Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 56, 2017
Стихи 1985-91 гг.
***
Будет много разных слов.
Будут проводы и встречи.
Будут и костры, и свечи.
Будет много разных снов.
Будет вечная любовь.
Будет пыль и будет память.
Будет искренняя зависть.
Будет пролитая кровь.
Будет всё, как сотни раз,
как сейчас на этом свете.
Будут внуков нянчить дети.
Будет всё.
Не будет нас.
***
Ю. Казакову
Я на день рождения другу подарил белый лист. Он был удивительно чист, не запачканный ни тушью, ни лаком. И друг заплакал… Я хорошо помню, много лет назад вдруг я вспомнил: сегодня родился друг. Я пришел и подарил белый лист. Он был также удивительно чист, не испачкан и не исколот – друг был молод. Я видел этот лист год назад, знакомый лист, а я не мог отвести взгляд: он был весь измят, рваные линии и что-то, написанное невнятно, столбцы цифр и чернильные пятна, прожженные дыры затушенных сигарет, время растрепало края – сколько лет… Я смотрел на лист с тревогой и печалью, а друг поставил на него чайник, сел, уронил лицо в руки и долго смотрел вниз. «У тебя есть, – спросил он – еще один белый лист?» Мы не виделись долго, прошел целый год: «Ты просил, я принес белый лист – вот». Была глухая ночь, и дождь накрапывал. Я думал, он будет рад, а он стоял и плакал.
***
А дальше, как и раньше – пустота.
Измученную насморком природу
Покинула былая красота
И, ветками шурша, упала в воду.
Все краски, всю живую акварель,
Все с грязью размешал паршивый ветер.
И моросил сентябрьский апрель.
Большая осень на весеннем свете.
Зима девчонкой плакала навзрыд,
Как сахар, грустно таяла в стакане.
Пристыжена, поставлена на вид.
И без надежд, и без гроша в кармане.
Так без надежд с душой на сквозняке
Ловил, как воздух, в сером небе просинь.
Весна осточертевшая уже,
Давила грустью, как дождями осень.
***
Не жизнь присутствует во мне, а я присутствую при жизни. И мысли…И такие мысли являются по временам, приходят, и сидят у ног, и, преданные, как собаки, всё ждут чего-то от меня, каких-то неземных ответов на тот вопрос, который мной себе же задал Бог? Природа? Бог весть, кто задал, на беду. И вот все ждет, когда умру, чтоб снова этим же вопросом себя безумно изводить. И до пришествия второго плодить, плодить, плодить, плодить несчастий радости и смехи. Я засыпаю, и на веки садится ангел той любви, которая свела с ума такие сонмища поэтов, что гнались за летучим светом кошмарных дивных миражей. И кто ответы находил, ответ немедля приводил во исполненье в исполненье… Так, чтоб поверили, зачем так горько плакали во сне, об мостовую Саша Гликберг стучался шалой головой, и ехали домой цыгане, и Гоголь хохотал в ночи безумным, страшным, жутким Вием, и шла немытая Россия из «Бани» пиво пить к ларьку. Приятель, дай-ка огоньку. Не эти ли во сне Саврасов земные хляби разглядел? В них тонет смысл всех здравых смыслов. С ума сошедший, пьет Паскаль свои смертельные сарказмы, а вечный мальчик Гегель спит и видит сон про вечный синтез. В канализации глубин, в болотах Стикса и Харона, в высоких черных сапогах бредет понуро бог любви за словом Третьего Завета. Но к нам он больше не придет: и так весьма всё хорошо. Он нас накажет вечной жизнью сменяющих себя родов, как то предвидел Соловьев. И бесконечная Земля одна останется на свете. И по орбитам будут дети играть в пятнашки в быстрых люльках. На темной стороне Луны устроят кладбище придуркам. Я буду сторожем при нем. Бессменным, потому что умер и занял место самым первым. Еще первей, чем понял Ницше, что Достоевский был правей, левее Ленин. Клара Цеткин нам будет доставать табак, Платонов будет из земли ругаться матом «Чевенгура», и, смердный запах разнося, нас будет навещать Зосима, а мы с Алешей будем пить тысячелетнюю поллитру.
***
Поговори со мной о том, что вот мой дом, а я бездомен,
что колокольный звон кругом, а я не слышу колоколен,
не слышу звона. В тишине, сбиваясь, комкаются фразы:
кто мы такие? как мы? где?.. с ума сошедшие все сразу.
Поговори со мной о том, что ни при чем я в жизни этой,
что бьется свет в меня лучом, да только больно мне от света.
И мигом мучается год, и вдруг безумием закружит:
так был ли нужен твой приход, когда ты сам себе не нужен?
Поговори. Притушим свет, от стольких бед задернем шторы.
А духота – на столько лет. И в жизни собственной – как воры.
И так пронзителен обман… И в отрезвлении так горько.
На столько жизней лег туман. А что за ним? Представишь только…
Поговори со мной, поэт, в моей душе рожденный кем-то.
Быть может, ты и есть тот свет, с которым можно быть не чем-то,
а всею мерой естества, всего, до крохотного вздоха,
когда в тебе же, как листва, взойдет и опадет эпоха.
Стихи 2012-16 гг.
***
Напиши это всё, напиши и заткнись,
опиши в этих проклятых буквенных знаках
все, что было и сплыло под именем «жисть»,
и подохни последней бездомной собакой.
И летай драным ангелом, бейся в окно,
корчи рожи, царапайся в темные стекла.
Ты со всеми ветрами теперь заодно,
и со всеми дождями, чтоб почва промокла.
А когда изойдешься от слез и соплей,
когда все корабли разобьются о волны,
позови Его, просто скажи: «Пожалей»,
Он придет и нальет, как бывало, по полной.
И последнего пьяницы вопли и крик:
«ой мороз…», «ты мне друг?» и другие баяны –
это всё твои весточки: «помнишь, старик?»…
Это мучают души твои тараканы…
***
Умничай, разумничай, переумничай.
Толку-бестолку, теши кол на темени.
Коли бесишься – не такой умный чай.
Пропащее дитя полоумного времени.
Ехало-болело. А гори оно всё огнём!
Всё равно прорываться к свету, раз вышел свет.
А что это вообще было? То ли всё. То ли видишь сон.
Вдруг входят. Считаешь. Семь бед, а ответа нет.
А без ответа никак. Даже толком и не уйдёшь.
Куда возвратиться, если из ниоткуда упал?
Говорят, раньше был дорожный знак: «Что посеешь, то и найдёшь».
Да главный по знакам куда-то давно пропал.
Искал конец очереди. Все первые. И последних нет.
Зачем стоим? Обещали: узнаем, когда войдём.
И тут титры. Конец. Длинный коридор. Свет.
Которого мы целую жизнь ждём.
***
мне кажется уходят поезда туда куда не дотянуться строчке поэты любят чтоб была звезда как в роуд-муви шпалы одиночки чтоб осень чтобы ливень чтоб кресты мосты посты и часовые стрелки мне кажется слова давно пусты ноль в колесе по кругу мчащей белки мне кажется за формою дождя мне видится как в полдень слепнут совы толпа в предощущении вождя и ум в печальных поисках основы мне кажется в прокуренной ночи не спят врачи пожарники и стражи ждут склянки для анализов мочи и парусники смены такелажа над спящим миром крестик самолёт лист пастернака финиш подрифмовки обкусанные пальцы недолёт великий смысл внезапной остановки когда бы за течением воды умыслить переходы лука в лиру я думаю печальные труды бессонный мозг насилует квартиру отдай бумаге выплюни комок и дай зарок довольствоваться малым а за окном гуляет матерок и гонит околесицу по шпалам
Окно
Окно в окно. В немытую посуду пусть льется на веранде. Быть бы чуду явления времён наоборот – набитый кашей рот и мячик Маши, и я первооткрыт и первоклашен. А поворот, конечно, от ворот… Мне невозможно так, хоть разрыдаться. Но отчего такому чуду взяться? И мне держаться не за что. И вот – пролёт, и в животе сожмется страхом, уже давно решить желанье махом – вот так нас это прошлое зовёт. Я не иду, я не плетусь навстречу. Уже давно заняться в мире нечем. Уже давно парад ретроспектив. Устали речи, опустились плечи, и безнадежно контур покалечен сопливых стариковских перспектив. Ну нафига плешивыми? седыми? Пошто мы не сторчались молодыми? Не раскололи клювы о стекло? Мы будем выть по временам, где были. Где всё могло быть так, как не смогло. Ползи, мой мальчик, по полям окурков. Я эту жизнь бродягой полудурком устал в себе за годом год копить. Ползи до долгожданного погоста, где вход в кино – прямоугольник в рост, и терпи, раз воли не было пропить. Зачем-то привязались эти звуки – мелодия пустой квартирной скуки – окно в такие дальние края. Весь вывернут и через мясорубку гниющим фаршем. И в себя, как в губку, вбираю кривопрожитое я.
***
помолись за каждого кто умер раньше тебя
на год на неделю пусть даже и на минуту
помолись и не мучай вопросом меня
почему же так господи…? ну почему ты..?
помолись и не изводи себя этим зачем и на кой
чей-то стебелек ростом меньше и тоньше?
помолись
я со всеми и я с тобой
с тем который живой и его время дольше