Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 58, 2017
Когда
Гоша вышел из дома, день уже кончался. Зимнее солнце трогало макушки деревьев и
светило издалека.
«Надо
идти к пруду, – подумал Гоша. – Там всегда солнце».
На
светофоре цифры долго отсчитывались назад – сорок восемь, сорок семь, сорок
шесть, сорок пять, сорок четыре (как маме), сорок три, сорок два…
двадцать,
девятнадцать, восемнадцать, семнадцать, шестнадцать, пятнадцать (как Гоше).
Потом
добежали до нуля, и Гоша собрался идти, но цифры передумали и снова запрыгали:
девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Вместо нуля зашагал
зеленый человечек, и Гоша тоже зашагал.
Гоша
шел в парк, и парк шел навстречу. Катил коляски со спящими младенцами и коляски
с умирающими стариками. Вел легко одетых девушек под ручку с парнями и
одиноких, тепло одетых старух. Собаки вели хозяев на поводках, и те еле
поспевали за ними. Вороны кричали:
–
Пар-к пар-к пар-к !!!
Было
празднично и весело.
«Как
Первомай», – думал Гоша.
На
пруду cолнца
не было. Оно ушло еще дальше. Туда, куда Гоше было нельзя. И тогда он побрел
вдоль лыжни, огибая узкий замерзший канал.
–
Эй, зачем лыжню топчешь? – крикнул ему сердитый дед и промчался мимо с тихим
сухим шелестом.
«Cтарость
шуршит как стрекоза», – подумал Гоша.
Он
перестал топтать лыжню и пошел рядом, стараясь попадать в собачьи следы. Но
следы были маленькие, а Гошины ноги большие, больше маминых.
Мама
иногда гладила Гоше ноги и говорила:
–
Ты красивый. У тебя ступни красивые. Это очень важно для мужчины. Потому что мужчина
– охотник. А у тебя ступни, как у отца, красивые.
Гоше
нравилось, что он охотник. Он улыбался и шевелил пальцами ног у матери перед
лицом.
В
ботинки набился снег. Полные ботинки. Cнег холодил ногу, как будто в ботинках
лежали маленькие холодные железочки. Гоша любил железочки. Дома у него было
полно всего. Что-то он нашел, что-то дарили мамины друзья. У матери было много
друзей.
Мужской
и женский человечки на указателе «Туалет» выглядели, как жених и невеста. У
мужского человечка была даже бабочка. Гоша решил, что без бабочки его не
пустят, как однажды не пустили на премьерный показ с мамой, и решил терпеть до
дома.
Солнце
забралось совсем высоко и поблескивало окнами на последних этажах высоток. У
Гоши тоже был последний этаж. Вдруг оно там.
Люди
с колясками, люди с собаками – все теперь двигались в сторону дома. Как будто
весь этот человеческий поток обошел вместе с Гошей пруд и двигался по часовой
стрелке дальше.
Гоша
прошел мимо собаки, сидящей на цепи.
–
Гау-гау, – сказала собака.
–
Здравствуй, собака, – сказала Гоша.
Но
собака продолжала говорить ‘гау-гау’ и смотрела мимо.
Вот
и знакомый двор. Гоша поднял голову и увидел, что солнце блестит в окнах его
квартиры. Хитрое солнце обогнало его и прибежало первое.
Из
мусорного контейнера торчала отличная штука. Гоша остановился и уставился на
нее: алюминиевая рейка с пружиной на конце. Это было то, что надо, чтобы
закончить работу, которую он начал неделю назад. Подставив ящик, Гоша встал на
него и cклонился в контейнер, чтоб рассмотреть находку поближе. Из контейнера приятно
пахло холодным железом и деревянной стружкой.
–
Опа-па, какие люди без охраны! – кто-то вырвал ящик из-под Гошиных ног, и он,
чтоб не рухнуть, уцепился руками за контейнер.
Гоша
медленно спустился на землю, отряхнул куртку и развернулся.
Трое
мальчишек лет четырнадцати смотрели на него и ухмылялись.
–
Драсьте! – громко сказала один.
Гоша
кивнул.
–
Это кто? – cказала
второй.
–
Это Гога из семьдесят первой. Дебил. У него мать шлюха, спала со всеми подряд –
и вот. Родила его.
–
Ты откуда знаешь? – cпросил
третий.
–
Моя мать сказала. Она с ней в одном классе училась.
Гоша
кивнул пацанам и, положив на плечо штуковину, собрался идти.
–
Опа! – сказал один и подставил Гоше ножку. – Куда это ты попёр?
–
Оно тут лежало, – сказала Гоша. – Оно ничьё.
–
Как это ничьё? В мире ничего ничьего нет! – cказала самый низенький и сплюнул.
– Даже ты чей-то.
Остальные
довольно гоготнули.
Темнело.
Гоша задрал голову и увидел желтое освещенное окно на последнем этаже. И мать у
окна. Мать говорила по телефону.
***
–
Давай увидимся. Может, я смогу тебе помочь.
–
Каждый раз, когда мне так говорили, все заканчивалось просто постелью, – мать стряхивает
пепел и смеется.
–
Иногда постель может помочь.
–
После Гоши я очень боялась залететь. Боялась и хотела. Пятнадцать лет страха и
ожидания чуда. А сейчас, когда я поняла, что вряд ли залечу, секс перестал быть
интересным. Потому что из него ушло ожидание чуда.
–
У тебя нет месячных?
Мать
смеется:
–
Когда я год назад летала в Америку, пограничник не нашел сразу визу и спросил
про нее с точно такой же интонацией.
–
Но у тебя же есть виза?
–
Есть. Но я уже никуда не полечу.
***
Гоша
помахал руками, но мать смотрела мимо него. Как солнце, которое так и не догнал
Гоша.
–
Кому это ты машешь?
–
Маме.
–
Своей маме-шлюхе?
Слово
было знакомое, но смысл его Гоша вспомнить не мог. Слово было мягкое, ласковое.
–
Да, – сказал он и улыбнулся.
–
Офигеть, во дебил.
–
Ага.
–
Ну-ка, положи это херню.
Гоша
послушно прислонил железку к помойке.
–
Тебя Гоша зовут?
–
Да.
–
Хочешь в кино сняться?
–
Да.
–
Тогда смотри, – мелкий достал из кармана телефон и наставил Гошу. – Ты должен
сказать вот что: Здравствуйте. Меня зовут Гоша. Я дебил, а мама моя – шлюха.
Запомнил?
Cлово «дебил» было знакомое. Но
смысл его Гоша тоже никак не мог вспомнить. Оно было не такое ласковое как «шлюха».
Резкое. Гоша подумал и решил, что это что-то вроде «охотник».
–
Ну чо, поехали? – сказал первый и навел на Гошу телефон.
–
Я – Гоша. Я – охотник. Моя мама шлюха. Я ее люблю.
Парень
остановил запись.
–
Какой охотник. Дебил!
–
Да лан, так еще смешнее! – cказал
второй, скорчившись от смеха. – Уссаться просто! Звезда ютьюба.
–
Слуш, а может, пусть он свои причиндалы покажет?
–
Да на фик.
–
Да смешно будет!
–
Ну нах.
–
Слышь, Гога, а ты письку можешь показать?
–
Зачем?
–
Ну, кино такое.
–
Я не знаю такое кино, – Гоша нахмурился и взял свою железяку. – Я не знаю такое
кино.
–
Ты глянь, понимает.
–
Я не знаю такое кино, – еще раз повторил Гоша, и лицо его стало грозным.
–
Лан-лан, – похлопал его по плечу один, воровато оглядываясь. – Забирай свою
мандулу и дуй к мамаше.
Гоша
взял железку с пружиной и пошел к дому. Пока поднимался лифт, Гоша рассматривал
железку с пружиной. Это была очень хорошая железка с пружиной. Прямо такая, как
надо. Пружина была не ржавая и очень упругая. Гоша дернул ее, и она зазвенела.
–
Гоша – охотник, – подумал Гоша. – Гоша идет домой с добычей.
Он
был счастлив, но не до конца. Что-то обидное маячило в памяти и не давало
улыбнуться. Он почувствовал, что ногам холодно.
Когда
мать кормила его ужином, Гоша попытался вспомнить то шипящее слово, которое
мальчишки заставили говорить про нее, но не смог. На месте слова была тревожная
пустота. Так было с разбитой ракушкой, внутри которой жило и шумело море. Когда
Гоша расколотил ее молотком, там был грязный песок и что-то засохшее.
Мать
смотрела на Гошу не добро и не зло. Просто устало.
–
А я в кино снимался, – cказал
Гоша, но тут зазвонил телефон, мать встала и вышла из кухни.
Она
долго говорила с кем-то, пока он ел. Пока пил чай с булкой. Пока умывался в
ванной и чистил зубы. Потом он подошел к двери и стал слушать, что она говорит:
«Ты
в детстве сосал соску? Помнишь, такая мозоль бывает на губе. Почему-то очень
хорошо помню себя. Как я лежу в кроватке и трогаю эту мозоль пальцем. Я
чувствую губу и палец, и всё замыкается. Весь мир сходится, ссасывается туда, в
соску. Мне кажется, я лежала и трогала пальцем эту мозоль на губе. А потом –
всё. Жизнь прошла».
И
она заплакала в телефон.
Гоша
хотел пойти и утешить ее, но то слово, которое он не запомнил, мешало ему
пойти.
Тогда
он закрылся в своей комнате и долго прилаживал пружину. Когда все было готово, Гоша
разделся и лег. Он ждал, что мать придет пожелать ему спокойной ночи. Но она
продолжала говорить и теперь не плакала, а смеялась грудным, незнакомым смехом.
Гоша
не мог спать от этого смеха и от того, что забытое слово рядом со словом «мама»
было темным и пустым и тревожило память. Он хотел спросить маму, потому что
привык обо всем ее спрашивать. Но вспоминал лица мальчишек у помойки и
чувствовал, что спрашивать нельзя.
Тогда
он встал и оторвал пружину от железяки. Пружина отвалилась c космическим эхом и поранила Гоше
палец.
Гоша
отбросил ее на пол, как ужалившую змею, потом лег в постель и долго сосал
палец, чувствуя, как темнота вокруг сглаживается, оборачивается вокруг него,
как теплый кокон, и пахнет железом и кровью. И когда он почти заснул, из
теплого и лохматого кокона выплыло слово, ласковое и желтое, как солнце.
И
Гоша вынул изо рта палец и сказал это слово. И слово шипело как море и пахло
женщиной.