Рассказы
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 60, 2017
У
меня нет никаких доказательств, кроме этих слов
Мой дед был казнен в
Москве 19-го декабря 1937 года. За день до расстрела был суд, на котором он был
приговорён; его арестовали семнадцатого октября, и только к концу второго
месяца пыток, предшествовавших суду, он подписал ложное признание. Я видела его
фотографии в раннем детстве, и, хотя мне никто ничего не говорил, я всегда
знала, что дед невиновен. Однажды он явился мне во сне и сказал, куда мне идти
и что мне делать, чтобы вернуть его к жизни. Я пошла туда, куда он велел. Как
только я сделала то, что он мне поручил, я его увидела. Он стоял передо мной –
высокий, хрупкий. Он был явно выше, чем все члены моей семьи. Одновременно, он
был явно слабее. Когда я его осторожно повернула, то увидела дыру в затылке. Он
боялся солнечного света, и, постояв передо мной немного, он отошел в тень, и я
поняла, что он борется с желанием спрятаться в каком-нибудь темном углу,
развалиться на мелкие куски, снова превратиться в пыль. Я держалась за него
обеими руками, чтобы не ушел, не стал пустотой. Я повела его на улицу, где
ветви деревьев приветствовали его после стольких лет отсутствия. Нашла тень под
деревом, возможно, это был дуб, во всяком случае, дерево было очень большое,
щедро дарящее тень. Там я поставила своего деда. Он стоял, опираясь на дерево –
защищенный от солнечного света и случайных прохожих. Я сказала, что должна его
ненадолго оставить, надеюсь, не более, чем на несколько минут, и, пока меня не будет, сказала я, он должен стоять там и не
пытаться никуда уйти, он должен просто стоять и ждать, пока я не вернусь с
машиной. Ты не понимаешь этот новый мир, сказала я, ведь всё изменилось, мир
совсем другой, другие люди. Что-то заблестело в его глазах, они наполнились
влагой, и почему-то я интерпретировала это как «да». Уходя, я все время
оборачивалась, хотела убедиться, что он все еще там, все еще жив. Моя машина
была припаркована за шесть кварталов от дерева с тенью. Я побежала, чтобы
поскорее вернуться. Когда я села в машину, то увидела, что придётся долго
ждать: передо мной стояла целая колонна автомобилей. Время тянулось медленно,
хотя мы ждали, наверное, не более десяти минут, пока полицейский наконец не открыл
проезд по переулку, и все перестали гудеть, и я последовала за другими машинами,
ехавшими в неправильном направлении по улице с односторонним движением. Наконец
я вышла из машины и увидела дерево, к которому я прислонила деда. Деда не было.
Я искала его везде, исследовала каждое дерево, каждый куст, стучала во все
двери. Некоторые двери захлопывались мне прямо в лицо, кто-то из тех, в чьи
двери я неутомимо стучала, жалел меня, большинство смотрело на меня пустыми
глазами, услышав, что я потеряла деда. Я не говорила им, что воскресила его из
мертвых, что он был замучен и расстрелян сталинскими приспешниками восемьдесят
лет назад. Если Большой террор и миллионы жертв для большинства всего лишь
сказка, то разве реалистично ожидать от них какой бы то ни было реакции на
исчезновение человека, в существование которого никто не верит? И, конечно, у
меня нет никаких доказательств, кроме этих слов, которые я повторяю каждому
встречному, в надежде, что кто-то видел человека с дырой в затылке, слепо
идущего по улицам нашего беспощадного города.
Вундеркинд
Толик был вундеркиндом.
Дети его возраста еще играли в куклы и игрушечные машинки, не подозревая о
существовании букв, а он уже бегло читал не только слова, но и целые
предложения. Миссис Хейз, учительница в детском саду,
мисс Руви, учительница по чтению в первом классе, и миссис Кауфман, учительница
второго класса, по очереди сидели с Толиком в дальнем углу классной комнаты, не
успевая переворачивать страницы учебника чтения для шестого класса. Слова,
быстрые и округлые, как отшлифованные морем гальки, скатывались с его языка,
занимали своё место в предложении, замедляли бег на запятых, останавливались
полностью на точке. Он читал, как взрослый, с пониманием и интересом, а не
просто тупо озвучивал слова, как это часто бывает с маленькими детьми. Мистер
Злотник, директор школы, миссис Шамос, школьный социальный работник, и миссис
Фрэнк, советник по образованию, после одного урока с Толиком, стали упоминать
его имя на районных собраниях комитета по образованию. «Наш маленький гений»,
звали они его.
Гордость небольшой
приходской школы, маленький Толик стал в руках мистера Злотника оружием в битве
за средства. Он стал щитом, который защищал их школу от небытия (небытие, в
случае школы, приравнивалось к недостатку средств, увольнению учителей и
закрытию дверей). Это был необыкновенно трудный период для приходских школ – они
исчезали, как редкие виды пчел в период глобального потепления, неспособные
продолжать борьбу против «фабрики» государственного обучения.
Во второй половине года
миссис Гершон, специалист по психологии одаренных детей, решила написать
детальный отчет о вундеркинде в министерство образования. За исключением
необыкновенного дара чтения, Толик был абсолютно нормальным ребёнком,
утверждала она в своём отчете. Что касается его дара, она заметила следующую
особенность: Толик мог читать только в присутствии взрослого. Оставшись один,
он молча смотрел на страницу и интересовался только картинками, как обычный
трехлетний ребенок. Открытие миссис Гершон было подтверждено другими
специалистами из комитета по образованию; затем, неохотно, и сотрудниками
школы. По поручению миссис Гершон, миссис Хейз вручила Толику книгу, осталась с
ним на пару минут, завороженно слушая его абсолютно взрослое чтение, затем
вышла, оставив его одного, в середине предложения, поощряя из-за двери:
«Продолжай, Толик. Давай посмотрим, ведь интересно – что будет дальше?» Но
дальше ничего не было. Толик полностью терял свой дар, пока миссис Хейз, мисс
Руви или миссис Кауфман не садились рядом с ним, держа в руках левую сторону
книги, так чтобы ему были видны обе стороны, а не только правая, которая лежала
на его маленьких коленях.
Родители Толика,
владельцы небольшого русского гастронома на Оэшен авеню, мало что могли сказать
внушительному отряду психологов и учителей, достаточно часто отрывающих их от
работы, чтобы успеть им надоесть. Ни мать, ни отец не считали чтение полезным времяпрепровождением,
тем более что сын был слишком юн для чтения… в таком возрасте надо в кубики
играть, а не книги читать, говорили они, ну а если уж на то пошло, лучше бы сын
их отличался успехами в арифметике – для бизнеса цифры важнее чтения,
сын-вундеркинд как-то не вязался с подсчетом прибыли. Кроме того, им казалось,
что повышенное внимание взрослых к дару ребенка испортит его характер,
превратит его в маленького, надменного профессора, свысока глядящего на отца и
мать.
Когда психологи и
учителя пришли к выводу, что Толик не читал, более того, даже не знал букв, что
его дар был ещё более редким, чем просто умение читать в очень раннем возрасте,
мать отвела мальчика к старухе, жившей в темном, вонючем подвале за два
квартала от дома. Она потребовала, чтобы ведьма взяла обратно то, что когда-то
дала её мальчику, так как им ни к чему этот так называемый дар, сделавший из
нормального ребенка какого-то вундеркинда (мать морщилась, произнося это
слово). Им нужна обычная яблоня, которая даёт простые хорошие яблоки – да,
повторила она, яблоки, а не какие-то экзотические фрукты вроде манго. Мать
добавила, что если после сегодняшнего визита мальчик станет нормальным, то
русский магазин обязуется бесплатно поставлять еду старухе три дня в неделю.
Когда мать закончила говорить, старуха покружила по своей маленькой сырой
квартире, вздыхая на каждом шагу, затем села на плетеный стул, поставила Толика
рядом, поднесла руку ко лбу мальчика и некоторое время держала ее там, почти не
касаясь его лба, шепча какие-то слова; время от времени её шепот переходил в
крик. Мальчик сидел, закрыв глаза, больше похожий на мумию, чем на мальчика.
Она кончила шептать, смочила палец во рту, коснулась его лба, прямо над точкой,
где почти сходились брови, велела ему встать и уйти.
Теперь, когда миссис
Хейз, мисс Руви или миссис Кауфман сидели рядом с Толиком с открытой книгой в
руках, заманивая его волшебными картинками или увлекательным сюжетом, он
безучастно смотрел на страницу, не в состоянии отличить одну букву от другой.
Два года спустя школа проиграла длительную битву за выживание. Толик стал
ходить в государственную школу, в которой из года в год учителя назначали его в
самую отстающую группу по чтению. В пятнадцать лет он бросил школу, чтобы
помочь родителям создать ресторан в отреставрированном вестибюле жилого дома,
том самом, в котором все еще жила старуха, когда-то излечившая его от ненужного
дара. Все эти годы она получала бесплатные обеды от русского магазина, три дня
в неделю, в обязательном порядке. Обеды доставлял ей теперь уже большой Толик,
когда-то обладавший редким даром чтения слов и целых предложений, скрытых в
душах чужих людей.