Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 60, 2017
***
«Речка протекает, словно сок» –
говорили вчерашние,
изводя ветвящимся почерком
отсветы многолетья.
Ртовое, язычное зачем
понимание ширится,
заместив начало буквальное
кислыми временами?
Берегом деревья восстают,
заслоняют спокойствие:
на ветру округлость качается,
в говоре отражаясь.
Вывести на чистую слезу,
до проточной оскомины
раскусить заступника нашего,
яблоко превращений.
***
Выплеснуты на землю, бессловесны
капли, что названы темень,
не с них начиналась тишина окрестной
свободы, выбравшей видеть не с теми –
Мерочная посуда станет слогом,
призвана прежде, чем люди,
на праздник вмещенья; говорить о многом
легко, а лучше продолжить о следе.
Высказать бы: не тех в плену обмена,
облаку крикнувших «кроме»,
не этих, несущих шепоток знамённый,
зовёшь на пир, переменное время –
Видимое, как чашу, наклоняя,
взявшись за донышко речи,
пока не прольётся световая стая
лучей и прочих начал человечьих.
***
Покуда грунтом не заменена
душа, и внутри у подвижного тела
со стенами состязаться прямизна
берётся словами несмело –
О храбрости сквозь то́лпы говоришь,
о замерших водах дневных и подземных:
фундаментом оказалась полутишь
в недолгих сомненьях заёмных.
Протискивался в толчее лучей
собор, созывая свои очертанья
не голосом геометрий, а за ней
молчащим истоком желанья.
Желала почва память о шагах
людских – продрожать к небесам, да забыла:
предметностью продвигаться для других
смогла лишь душевная сила.
***
Следы – всё те же разговоры,
заполнялись людьми, как свет водой;
внутри у символа осенней веры –
весь мир (наводнён вышиной).
Следы кривых лучей свободе
говорились, как полости тепла,
иссякшего быстрее, чем в болоте
рассвет отразился крыла́.
За птицей зверь бежал, но в сердце
угодил (в небеса беззвучно взвыв),
лишь зова этого единоверцы –
дыхательный славят извив.
Из вдоха выпутался запах:
успокойся, зашедшийся силок
нутра, пока сбегает криволапо
болотистый дух на восток.
***
Мольбами всех, кто вмиг повержен,
земля порастёт, как травой былой;
здесь плачет огонь, казавшийся всей жизни тверже,
а звуки взвиваются золой.
Призвавший дело с небом сладить
навис расторженьем, он – сумрак/ветвь,
отступник от стайных возгласов, гнильца во взгляде,
сомненью – единственный ответ.
Плодов бунтующая свора
с цепи созреванья сорвётся в слог:
«желанье, убережённое от договора,
кто в беглое яблоко облёк…»
Легко рассечены в покосе,
слезливы о новой своей судьбе:
как угли, белеют яблоки – и просят, просят.
Упавшие в ноги не тебе.
***
К морю, подальше от потока,
застывшего днями: слёг
травный звук кургана – тяжёл, как склока
печали с печалью дорог.
Легче, чем шороху бурьяна,
прибраться реке к рукам:
пресностью своей не разъела рану –
уходим к другим берегам.
Разве, разбрасывая камни,
легчает судьба волны?
Из ночного глаза – на фразу капни,
солёный простор тишины.
В зренье зачем забрался разом…
По капле тебя извлечь –
значит сообщить утомлённым расам
движение, помысел, клич.
***
Небо растратить некрупным смыслом:
силок, сотворённый в последней высоте,
всё лучше, чем видеть сердце в раскислом
просторе, ненужном воде.
(Нечто своё при себе оставить.
А большего просит лишь время, на чужой
позарясь распев: поимчивой яви
казаться легко тишиной.)
Вспышка грозы́ в перелеске тёмном
заменит итог рассуждений о былом:
какое познанье станет отъёмным
при входе в слепящий проём.
Будет для взгляда высотной тратой
ловушка, из птичьего взмаха состоя:
такая душа слывёт невозвратной
при шаге в капканное «я».
***
Ласточка держит в клюве:
надеяться поведавшим свет –
нелегко на пустотные травы:
пусть будет полым – луч.
Птица, представ пейзажным
запасом вдоха, малую часть
ожидания если означит –
что скажешь, человек?
Время в себя ныряет,
в прошедшем кислород задержав –
оттого и не дышится пришлым
в понятной глубине.
Ласточка держит в клюве
соломинку – дышать под водой
высоты: захлестнула полесок,
прихлынула к ногам.
***
Знали, как видеть себя – праотцы,
расширяли сердца́ набегом
– и для них оставалась плоть
среди словесно пройденных вех.
Вытряхнув мысли и чувства, глядит
выжидающий в степь созвездий:
а когда начинать поход
на царство, угнетавшее всех?
Город падёт, а пока говорить
научается свет, познавший:
ожидание – верный конь,
заря – сплетённый помыслом дом.
Словно колчан, не желавший хранить
золотую стрелу победы,
опустеть человек спешил,
под небо подставлялся нутром.
***
На весу удержит, но не час,
вовремя смягчившийся к живым:
гаснущих просветов каркас
тронул волну, а был нерушим.
О последней силе помолчим:
дням желанен проходящий сквозь,
помнящий: лишь голос – почин
неба, покуда вышел не весь.
Для подобий волглых пропоёт
песню об утрате всех структур:
вот сквозь пальцы льётся восход,
длится пейзаж размякших фактур.
Напрягая мышцу холодка,
держит разговоры на весу:
«влага не коснётся, пока
время над половодьем несу».
***
Омута хлебнувший человек,
звук собой доверши;
лучам с надменным шорохом на ночлег –
разбрестись в камыши.
Флейты сомкнули свои ряды
под натиском воздушных красот,
продлят оборону воды:
а скажем «плот по реке плывёт».
– В плаванье весёлое пустись,
рыбьим слухом услышь,
как брёвна расползаются под ногой,
отбредают в камыш.
Связаны брёвна в нелёгкий строй,
размокшие верёвки вот-вот
мелодией лопнут сырой,
предлетней тьмы надорвав живот.
***
В покой, где сердце грустит мину́т –
люди поспешат всё те же:
какие виды по буквам внесут,
чтоб господство потешить…
Какие помыслы изливали,
батюшка, тебе –
они под небо взрастали
отсутствием в судьбе.
Слепое правильное пятно
вывести озёрной гарью:
волнистой вязью пылает окно.
Что прочтут государю?
Из чувства вытравив грамотея,
скажут в даль древес:
быстрей, уж звуком пустеет
душе излитый лес.
***
Отмерить время – не значит
повторить за лучом
тишину падения: гнёзда
смысла пустеют вмиг.
Пейзаж стихающим плачем
в красоту залучён:
«всё светили мерные звёзды
мимо понятных книг…»
Птенец, как таймер, пропикав
окончание зим,
высоты́ покинет неволю,
голос зажмёт в груди.
На фоне песенных пиков
и молчащих низин –
человек бескраен, как поле:
небу не перейти.
***
Меркнущим небом стараний
свет продолжен дотемна:
кто в ласточкином медленном развое
прячет вечерний взгляд?
Выйдешь, блеснёшь сквозь песчинку,
пот земной: ты – имена
усилия, которое присвоил
знавший людей закат.
Нитью размотанной ставший –
образ дней витком не прав:
испарина для тела – это слава,
облачный свет-предел.
Поры бесчисленны: ставить
столько точек, оборвав
высказывание на полуслове…
Знанье твоё пробел.
***
Помедлили – и на песню похожи
(зябнет припев на ветру),
в корнях древесных сделав ложе,
чтоб листья новые снились к утру.
Падение световое, ты выбор:
лучше поймёт пелена
иль птичьи крылья? Голос выбыл
из этих двойственных образов сна.
Что выберет нисходящее, тронув
ласточку, тёплый туман
и душу (прочитаем «крону»)…
К ночлегу имени – кроткий не зван.
События набивая вечерним
светом, чтоб мягче спалось,
не знали: луч остался верным
гранитной дымке – и с перьями врозь.
***
Вывод впитается в напев:
предмет – касанье ладоней ввысь
на себе донесет, оторопев.
Вот взгляд в поднебесье повис.
Бе́гом взрыхлённый грунт: лучи
подержат время вверху, вчера.
Много-много (так много, что молчи)
для сломленных значит игра.
Схожесть даруй, душа – броску:
взойдёт ли речью (вопрос храни)
пнутый мячик? Опишет ли дугу,
в которую согнуты дни…
Флагом завешено окно
необходимости знать; маячь
сколько хочешь, небесное зерно,
виси, как в мгновении – мяч.
***
Ветвями потроган результат,
небо схвачено и растащен
начавшийся жестом закат,
представший чем настоящим?
Кто горем и счастьем пережит,
скажет: вызнаю и утешу.
– Отколот как щепка, трещит
канал, полдня́ осветивший.
Чужими ветвями загрести
жар, от памяти отличимый
лишь формой словесной: среди
людей – казался лучиной.
А в нашем затишье воспылал
солнцем утренним к возрастанью.
– Потрескивал льдами канал,
сгорая всем, чем не станем.
***
Думали – у знамён болят
нити, коснувшись позднего воскресенья…
Ранний холод сердобольных стволов
согласился отвращенье побороть.
Морщиться не придётся: хлад
слабо разносит властные предписанья;
ставший телом для мятущихся слов –
прозревает, чем заканчивалась плоть.
Ласточка утыка́ет нос
в тень человека, полную расслоенья:
«эту песню к тишине волочи,
от подобий световых навек спасён».
Лампочки окунул в мороз –
свет неживой спасается от гниенья;
– летом сразу распадались лучи,
порождали запах парковых знамён.
***
Не дрожа, сквозь штукатурку взглянем:
потрясённая известь на лице
обещает мутным сияньем
смолчать о беглеце.
Если горы вовремя тряхнули
стариной успокоенных домов –
нарастай в пейзажном посуле,
сбежавший в небо кров.
Всё неточно: суета и слякоть;
оцеплений растаяли следы
– не такой ли влагой накликать
отсутствие беды?
Доказать морозное беззлобье
приблизительным откликом, пока
белизны колючие хлопья
берутся с потолка.