и н: Бедный Дак, зажатый Скифом со всех сторон, не сядет за один стол с могущественным соседом, ибо Сила и Бессилие есть вещи несовместимые.
Апостол: Совместимые в Господе Боге нашем.
Еллин: А никак. Сами мы никогда не сядем за один стол с Женщиной, которую наняли, ибо наниматель и нанимаемый за один стол не садятся. Они — несовместимы.
Апостол: Совместимы в Господе Боге нашем Иисусе Христе.
Еллин: Не говоря уже о том, что все мы, вместе взятые, презираем иудеев за живучесть и способность пустить корни где угодно; вы же ни во что не ставите остальной мир, считая его топливом для преисподней, а потому мы — не-сов-мес-ти-мы!!
А п о с т о л: Да совместимы же!!
Е л л и н: Но, каким образом?
Апостол: Через Господа Бога, Отца нашего, мы — единое древо, и если то древо полно жизни, плодоносит, нельзя при этом вести разговоры о том, что, вот, нижняя ветка несовместима с верхними ветками, а корни не совсем одобряют плоды, которые они же сами и питают. Господь животворит, и чудеса животворения происходят каждый день, на каждом шагу.
Е л л и н: Где ты тут, на этой поляне, видел чудо животворения?
Апостол: Оно было только что сотворено, причем твоими же руками…
Е л л и н: Я свершил чудо, потому что ты меня заставил, но ведь ты и есть среди нас самый несовместимый. Ты не то что из другого мира, ты точно с другой планеты свалился!
Апостол: Хорошо. Начнем с меня, как с самого что ни на есть несовместимого. Я иудей из иудеев, из колена Вениаминова.
Е л л и н: Был.
Апостол: Почему — был?
Е л л и н: Ты же от своих отрекся.
Апостол: Я от своих никогда не отрекался. Как можно отречься от самого себя? Просто удалился от них.
Дак: По какой причине?
Апостол: Как я уже говорил, мой народ — это народ избранный Богом. Но ведь остальные народы, тоже творение рук Господних! От одной крови Бог произвел весь род человеческий,
Е л л и н: Ты говорил это там, в Иудее?
Апостол: Говорил.
Е л л и н: И тебя не убили?
Апостол: Четыре раза мне было по сорок ударов без одного, три раза побивали камнями, два раза я был в узах. Вот свидетельства перенесенного мною. Многое еще не зажило, уж вы простите.
Женщина (потрясенная): Боже! На человеке, который делает одно добро, живого места нет!
В а р в а р: С чего ты взяла, что Апостол делает добро?
Женщина: Как иначе назвать то, что он сегодня сотворил?
В а р в а р: А что он такого сотворил?
Женщина: Мне, вот, вернул родительский дом и взял в сестры; вырвал Скифа с того света; Даку подарил надежду на лучшие времена, просветил печаль Финикийцу, и все мы, свершив обряд омовения, как-то породнились, стали единым домом. Можно ли так казнить за добро?!
Апостол: Сестра моя возлюбленная! За один этот день, который я провел тут с вами, по закону моего народа, я по меньшей мере трижды должен быть побит камнями.
Женщина: Трижды!! Но почему именно трижды?!
Апостол: Во-первых, общаюсь, вот, с неиудеями. Во-вторых, побратался и поцеловался с иноплеменником. В-третьих, увлекся язычницей и в помыслах согрешил с ней.
Женщина: Не волнуйся. Они никогда не узнают, что между нами было.
Апостол: А им большего и не нужно. Они меня уже приговорили.
Женщина: К чему приговорили?
Апостол: К смерти. Вот тут, в низине, на окраине городка, синагога. Как и во множестве других иудейских храмов, там сидят и молятся мои единоплеменники, поклявшиеся не принимать пишу, пока не убьют меня. Спуститесь к ним, это тут рядом. Скажите им, что тарсянский еретик, которого они ищут, тут на поляне проводит день с неиудеями. Они тут же прибегут казнить меня.
Е л л и н: Ты учишь нас, как предавать тебя?!
Апостол: Раз мы несовместимы, а я несовместимей всех, кто-то от кого-то должен избавляться! Вас много, я один. Камни уже собраны. Каратели готовы. А пока вы за ними сбегаете, я взойду на скалу, в последний раз помолюсь и исповедуюсь моему Господу.
Отойдя, поднялся на скалу и, преклонив колени, долго, подобно былинке, качался из стороны в сторону.
Варвар: Ну, чего замешкались?
Д а к: Как ты мог об этом подумать!
Скиф: Воин знает, что такое бой. Предательства не приемлет.
Женщина: Сестры братьев своих никогда, сроду…
Финикиец: Кому еще, как не рабам, знать цену истинной свободы…
Варвар: Ну, что до меня, торговля всегда была вне политики…
Отмолившись, Апостол вернулся, обошел всех, подолгу вглядываясь в их лица.
Апостол: Ну, что ж… Если не решаетесь избавиться от меня, значит, мы зеленое, плодоносящее древо, и, стало быть, совместимы. А если это так, пора собираться на совместную трапезу. Сестра, покрой стол покрывалом, чтобы наш брат Дак смог принести жертвенные хлеба.
Е л л и н: Женщина не может восседать за одним столом с мужами!
Апостол: В семье сестры всегда находятся при своих братьях. Возглавит же стол труженик-пахарь, взрастивший своими руками…
Дак: Нет-нет, я не могу во главе стола; я очень стеснителен.
Апостол: Тогда тебя, Еллин, хозяина этих чудесных гор, мудрого и седого, как и эти горы…
Е л л и н: Я не могу видеть эту компанию.
Апостол: Это — достойные люди. Творение рук Всевышнего.
Еллин: Они некрасивы.
Апостол: Я тоже некрасив, однако ты, вот, смотришь на меня, беседуешь со мной.
Еллин: Ты некрасив, но умен, даже мудр, общаешься с небесами, сотрясаешь глубины земли, это компенсирует твой внешний вид, а они некрасивы — и только.
Апостол: Они обаятельны, простодушны, артистичны, в них множество талантов, это артисты, которые еще не утвердились!
Еллин: Не дай бог, чтобы они утверждались.
Апостол: Умеющий лечить, должен уметь преодолевать отвращение.
Еллин: Какое отвращение?
Апостол: У тебя шок от запущенных ран Скифа. На нем действительно гнило мясо. Спасти такого больного было немыслимо, но ты это сделал! Ты спас его!
Еллин: Он меня даже не поблагодарил.
Апостол: Прости его. Очень прошу тебя… (Становится перед ним на колени.)
Еллин: Нет и тысячу раз нет!!
Тяжело вздохнув, Апостол оглянулся, увидел скалу. Поднялся, простоял некоторое время, держа небеса на своих руках. “Вам, Ефесянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребудет со всеми вами”. И был гул далеких миров, и снова качнулись земные глубины. Вся поляна, весь мир смотрели на Еллина, и Еллин наконец поднялся, подошел к столу. Апостол, отмолившись, спустился.
Апостол (Скифу): А ты чего стоишь? Иди, подкрепи сердце хлебом.
Скиф: Боли… адские… Если шевельну членом каким… упаду…
Еллин: Двигайся. Рядом с лекарем умирают, но не сразу.
Апостол: Теперь самое время нашему другу пахарю.
Д а к: Что, опять рядом со Скифом? Вы что, с ума посходили? Тысячу лет и всё бок о бок?
Апостол: Ну, раз вы соседствуете землями и в каком-то смысле родня…
Д а к: Какая там родня! Его соленое море питается пресными водами наших рек, вот и всё наше родство…
Апостол: Реки и моря породнены Господом, и вас тоже Всевышний посеял рядом, так что не надо противиться воле Отца. Около пахаря будет наша сестра…
Женщина: Он слишком стар для меня.
Апостол: Вырастивший пшеницу не может быть слишком стар для той, которая испекла хлеба. Рядом с тобой встанет тот, кто услаждал наш слух печальными песнями о Картагене…
Финикиец: Да позволено мне будет сказать.
Варвар: Говори.
Финикиец: Рабы не могут восседать за одним столом со свободными.
Е л л и н: Ты рожден в неволе, или тебя обратили в рабство?
Финикиец: Обратили.
Е л л и н: Кто?
Финикиец: Сам себя продал.
Е л л и н: Что тебя вынудило продать самого себя?
Финикиец: Погибал в горах, как и этот воин. Лихорадка вытрясла из меня всё. Чтобы спастись, вынужден был продать себя за кувшин горячего вина.
Женщина: Кому?
Финикиец: Продающему горячее вино в горах.
Апостол (Варвару): Брат мой, Варвар, отпусти нам своего раба.
Варвар: Для каких надобностей?
Апостол: Чтобы исполнить совместную трапезу.
Варвар: Обойдетесь. Он мне самому может понадобиться. Вдруг клиент нагрянет, а веселить будет некому. Вино без кифары, всё равно что невеста без жениха.
Апостол: Мечтаешь разбогатеть?
В а р в а р: Об этом помышляют все.
Апостол: Зачем тебе много?
Варвар: Долго жить хочу. В свое удовольствие.
Апостол: Тебе это не дано.
Варвар: Почему?
Апостол: Не умеешь наживать добро. В твои-то годы торчать у трех прокуренных котлов!
Варвар: Научи, как это сделать лучше. Войди со мной в долю.
Апостол: В долю с тобой я не войду, но научить могу. Вот, ты купил этого раба за бесценок, воспользовавшись его отчаянным положением.
В а р в а р: Я его спас. Он должен дважды в день руки мне целовать.
Апостол: Спас для чего? Чтобы было кому таскать амфоры по горам?
Варвар: Это когда переезд. А так он у меня при кифаре.
Апостол: Но играть ты ему тоже не даешь! Всё время обрываешь. Почему?
Варвар: Воспитываю. Даю новое направление. Сколько можно про Картагину. О Картагина…
Финикиец: Не Картагина, а Картагена!..
Варвар: Ты, раб ничтожный… Не смей вступать в разговор мудрецов, не получив на то мое позволение.
Апостол: Во-первых, раб — он тоже человек. Во-вторых, твой раб — человек особенный, отмеченный Богом.
Варвар: Чем?
Апостол: Талантом.
Варвар: Если хочешь знать, я пою лучше его.
Апостол: Может, ты и поешь лучше, но ты не избран Богом, а он — избран, и потому он — великий музыкант.
В а р в а р: Не смеши людей. С чего ты взял, что он великий музыкант? И что такое великий музыкант?
Апостол: Это музыкант, у которого есть послание миру от Бога.
Варвар: И… где оно, послание-то?
Апостол: Картагена.
Варвар: Возможно ли, чтобы послание было из одного слова?!
Апостол: Отчего нет? Мир. Война. Перемирие. Односложные послания Господа Бога.
Варвар: Ну, мир, война, перемирие, это я понимаю. А что такое Картагина?
Апостол: Знаешь ли ты что-нибудь про Финикию?
Варвар: По-моему, это фрукт.
Апостол: Финикия — это страна, поднявшая, было, меч против Рима. И Рим ее сокрушил.
Варвар: Если не умели воевать, чего полезли?
Апостол: Друг мой, да будет тебе известно, что финикийцы были великолепными полководцами! Ганнибал уже стоял у ворот Рима! Город был пуст, стоило ему войти — и мировая история пошла бы совсем по другому руслу. Но Ганнибал не любил ночных побед, он хотел, чтобы весь мир видел, как он войдет в Вечный город. Ночью, однако, римляне сумели собрать разрозненные силы и утром сокрушили финикиян.
В а р в а р: Я же сказал — глупые, никчемные люди.
А п о с т о л: Не говори так. Финикияне — народ мудрый. Они оставили нам знаки письма, то есть алфавит, в который одето Святое Писание.
Варвар: Взялся учить, как наживать добро, а дошел до Святого Писания.
Апостол: Я дошел до Святого Писания именно для того, чтобы научить тебя, как наживать добро. Известно ли тебе, что такое сострадание?
Варвар: Что-то связанное с детским ревом.
Апостол: Вот, видишь ты утром соседа, которому холодно, и хотя ты сам стоишь у огня, тебе как-то неуютно, зябко, от того, что холодно твоему соседу. Видишь воина, измученного ранами, и сам содрогаешься от боли… Страдать болью ближнего — это и значит сострадать.
В а р в а р: Не понимаю. Если холодно Даку, почему должно быть холодно и мне? Если Скифа замучали раны, почему должен страдать и я, который вовсе не участвовал в сражении?!
Д а к: Вот на этом ты потерял половину состояния.
В а р в а р: То есть на чем?
Д а к: На пренебрежении человеком. И если бы ты, вместо того, чтобы заставлять этого несчастного раба таскать амфоры по горам, вывел бы его на большую арену Афин в спектакле под названием: “Последний Финикиец, оплакивающий гибель Картагены”…
Варвар: Думаешь, собрались бы послушать?
Апостол: Весь город собрался бы. Исповедь — не блажь, а спасение. Ты разбогател бы в один день и сделал бы при этом доброе дело.
Варвар (рабу): Ты, предатель… Ешь мой хлеб, а плачешься другим?
Финикиец: Я пою тебе об этом с утра до вечера…
Варвар: Но почему другие поняли, о чем песня, а я не понял?
Финикиец: Потому, что им ведома боль человеческая, а тебе — нет…
Варвар (неожиданно прослезившись): Кто из живых может сказать, что прожил жизнь и не ведал боли! Ладно, иди к ним, облегчи свою душу.
Финикиец: Чтобы облегчить душу, нужно быть свободным, а я раб.
Варвар: Отпустить не могу. Я на тебя истратился.
Апостол: Ладно, если не отпускаешь, мы у тебя его выкупим.
Варвар: Как выкупите? На что?
Ск и ф: Меч отдаю.
Д а к: Полмешка зерна.
Женщина: Серьги.
Е л л и н: Половина свитков, они дороже, чем всё твое состояние.
В а р в а р: Я думал заработать на нем больше, но, так и быть. Уступаю. Иди, ты свободен.
Финикиец: Нет. Не так продаются, не так покупаются рабы.
Апостол: Он прав.
Подошел к рабу, коснулся его плеча. Раб опустился на колени. Возложив ему руку на голову, кивком предложил Варвару сделать то же.
Апостол: Перед Богом и перед миром. Ты этого раба нам продал. Мы этого раба у тебя выкупили.
Варвар: Какие гоноры! Уже и народа-то нет, а гоноры остались!
Апостол (после завершения обряда): Теперь, брат мой Финикиец, можешь стать рядом с нашей сестрой. Ты — свободен.
Женщина поднесла ему сосуд, омыла ему руки, и раб присоединился к ним.
Скиф: Вино будет?
Апостол (Варвару): Налей.
Варвар: Будут деньги, будет и вино.
Апостол: Ты нам должен.
В а р в а р: Я никому ничего не должен.
Апостол: Ты нанял нашу сестру за одну десятую от прибыли.
Варвар: Да, но прибыли не было! Торговля не пошла.
Апостол: Все-таки на один динарий ты наторговал!..
В а р в а р: И ты хочешь, чтобы я тебе его вернул?
Апостол: Отдай нашей сестре ее долю.
В а р в а р: У кого я тут, в горах, разменяю динарий?
Апостол: Зачем менять? Выдай нашей сестре ее долю вином.
Варвар: Как?
Апостол: Налей столько вина, сколько полагается за один динарий, и десятую часть отдели.
В а р в а р: И что получится? Шесть, семь глотков?
Апостол: Пусть будет шесть, нам и шести достаточно. Только не мерь своей глоткой! Лей на глаз.
Варвар: Хорош покупатель. Долго искал. Покупает вино глотками, а я продаю на глаз. Но, постойте, в этом сосуде что-то плещется! По-моему, тут вода!
Апостол: Вода чистая, родниковая. Лей, не бойся.
Варвар: Испортим вино.
Апостол: Нет. Разбавим.
Варвар: Вино разбавлять водой?!
Апостол: Господь запретил народам пить неразбавленное вино.
Варвар: Почему?!
Апостол: От неразбавленного вина человек колеблется, и сами земные устои качаются.
Поставив сосуд, поднял хлеба. “Господи! Ты посещаешь землю в год ее великой жажды, напояешь борозды, благословляешь произрастания, и вот, холмы препоясываются радостью, луга одеваются стадами, долины покрываются хлебами, восклицают и поют! Тебе, Господи!”
Преломив хлеба, Апостол обмакивал куски в разбавленном вине, каждому давал его долю. Ели тихо, молча, целомудренно, насыщая дух безмолвием.
Д а к: Вот ведь чудо какое! Один хлеб, и мы, многие, одно тело!!
Варвар: Ты же говорил, что на трапезе поют.
Апостол: Сейчас я скажу слова, а наш брат Финикиец оденет их сладостными звуками.
Финикиец: Слушаю слова.
Апостол (после долгого раздумья): Если каждая травинка отгородится забором, у нас не будет ни полянок, ни пашни, ни зеленых лугов; если каждый дуб отделится межою, исчезнут рощи, дубравы, леса; если каждая капля возмечтает о собственных берегах, исчезнут реки, озера, моря; если брат пойдет на брата, исчезнут языки, обычаи, отечества; если увлекаться разбрасыванием и пренебрегать собиранием камней, исчезнут печки, дома, храмы; а если нету крыши, то и Бога нет. Вот мои слова.
Финикиец: Дрофа — птица красивая, но — не летает.
А п о с т о л: Да простит меня мой брат Финикиец, но дрофа — это воистину Божья птица! В тяжелые годы она кормит сирот и вдов…
Финикиец: Да-да-да, но — не летает. Ходит, как утка, хотя и при крыльях.
Апостол: Тебе нужно, чтобы летала?
Финикиец: Песни пешком не ходят
Апостол (после долгой паузы): Хорошо. Подберем что-нибудь летающее.
Если человек не увидит человека, Если человек не услышит человека, Если человек не поймет человека. Не простит, Не пожалеет, Не полюбит его, Бог отвернется,
Погаснут светила, И роду людскому
Наступит Конец.
Финикиец (перебирая струны): Домашние голуби красивы, но, отяжелев от излишней пищи, летают недалеко. Невысоко. Другое дело лесная горлица. Слетит с веточки, мгновение — и растаяла в небесах!
Апостол: Тебе обязательно, чтобы растаяла!
Финикиец: Истинная песня, как и дикая горлица, слетела с губ, поднялась, растаяла. И всё. Ее больше нет. Она — у Бога.
Апостол: Иди я обниму тебя, дорогой мой брат, ибо то, о чем ты говоришь, это уже не песня, а молитва. И, видит Бог, нашему столу сегодня потребны не столько песни, сколько молитвы. (Обняв и поцеловав.)
Если я не увижу тебя, Если я не услышу тебя, Если не пойму, Если не прощу, Бог покинет меня, Бог покинет тебя, И нашему роду Наступит Конец.
Мелодия стала вырываться из глубин, подхватывая слова на лету. Поначалу робко и неумело, потом всё громче и слаженней распелась семья Апостола. Песня отзывалась эхом в горах, уходила далеко в море, и была какая-то тайна в рождении этого распева. Удивленный Варвар, оставив свои котлы, подходит всё ближе и ближе.
Скиф: Ты чего?
Варвар: Как — чего? Чтобы петь. У меня хороший голос.
Д а к: Что толку, что голос хорош, если ты не с нами?
Варвар: Как не с вами? Мне тоже омывали руки.
Е л л и н: Но к преломлению хлебов ты не подошел?..
Варвар: Занят был. Теперь, вот, освободился…
Женщина: Хлеба Благодарения не вкушал…
Варвар: Занят был. Теперь, вот, освободился. И, если что осталось, мне даже любопытно — хлеб с вином…
Пополнившаяся семья начинает песню сначала. Гремели горы, сотрясались дали, звучный женский голос, покрывая всё и вся, подхватил песню, унося ее выше и выше, в небесную синеву, но, когда празднество было в зените, в бухте задребезжал корабельный колокол. Пение оборвалось на полуслове. Поляна замерла.
В а р в ар (выглянув с обрыва): Три корабля. Все в пурпуре и золоте. Подплывают.
Д а к: Что будем делать?
Скиф: Как — что? Торговать. Для чего мы поднялись в горы?
Д а к: Но, все-таки, мы теперь как бы повязаны…
Варвар: Как повязаны? Кем? Чем?
Д а к: Ну, омовение рук, жертвоприношение, совместная трапеза, пение…
Варвар: Мало ли шарлатанов шляется по ярмаркам!
Женщина: А что, пираты и вправду так хороши собой?!
Варвар: Ах, вчера-вчера-вчера мы всю ночку целовались…
Мигом трапеза распалась. Дак лихорадочно гремит походными жерновами. Скиф наводит блеск на свою амуницию, захмелевшая кифара скачет с одного на другое, жрица храма Сладострастия наконец скинула с себя покрывало и взлетела.
“Браво-о!!” — вопили со всех сторон. Оглядев их, печальный Апостол отошел, поднялся на скалу, взял купол неба в руки и окаменел.
Е л л и н: Корабли под грузом?
Варвар: Еле ползут. Как беременные хрюшки.
Финикиец: Ушли от римской погони!
Скиф: Мы еще покажем этому Риму, где раки зимуют!!
Дак: Надо же. Нехорошо как получилось. Уйму муки истратил.
Варвар: Мука — это что! У меня, пока я распевал, два котла выкипели.
Скиф: Два котла выкипели, но амфоры полны! А что делать мне, если меня превратили в столб, на котором висит меч!
Е л л и н: Все мы в убытке. Я, вот, остался без полотенец, а на кораблях, если за ними гонится Рим, полно раненых…
Женщина: И вам не стыдно плакаться по пустякам перед опозоренной женщиной?
Варвар: Ты не опозорена. Ты на работе.
Женщина: Как не опозорена! Впервые в жизни отвергнута мужчиной. В мои-то годы! При моих-то статях!!
Голос Апостола загрохотал: “Тебе, роду человеческому!!…”. Торговцы замерли. Следят за каждым его движением.
Варвар (вполголоса): А что, если опять начнет раскачивать земную глубь? Оцепенение охватит всех, а при оцепенении, какая уж там торговля!
Дак: Может, скалу эту как-нибудь раскачать?!
Е л л и н: Эта скала не-со-кру-ши-ма-я!!
Варвар: Остается один путь.
Скиф: Смерть Апостолу!!
Д а к: Ну уж, это было бы слишком… Зачем нам проливать его кровь? Мы все-таки братались, восседали за одним столом. Лучше спуститься к его сородичам и, раз он у них приговорен…
Скиф: Что бегать, когда у нас меч?
В а р в а р: У тебя меч, ты и сверши.
Скиф: Эй, ты там! Спустись.
Апостол: Что тебе, человече?
Скиф: Убить тебя пришел.
Апостол (покорно спустившись, оглядел воина и его вооружение). Но почему мечом? Тебе будет трудно. Ты еще плохо стоишь на ногах. Лучше камнями.
Скиф: Как это — камнями?
Апостол: Никогда не видел, как убивают камнями? Я отойду, стану под скалой, а вы подберите камни, благо они уже собраны…
И он встал под скалой, а его семья развенчала основание будущей колонны. Повыбрасывали траву, цветы, но что-то слишком уж долго они выбирали себе камни, и тогда Варвар решил возглавить казнь. Сняв одежду, обозначил место, откуда будут бросать, взял камень, подошел к своему рабу.
Варвар (Финикийцу): Ну?
Раб, подумав, освободил правое плечо, взял камень и стал в ряд.
Варвар (Женщине): Ну?
С трудом, взяв что под ногами валялось, Женщина стала в ряд.
Варвар (Скифу): Ну?
Скиф не мог нагибаться. Ему подняли камень, и он стал в ряд.
Варвар (Даку): Ну?
Дак был в отчаянии. Всё возился и возился со своим хозяйством, но его ждали, и он наконец поднял камень.
Варвар (Еллину): Ну?
Еллин ничего с себя не снял. Камень не поднял, но в ряд встал.
Варвар: Бросай!!!
Камни полетели, как стая одичалых птиц. Апостол упал, затем поднялся, посмотрел на них и, полный боли и страдания, направился к своей семье, прошел сквозь нее и вышел на авансцену.
Апостол: Тебе, неверному роду людскому (пауза). Сколько бы камней ни бросали, сколько бы ни травили, ни предавали, ни уничтожали друг друга, в свой последний час вспомните, что было время, когда сидели за одним столом, ели один хлеб, пили из одной чаши, воспевали одну песнь, и горько зарыдаете, ибо то были лучшие минуты вашей жизни… (после паузы). Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами. Аминь.
Занавес
P.S. По преданию, Апостол Павел был казнен в семидесятые годы от Рождества Христова в болотистых предместьях Рима.
1996-1998
Ион ДРУЦЭ — родился в 1928 году в селе Городише (Лондошанский район, Молдавия). Окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг прозы и драматургических произведений, получивших широкую известность. Живет в Москве.