Религиозная трагедия
(перевод Павла Алёшина)
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 54, 2016
Перевод Павел Алёшин
«Христос» – ранняя незаконченная пьеса Федерико
Гарсиа Лорки, один из первых его драматургических опытов. Пьеса датируется
1917-1918 гг., сам поэт называл ее религиозной трагедией. Впервые
она была опубликована в 1996 году в книге «Ранняя неизданная драматургия»
(Garcίa Lorca F. Teatro
inédito de juventud. Madrid, 1996). В ней ясно обозначены христологические
мотивы, которые впоследствии будет использовать Лорка в своих пьесах 1920-30-х
гг. Предлагаемый перевод Павла Алёшина – первый на русском языке.
Христос
религиозная
трагедия
Действующие лица:
Христос,
19 лет.
Мария.
Иосиф.
Гавриил.
Эсфирь.
Старуха.
Дети.
Действие
первое
Сцена
представляет собой бесконечную лазурную даль. Словно сновидение из белого
мрамора, из этой лазури поднимается скромная аркада. Перед аркадой, как в
детских сказках и на священных изображениях, виден плотницкий верстак Иосифа,
прялка Марии и хрустальная ваза с изящной лилией. На сцене Мария и Иосиф, она
прядет, а он сидит напротив нее. Вечерний час, и все вокруг мягко пронизано
бледным золотым светом.
Сцена
первая
Мария. (Прядет).
Какой тихий вечер! Уже прошли верблюды Даниила?
Иосиф.
Уже давно. Даниилу нездоровится, и он рано возвращается с полей.
Мария.
Я не слышала звона бубенчиков.
Иосиф.
У верблюдов Даниила нет бубенчиков. Он
боится, что их звон будет отвлекать его от мыслей о Боге, в то время как он
ходит по пустынным дорогам.
Мария.
Он всегда печален.
Иосиф.
Как все мы, старики. Прожитое время тяжким грузом давит на наши сердца.
Мария.
Ты стар, но ты всегда поешь за работой.
Иосиф.
Я пою из-за своего горя! Чтобы прогнать призраков!
Мария.
О, мой старый муж!
Иосиф.
Того, кто, как я, оставил всю свою душу в сердцах своих детей и кто прошел многие
дороги и видел, как разбегались многие звезды, в последние мгновения жизни окружат
белые тени, зовя его беспокойными голосами.
Мария.
Ты был праведен. Ты мог бы привести божью паству на желанное пастбище…
Иосиф.
Нет, Мария, нет. Я был грешником, и грешником считай меня.
Мария.
Колос, даже опутанный сорняками, все равно колос.
Иосиф.
Но зерна его мертвы.
Мария.
Почему ты так печален? Какая туча омрачает твои мысли? Печаль должна быть неугодна
Богу. Вспомни, что сказал пророк, который недавно прошел через селение… Когда людская печаль наводнит поля и горы, всему придет
конец.
Иосиф.
Не все пророки говорят правду!
Мария.
Но Бог не может желать, чтобы страдали те, кто любят его…
Иосиф.
Бог давно уже не говорит с людьми. Он далек от рода людского. И нет голосов,
подобных голосу Моисея, что поднимали бы песок пустыни и заставляли склониться перед
Господом даже вершины гор. Наши голоса слабее дуновения ветерка, а пески
тяжелее, чем ночи над ними.
Мария.
Он придет к нам, если наши помыслы будут обращены к Нему.
Иосиф.
Ах! Он придет к нам, но будет укрыт тенями ночи, пока мы не почувствуем его
священное и пугающее присутствие и не усладимся им. Он придет к нам, когда
глаза наши будут слепы, потому что лиру царя Давида, который взывал к нему
тайно, уже поглотила морская вода.
Мария.
Пока ты не вернулся с поля, я пряла и была счастлива. Я думала о кротости овец,
дающих свою шерсть для наших одежд, о нашем добром и молчаливом Иисусе и о
тебе, выкорчёвывающем сорняки… Теперь я печалюсь твоей
печалью, словно своей…
Иосиф.
Да, если бы я не чувствовал себя старым, в этом доме засияло бы счастье!.. Но я
не могу работать. Эти руки, что справлялись с деревьями и вырывали глубокие
корни, засохли навсегда. Они годятся лишь на корм голодным собакам.
Мария.
Бедные старые руки!
Иосиф.
У нас больше нет денег. Мои дети столь же бедны, как и я, и в деревне они
ничего не могут заработать. Что будет с нами!
Мария.
Я буду прясть день и ночь и шить туники, которые мы
продадим в ближайших деревнях. Люди добры и будут покупать у нас… К тому же, наш Иисус уже стал плотничать. Он сильный, и
это справедливо, что он работает ради своих родителей. Сядь со мной рядом, отдохни
за рассказом о делах давно минувших дней, когда был построен храм и когда
явился пророк Иезекииль…
Иосиф.
Ты – как прекрасный цветок и ничего не понимаешь… Наш Иисус рожден не для той
работы, которая кормила меня. Он рожден для наук, чтобы стать целителем и
толковать священные писания.
Мария.
Мы слишком бедны для такой мечты!
Иосиф.
В детстве, когда я учил его, он брал кусок дерева в руки и, не слушая моих
слов, неподвижно смотрел на горы. Порой он оставлял работу и медленно шел за
муравьем. Я помню, как однажды утром, когда мы работали вдвоем, вдруг страшный
град обрушился на засеянные поля. Наш Иисус поднес руки к груди и закрыл глаза.
Я тогда взмолился: «Господи, Господи, не обращай свой гнев на людей», тогда как
Иисус торопливо снял свою тунику и укрыл ею розовый куст и лилии, чтобы их не
побил град… Вдруг гроза закончилась, и все поле осталось нетронутым.
Мария.
Он всегда задумчив, как дерево в тени.
Иосиф.
Ты не замечала, какая ясность в его глазах?
Мария.
Да, да.
(восторженно)
Иосиф.
А как сладостна его речь?
Мария.
Да…
(Они оба замерли,
молчаливые и полные тревоги.
Над горами вдали догорают последние угли кровавых сумерек.)
Иосиф.
Грубая работа не для таких белых рук.
Мария.
Тогда я буду ткать, пока не устанут глаза.
(Иосиф встает и грустно
направляется в глубину сцены.)
Мария.
Куда ты?
Иосиф.
Я пойду к Даниилу, может, встречу там нашего Иисуса.
Мария.
Господь с тобой.
(Иосиф уходит.)
Сцена
вторая
Вся сцена в
полумраке. Мария встает и зажигает скромный светильник с одной свечой. Затем
смотрит в сторону поля и, вернувшись, садится на прежнее место рядом с прялкой…
Мария.
Что за человек! Что за человек! Я сделаю так, что его печаль превратится в
радость. Я буду прясть днем и ночью, пока мои пальцы не станут нитями и не
останутся в последней тунике, пока не закончится шерсть в деревнях и не
придется ткать свои волосы… И мой Иисус тоже будет
работать и плотничать, как научил его отец, и мы будем вставать на рассвете и
петь, как птицы и родники… Господи! Избавь сердце сына моего от бесконечной
горечи! Пусть улыбка появится на его устах! Что за реку страданий ему
предрешено пересечь? Почему он помазан маслом печали? Зачем он проводит ночи, рыдая
и глядя на звезды? Пусть он будет как все юноши! Пусть даже я буду ходить голой
и нищей по дорогам, и будут бросать в меня камни дети, и пусть будут хлестать
меня бури. Прояви милость к нам, всегда любившим и почитавшим тебя… Раз у нас
нет денег, я добуду их своими руками и буду прясть и
прясть, не прекращая… шить тунику за туникой, без устали, как родник, который
не устает литься чистой водой.
(Она хочет спать. Свет лампы
колеблется, и стены наполняются беспокойными тенями, и она вновь начинает
прясть.)
Я
буду прясть, буду прясть, как пауки, что сплетают свои созвездия на растениях,
как плющ, сплетающий одежды старых, оцепенелых башен. Все должны жить, так
повелел Господь… Я буду прясть, я буду прясть… (Засыпает.)
Сцена
третья
Через аркаду
проходит Человек, завернутый в широкую черную накидку. У него в руке длинный
посох, а ноги обуты в серебряные сандалии. Он приближается к Марии, стуча
посохом по каменным плитам…
Гавриил.
Такая темная ночь, дороги не видно, и я заблудился.
Мария (сонно).
Почему бы тебе не посмотреть на звезды?
Гавриил.
Сегодня ночью звезды мертвы.
Мария.
Я видела, они сияют как никогда.
Гавриил.
В темные ночи звезды сияют ярко-ярко, но когда земля покрыта мраком, они
угасают…
Мария.
Но потом восходит солнце.
Гавриил.
И тогда на земле белый мрак.
Мария.
Не понимаю, о чем ты говоришь.
Гавриил.
Мрак был такой плотный, что он достиг Господа. Уже давно люди не видят света.
Мария.
Сядь и отдохни. Мой дом открыт для путников. Хотя я бедна, я могу предложить
тебе вкусного молока и чистой родниковой воды.
Гавриил (садясь).
Женщина, Господь с тобой.
Мария.
Ты пришел издалека?
Гавриил.
Я пришел из света, выплавленного в душе, откуда берут свое начало реки звезд и
оси ветров. Я пришел из бесконечной лазури, из страшных пустынь безмолвия, из
бесконечного детства.
Мария.
Из очень дальних стран ты пришел. Твои слова мне непонятны.
Гавриил.
Мои слова нельзя понять.
Мария.
Кто же ты, говорящий с такой уверенностью?
Гавриил.
Ты меня знаешь.
Мария.
Я никогда не видела путника, одетого так.
Гавриил.
Ты не узнаешь меня по рукам?
Мария.
У путников не бывает таких белоснежных рук.
Гавриил.
Ты не узнаешь меня по ногам?
Мария.
Путники не носят серебряные сандалии.
Гавриил.
Ты не узнаешь меня по волосам?
Мария.
У путников не бывает волос, подобных солнцу. Ах! Кто ты, в черной накидке и с
золотым посохом?
Гавриил.
Я – Гавриил.
(Он снимает тунику и
предстает весь сияющий и прекрасный.
Вся сцена наполняется белым светом. Дева Мария склоняется и
восторженно замирает с руками на груди и с прикрытыми глазами – так, как
изобразил Фра Беато Анджелико.)
Ты
уже видела меня. Мои руки вложили в твое чрево глубокую мудрость звезд.
Мария.
Ты часто тревожил мои сны потоками света.
Гавриил.
Я создан с сердцем из невидимых огней. В мире засияет лазурный факел, который
разгонит самые мрачные тени. Птицы и лилии уже знают об этом. Из древнего древа
царя Давида проросла ветвь, что принесет вечные плоды. Среди израильтян есть
золотое сердце…
Мария
(с тревогой). Я угадываю значение
твоих слов, хотя, кажется, не хочу их понимать. В первый раз, когда мои глаза
узрели тебя, ты сказал мне: «Благословен плод чрева твоего». И теперь я понимаю
смысл твоего приветствия…
Гавриил.
Все светочи погаснут, потому что должен засиять лишь один, который загорится,
когда солнце разобьется, как старый хрусталь, об эти горы…
Мария.
И что за этими горами?
Гавриил
(страшным голосом). Иерусалим!
Мария.
Горе мне! Я хочу все понять и не понимаю ничего, потому что сплю в страшном
море сновидений.
Гавриил.
Только из снов ты поймешь, чего желает Господь. Кто бодрствует, ничего не
поймет.
Мария
(взволнованно). Вижу впереди много
страданий, много горечи и тьму… почему ты не оставишь меня на моем лугу в тени
моих деревьев?
Гавриил
(поднимая могучую, сверкающую руку).
Потому что Бог – это Страдание и Сон. Видимые краски Земли перемешены с мраком.
Мария
(словно ослепленная). Вижу длинную
дорогу со следами крови, и каждая капля этой крови – толпа, завывающая, как
зимний ветер. Все люди в руках несут гадюк. Они бредут, скорбные, в глубокую
тьму горизонта, с пустыми глазницами и со сломанными посохами, и нет у них иных
поводырей, кроме змей…
Гавриил.
Ты – старый светоч, в котором горит свет этих толп.
Мария
(в апогее тоски и сна). И вот буря,
страшная буря, что омывает их гнилые раны и их старые язвы…и вот…
(приподнимаясь)
Что?!
Мой сын! Мой сын! Я вижу моего сына! Всего в крови и раненого лучом, я вижу
моего сына!
(кричит)
Кто
ведет его по этим дорогам? Кто погрузил тебя, лилия моя, в пучину этого глухого
моря? Как может агнец бродить среди змеиных гнезд? Ведь они задушат тебя, как
если бы ты был бескрылым голубем! Будь плотником, как твой отец Иосиф, или
священником, как твой дед Иоаким. Книги мудрости –
это книги смерти!
Гавриил
(приближается и кладет ладони ей на
глаза.
Мария успокаивается и снова садится рядом с прялкой).
Женщина! Благословенна ты среди всех жен!
Мария (опустошенная и почти без
голоса). О, горько твое благословение!
Гавриил.
Мое благословение – это благословение Бога.
Мария (плача).
Это благословение горько, как море, и ты хочешь дать мне святость вместо
материнства!
Гавриил.
Бог хочет очистить то, что он сотворил, и очиститься сам в своем творении. Твой
сын не принадлежит тебе. Он Сын Божий.
Мария (низким голосом).
Мой сын!
Гавриил.
В нем все человеческое и все божественное. Его лазурный факел успокоит красный
факел, который колеблется в глубинах…
Мария (более спокойно).
На все воля Божья.
Гавриил.
Плоть твоего сына пробьют гвозди и копья, но его душе клинками сомнения будет нанесена рана еще более глубокая… Реки слез потекут по
его щекам.
Мария (плача, в страхе).
Оставь его на моих коленях, как тогда, когда я кормила его грудью.
Гавриил.
Исполнится Божья воля, зло будет поражено, и древние пророки ждут твоего сына
на бесконечной тропе, укрытые плащами веков. (Накидывает на голову капюшон.)
Мария (сонно). Господи,
помилуй.
Гавриил.
Когда я исчезну, ты ни о чем не будешь помнить. Откровения, которые дал тебе Господь,
навсегда упали в глубины твоей спящей души… Когда ты
проснешься, ты ни о чем не будешь знать… До смерти Иисуса ты не поймешь тайн,
что тебя окружают. Мир тебе!
(Идет к аркаде и
останавливается в глубине сцены.
Светильник угасает, сияя лазурным светом.)
Мария (склоняя голову во сне).
Тайны…Сны! (Опускает руки.)
Гавриил (исчезая в глубине).
Ты уже вся – Сон!..
(Полная тишина на
сцене.
Светильник гаснет и через отверстия в кровле смиренно льется
лунный свет.)
Сцена
четвертая
Нерукотворные
часы отмерили на арках ночную тишину. Видение покинуло сцену, оставив горький
привкус смутного рассвета в свинцовом полумраке бедного жилища. Мария еще
спокойно спит. Все призраки вернулись в свои пещеры… возле дома слышно крещендо
сверчков, словно приближается что-то сверхъестественное… Медленно входит Иисус,
с высоко поднятой головой, его руки бессильно лежат на белой ткани туники. У
него темно-золотые волосы и бледно-синие глаза. У него загорелая кожа, он
худощав из-за своей печали. Он идет босиком… Говорит
голосом глубоким и сладостным, как старый мед.
Иисус.
Как темно! Мама! (Глядя на мать.) Как
безмятежно она спит! (Зажигает светильник
и вглядывается в поле, повернувшись спиной к залу.)
(Пауза.)
Мария (просыпаясь в испуге).
Да? Кто здесь?
Иисус. Это
я.
Мария (успокаиваясь). Это
ты? Ты очень припозднился.
Иисус.
Я заблудился среди своих дорог.
Мария (беспокойно). Чем
ты там занимаешься?
Иисус. Слушаю
пение цикад.
Мария.
Ты с детства их слушаешь, но раньше они не привлекали так твое внимание.
Иисус.
Потому теперь я понимаю их лучше, чем когда-либо. В детстве мы верим, что вещи
таковы, какие они есть, но, взрослея, мы замечаем то, что в них есть
таинственного и непонятного…
Мария (весело). Я
только знаю, сын мой, что цикады поют всегда с радостью, когда светит солнце, а
когда приходят дожди и пасмурные дни, они умирают от голода, потому что не
могут найти ни пшеничных зерен, ни хлебных крошек…
Иисус. Блажен
тот, кто всегда поет, потому что он не почувствует руку смерти.
Мария.
Цикады – как птицы.
Иисус. Они
более глубокие существа, чем птицы, потому что не умеют летать. Я думаю, мама,
что они поют о чем-то, что знают точно. Как вода и деревья.
Мария. Это
правда.
Иисус (обращаясь к цикадам).
Да будут ваши голоса вечны в полях!
(Переход.)
Мария. Почему
ты пришел так поздно?
Иисус.
Я был в доме Даниила.
Мария.
Ты не встретил там своего отца?
Иисус. Нет.
Мария. Что
ты делал у Даниила?
Иисус.
Говорил с его дочерью и думал о многом.
Мария.
Почему ты никогда не говоришь с ним?
Иисус. Потому
что у Даниила, как у всех фарисеев, язва духа, и мне очень горько видеть
гнойные раны его души.
Мария.
Даниил хороший человек…
Иисус. Нет,
мама! Пусть твои уста никогда не осквернит ложь. У человека, который оставляет
сохнуть лилии и не поливает их, потому что суббота, злое сердце. Даниил плохой
человек.
Мария.
Он верно следует закону.
Иисус. Нет
другого закона, кроме Любви.
Мария. В
деревни никто лучше него не знает священное писание.
Иисус. Он
знает буквы писаний, но не то, о чем они хотят поведать. Пророки раскрывали
души перед толпами, но толпы их не понимали. Со временем возвеличиваются их
плотские образы, но свет, который они оставили нам, ускользает с закатом
непонимания.
Мария. Твои
слова пугают меня.
Иисус. Мои
слова – печальная истина. Слушая людей, я понял, что народ Израиля потерян
навеки.
Мария (возвращается к прядению). Если
бы был жив мой отец и услышал твои слова, кровавые слезы полились бы из его
старых глаз. Он всегда верил в наше спасение…
Иисус. Если
у него была вера, значит, спасется народ Израиля.
Мария. Что
говоришь ты, сын мой?
Иисус. То,
во что сердце верит больше всего, и есть истина.
(Пауза.)
Мария. Сядь
рядом со мной и облегчи свою печаль, если мои слова могут утешить тебя, я
готова говорить всю ночь и растаять ими, лишь бы ты спокойно спал.
Иисус.
Мама!
Мария.
Оставь пророкам их книги, а звездам – небеса. На моей груди ты найдешь тепло,
которое никто в мире тебе не даст.
Иисус (садится на пол и кладет
голову на подол своей Матери). Мама!
Мария.
Ибо для чего мы еще нужны, бедные женщины!.. Матери должны вливаться в своих
детей, как воды реки вливаются в воды моря.
Иисус. Благословенна
ты и все матери! Но ты не знаешь, как горька это морская вода!..
Мария. Медом
и нектаром она кажется, если ее удается успокоить. Эту детскую жажду.
Иисус. Ты
как никто знаешь, что такое любовь.
Мария (гладя его светлые волосы).
Приложи свою голову к моему сердцу, как когда ты был ребенком
и когда на твоих устах всегда была улыбка…
Иисус.
Мне так нужно твое тепло.
Мария.
Сколько раз ты засыпал на моих руках, мечтая о том, что станешь хозяином многих
стад!
Иисус. Блаженны
дети! Потому что мечтают.
(Короткая
пауза.)
Мария (глядя на Иисуса). Закрой
глаза, если сон тебя окружает.
Иисус.
Это не сон, но горечь моей души, что всегда бодрствует…
Мария.
Даже твоей матери нельзя узнать твои тайны?..
Иисус. У
меня нет тайн, мама, тот, кто посмотрит в мои глаза, поймет замутненность моего
духа, печального с рождения.
Мария. Кажется,
что ночь давит своей тяжестью на твои мысли.
Иисус. Все,
что исходит от Господа, давит на меня больше, чем на землю и души мертвых.
Чем
старше я становлюсь, тем больше я чувствую, что мое сердце разрывается
страшными вспышками пламени, а мое тело наполняется снегом. Я чувствую страшную
тоску оттого, что не могу выплеснуть на людей пламя, что бушует внутри меня, и
бесконечное отчаянье оттого, что не могу зажечь сердце каждого из них, спящее в
потемках груди.
Мария. Твоему
сердцу нужна вода любви.
Иисус. Когда
я уходил из дома Даниила, мою душу словно давила свинцовая плита… Ты знаешь,
что Эсфирь меня любит.
Мария. Все,
кто знают тебя, любят тебя так же.
Иисус. Любовь
Эсфири – иная любовь.
Мария.
Она чиста, как родниковая вода.
Иисус.
Когда я уходил из ее дома, она крепко пожала мне руку и, не отрывая от меня
взгляда, уронила две слезы, которые потекли к ее губам.
Мария.
И о чем ты подумал?
Иисус. Я
представил на миг, что я ее муж и люблю ее так, как она меня любит;
несправедливо, что так страдает ее сердце, когда в руках моих бальзам, который
может исцелить его.
Мария (ласково обнимая его). Мой
бедный сын!
Иисус. Я
уже было пошел по дороге и в тишине ночи я захотел
полюбить ее, и я полюбил ее всей душой… Я увидел, как улыбка преобразила ее
лицо, когда я подошел, чтобы сказать ей: «Эсфирь, я люблю тебя, будь моей
женой!» Мама, я представил себе тогда спокойную и сладостную жизнь, собственный
сад, полный лилий, собственное пшеничное поле и улыбки моих детей. Я мечтал о
мирных горах, где моя душа успокоилась бы без страданий в окружении радостных
солнечных дней и безмятежных ночей. Я хотел возблагодарить
Господа за доброту, которую он явил мне, но взглянул на небо, все звезды на
котором, и видимые, и невидимые, обрушились на меня и пронзили кинжалами света
мою плоть и душу, и безумием зажгли мое сердце, которое все из огня, оставив
мою плоть холодной и твердой, как снег на вершинах.
Мария. Ах,
кто бы мог дать тебе спокойствие спящих озер..!
Иисус. Мама,
если бы я был озером, то на моей поверхности постоянно бы всплывали камни. Я
переполнен болью.
Мария.
Что тебе в твоей горечи, кроме того, что она меня, как и тебя, приводит в
отчаянье?
Иисус. Я
видел вечность, мама! И за одно мгновение я понял все ее значение. Звезды
никогда не перестанут сменять друг друга, как никогда не перестанет трепетать неисчерпаемый
родник времени!
Мария. Я
отдам тебе все тепло моей жизни.
Иисус (с тоской). Обними
меня, мама! Крепко обними меня, чтобы я почувствовал биение твоего сердца в
нежности твоего лона, обними меня, потому что, хотя я вижу твои глаза так
близко, я чувствую, что ты так далека от меня.
Мария (пылко). Почему
я кажусь тебе далекой, если вся моя душа только и ждет твоих взглядов?
Иисус.
Потому что плоть моя из снега, а душа моя блуждает, хотя в груди моей пещера
пламени.
Мария (глядя в небо). Господи,
помилуй! Помилуй всех, кто страдает!
Иисус (поднимаясь и простирая руки
крестом). Теперь я рождаюсь для звезд и людей, для муравьев и
лилий. Все мое тело хочет летать, но я не знаю, зачем.
Мария (плача). Ночь
давит своей тяжестью на мое сердце!
Иисус. Мрак,
кромешный мрак! Мрак, мучающий эти звезды и мое огненное сердце!
(Склоняется к своей Матери, закрыв
голову руками.)
Сцена
пятая
Входит Иосиф,
подавленный и сонный. Долгая пауза наполняет сцену тревогой. Луна запуталась в
темных тучах, и сцена окутывается рассеянным светом, как при рассвете. Душа
всех мертвых светильников укрывается в ярком и лирическом сиянии скромного
светильника в доме…
Иосиф.
Мир вам.
Мария.
И тебе.
Иисус (отрешенно и словно грезя). Все
воды морские уже залили мое сердце.
Иосиф. Ночь
наступает, и время отдыхать.
Мария (обращаясь к Иисусу). Сын
мой, ступай отдохни, уж скоро будет полночь, и Богу угодно,
чтобы в постели сон вспомнил о тебе…
Иисус (поднимаясь и приближаясь к
Иосифу). Отец мой! Мы пребываем в пустыне!
Иосиф. Нет,
сын! Прекрасны поля Галилеи.
Иисус. Мы
в пустыне! Счастлив тот, кто найдет чистый родник!
Мария (ласково). Твоей
голове нужен отдых! Ты слишком много думаешь о том, что незримо.
Иосиф. Ночная
тишина убаюкает тебя.
Иисус (медленно уходя со сцены). Господь
с Вами!
Сцена
шестая
Мария и Иосиф молчат, глядя на
поля, едва очерченные лунным светом.
Иосиф.
Ты не знаешь случайно, что произошло?
Мария. Нет.
Иосиф. Наш
Иисус оскорбил Даниила.
Мария (беспокойно).
Боже!
Иосиф.
Даниил упрекнул его в том, что тот нарушил субботу, и тогда он встал, и,
страшно взглянув на него и всплеснув руками, подобными пламени, прокричал ему:
«Твой Бог – это деревянный бог, что сгнил с веками. Ты лицемер!»
Мария. И
что ты сделал?
Иосиф. Я
молчал в страхе, потому что мой сын показался мне в ту минуту принадлежащим
тьме.
(Иосиф идет вглубь
сцены и там останавливается, неподвижно глядя в небо. Мария приводит в порядок прялку
своими руками, подобными лилиям.)
Иосиф (пораженный и полный ужаса). Ай!
Мария (в испуге). Что
такое?
Иосиф. Ты
видела?
Мария. Я
ничего не видела, что там было?
Иосиф. Красная
звезда пролетела вдоль горизонта, оставив в небе глубокую рану с кипящей
кровью.
Мария (спокойнее). Каждую
ночь пролетают звезды.
Иосиф. Но
ни одна звезда никогда не расщепляла небо пополам. Как молнии расщепляют оливы.
Я предчувствую сердцем что-то страшное!
Мария. Звезды
так далеко от людей.
Иосиф. Звезды,
Мария, говорят нам больше истин, чем пророки… Чувствую,
что смерть держит меня в своих темных цепях.
Мария (подойдя к нему и уводя его
за собой). Смерть, старый мой муж, приходит не когда ее позовут, а когда ее присылает Господь.
Иосиф (сокрушенный). Горе
мне!
Мария. Тебе
тоже нужен отдых и сон, столько печали в твоем сердце.
Иосиф.
Идем в наши постели, и пусть Господь будет с нами… До
того, как свет разольется по этим горам, я уже начну работать.
Мария (словно вспоминая) Ах,
эти горы! Эти горы!
Иосиф.
Солнце рождается за ними.
Мария. Иосиф,
что за этими горами?
Иосиф. Другие
поля, другие селения.
Мария.
А еще дальше?
Иосиф (задумчиво).
Иерусалим.
Мария (желая вспомнить что-то, что
стерлось из ее памяти). Иерусалим?
Иосиф. Да,
великий город храма и знания.
Мария. Иерусалим!
(Они
уходят, унося светильник.
Сцена остается омытой теплым лунным светом и словно тает. Аркада
в глубине инкрустирована в горизонт, словно пластины из слоновой кости в шкатулку,
покрытую голубой эмалью, и в тишине полей еле слышно журчание воды в каналах и обжигающая
песня сверчков.)
Занавес. Конец
первого действия.
Действие
второе
Сцена
первая
Склон горы, покрытый зеленью. Слева
начинается тропа, ведущая к вершине горы. Повсюду разлито чувство безмятежного
одиночества. В центре сцены несколько смоковниц и родник свежей воды… Вдали слышен звон овечьих бубенцов – музыка спящих полей…
Утреннее небо чистейшего синего цвета… Появляется Эсфирь, напевая песню и неся
на плече глиняную амфору… Ее глаза глубокого черного цвета, а кожа – цвета чистой бронзы.
Эсфирь.
Мое
живое сердце –
Как
ульи древних пчел.
Как
зрелая пшеница,
Как
лен, что весь цветет.
Паломники
погибли,
Иссяк
давно родник.
По
высохшему руслу
Кто
воду принесет?
(Подходит к роднику и
погружает кувшин в нежное ложе воды.
Поет.)
Мое
живое сердце,
Как
ульи древних пчел.
Как
зрелая пшеница,
Как
лен, что весь цветет.
(По горной тропинке
идет Старуха, на ней – черная власяница из козьей шерсти. Она опирается на
старую палку и похожа на злую колдунью из детских сказок.)
Старуха. Наконец
я нашла родник! Умираю от жажды.
Эсфирь (тихонько напевая).
Как зрелая пшеница! Как лен, что весь цветет!
Старуха. Мир
тебе!
Эсфирь.
Благослови вас Бог, добрая женщина.
Старуха. Свежа
и чиста эта вода.
Эсфирь. Самая
сладкая вода в этих краях.
Старуха. Очень
хочу пить. Можно я попью из твоей амфоры?
Эсфирь (подавая ей кувшин). Благословен
тот, кто утоляет жажду страждущих.
Старуха. Давно
моих губ не касалась такая приятная свежесть.
(Возвращая
кувшин.)
Господь
наградит тебя, сохранив твою красоту…
Эсфирь (берет кувшин и собирается
уходить.) Да пребудет Господь с вами.
Старуха.
Надеюсь. Ты, прекраснейшая из прекрасных, достойна
носить пурпурную тунику, и красота твоя меня поразила.
Эсфирь. Я
обычная девушка и не горжусь своей красотой. Все нам даруется Господом.
Старуха.
Поэтому ты самая прекрасная, и аромат твоего тела изысканнее благоухания
сирийского гальбана и эфиопской корицы…
Эсфирь. Духами
пользуются лишь знатные женщины.
Старуха.
Я жила среди них. И прежде чем покинуть эти края, хочу дать тебе совет.
Эсфирь.
Что хотите вы мне посоветовать, если не знаете меня?
Старуха. Я
вижу в глазах молодых их души, как ты видишь песок на дне этого родника…
Эсфирь (испуганно).
Вы колдунья?
Старуха. Не
бойся меня. Я бедная женщина, что прошла так много дорог, похоронила многих
детей и видела много страданий.
Эсфирь. Вы
странствуете по свету?
Старуха. Все
дороги одинаковы, они таят в себе одни и те же тени и одни и те же опасности.
Эсфирь (заботливо.)
Вы, верно, очень устали.
Старуха. Когда
один юноша разорвал мои одежды, он разбил затем и мое сердце. Я познала все
печали и испила чашу любовной горечи. Я была близка к смерти, когда ты
милосердно дала мне воды, я посмотрела в твои глаза и почувствовала к тебе
жалость.
Эсфирь (опускает кувшин и садится
на камень) И что за горечь увидели вы в них?
Старуха. Я
увидела в них цветы невинности и подумала, что очень скоро они засохнут от
слез.
Эсфирь (печально.) Вы
предвещаете мне много слез?
Старуха. Ты
очень молода, а мир очень стар. Я советую тебе никогда не приближаться к
мужчине, чтобы подарить ему все сердце целиком; сохрани для себя его часть,
которую будешь беречь неприкосновенной до самой смерти.
Эсфирь. Вы
говорите очень странно.
Старуха. Тот,
кто отдает сердце целиком, в старости не имеет уже ничего, что можно было бы
отдать.
Эсфирь. Кто
воистину любит, отдает все свои сокровища.
Старуха (положив ей руки на плечи).
Ты
влюблена?
Эсфирь. Да!
Старуха (с печалью). Сильно?
Эсфирь. Да!
Старуха. Сколько
слез тебе предстоит пролить!
Эсфирь. Я
готова превратиться в слезы, лишь бы не знал страданий тот, кого я люблю.
Старуха.
И он не отблагодарит тебя! Мужчины не умеют любить.
Эсфирь. Я
ни с кем не говорила об этом! Даже мой отец не знает о муке моего сердца.
Старуха. Что-то
горестное я сразу увидела в твоих глазах.
Эсфирь. Вы
первая, кому я рассказала… Человек, за которого я готова умереть, никогда не
говорил мне о любви.
Старуха. Что
в глазах этого человека, который смертельно ранил тебя?
Эсфирь.
В них все небесные звезды.
Старуха. Из
каких дальних стран он пришел?
Эсфирь.
Он родился в этой деревне и вырос вместе со мной. В его лике и на его устах
свет,
который притягивает мой бедный дух. Я люблю его! Я никогда не говорила так! Я
люблю его, люблю всей душой, люблю больше жизни.
Старуха. Бедная
бескрылая бабочка!
Эсфирь. Я
вижу его везде: в сумраке вечера, в дуновении ветров, среди пальм моего сада.
Каждую ночь на сердце все тяжелее, и хочется кричать из-за этой муки.
Старуха. Несчастная,
навеки плененная душа!
Эсфирь. Когда
утром дует ветер, я думаю, что это он целует меня своими медовыми устами; если
я вглядываюсь в воду родника, я вижу его нежный образ, вместо того, чтобы
видеть свой дом; если я порежусь стеклом, я страдаю, потому что представляю,
что мои руки – это его руки, что моя боль – это его боль.
Его образ в моем кровоточащем сердце! Я хочу, чтобы моя грудь проросла кустами
ежевики с острыми шипами, чтобы любовь не могла покинуть меня, не убив меня.
Старуха. Он
любит тебя?
Эсфирь (трагически). Я
не знаю, любит ли он меня. Он всегда такой молчаливый, и когда он смотрит на
меня, то смотрит с состраданием – как будто мне нужна жалость! С состраданием,
слышите?! С состраданием, словно я несчастная оборванная нищенка, или девочка,
потерявшаяся в горах!
Старуха. Как
хорошо, что я заговорила с тобой! Кто открывает сердце, чувствует утешение.
Эсфирь.
Моя мать умерла, когда я родилась, и ни одной женщине из деревни я не поведала
бы о своих тайных печалях. Но больше я не могла сдержаться.
Старуха. Теперь
же, раз он ничего тебе не говорит, нужно, чтобы ты его забыла. Если бы ты знала
причину моих странствий, уверена, ты бы забыла обо всех мужчинах.
Эсфирь.
Мое сердце не может забыть.
Старуха.
Забвение дарует тебе спокойствие заводи.
Эсфирь (взволнованно.) Это
невозможно. Я не могу перестать любить его. Сколько раз я мечтала иметь
какое-нибудь зелье, волшебный настой, который бы направил его ко мне. Сколько
ночей я не спала, глядя на звезды, потому что в деревне говорят, что он подолгу
смотрит на небо!
Старуха (беспокойно). В
кого ты влюблена?
Эсфирь. В
того, у кого белоснежные руки и серебряный взгляд.
Старуха. Забудь
его.
Эсфирь. Мое
сердце воздвигло много башен.
Старуха. Пусть
они обрушатся!
Эсфирь. Но
со мной останутся их обломки! И пламя!
Старуха (немного отойдя от нее).
Меня пугает сила твоей любви. Освободись от демонов!
Эсфирь. Если
демоны помогут мне получить его, благословенны они!
Старуха (кричит).
Молчи! Молчи, чтобы твои уста не произносили таких грешных речей!
Эсфирь (покорно.)
Вы видите, как я разбита!
Старуха (с горечью). За
время, пока я сделала несколько глотков чистой воды, что ты дала мне, я увидела
глубокое русло твоих слез.
Эсфирь. По
моему взгляду вы узнали мои печали.
Старуха. Когда
я отправлюсь дальше в путь, я буду молиться о тебе. Я буду помнить твои слезы и
просить Бога, чтобы он освободил твой дух. Я думаю, что ты влюблена в призрак.
Эсфирь.
Огонь его уст говорит мне о том, что он человек.
Старуха.
Я ухожу от этого родника, наполненная горечью и печалью. Я очень стара, но
никогда не встречала такой сильной любви… Да
смилостивится Господь над тобой!
Эсфирь.
Он наградит вас за вашу доброту…
Старуха (поворачивая голову). Прощай!
(Медленно уходит.)
Эсфирь (твердым голосом).
Прощайте!
Старуха (исчезая). Несчастный,
безумный колосок, влюбленный в облака.
(Эсфирь смотрит в ту
сторону, куда ушла Старуха.
Утренний ветер нежно
колышет смоковницы рядом с родником).
Сцена
вторая
Стая воробьев
пересекает безоблачную синеву небес, чтобы взгромоздиться на испуганные
смоковницы. Эсфирь следит за их полетом. Смотрит в одну сторону, затем в другую
и вытирает красным платком продолжающие литься слезы.
Эсфирь. Никто
не узнает, что я плакала. В деревне я должна выглядеть счастливой. (Начинает петь голосом, замутненным горячей
росой.)
Мое
живое сердце –
Как
ульи древних пчел.
Как
зрелая пшеница,
Как
лен, что весь цветет.
(Срезает цветы.)
Вы,
которые никого не обманываете, всем даруя свой аромат… у вас
тоже есть сердце, такое маленькое и так надежно скрытое, что никто его не
видит! Вы не противитесь, а я лишаю вас жизни, отрывая
от земли! Ни одного вздоха не испускают ваши лепестки…
Вы уходите с тем, кто срезает вас, любя и не любя его, не осыпаясь, пока
жаждущие уста лелеют вас. Друзья мои! В вас – звездная тишина. (Укололась, срезая розу.) Ай! (Пристально глядя на цветок.) Ты
наказала меня, потому что я лишаю тебя жизни… может, ты любишь другой цветок на
этом кусте! (Дрожа.) Я сделала тебе
больно! (Поднося розу к устам.) Бедная
головушка, любящая, как и я, которую мои неумелые руки бросают в могилу… (Думает). Ты холоднее, чем вода в этом
роднике… (Пауза).
(Прикладывает ко рту кровоточащий
палец, неотрывно смотря на розу.)
Причинить
тебе вред было преступлением! Ты – как я!
(Поворачивается спиной к тропинке
слева, собирая цветы, что упали на землю, и делая из них букет.)
Сцена
третья
Как внезапно
вспыхнувший свет, среди кустов появляется Иисус, лицо его исполнено тоски. На
нем темная одежда и пояс, как у бедняка. Останавливается, глядя на Эсфирь.
Эсфирь (испуганно поворачивается,
роняя цветы). Ах!
Иисус (не дрогнув). Тебя
пугает мое присутствие?
Эсфирь. Меня
взволновало твое появление в этом уединенном месте. Твои спокойные глаза среди
листьев.
Иисус (проходя на сцену). Мне
неспокойно.
Эсфирь.
С каждым днем твой взгляд кажется все более далеким. Кажется, что ты созерцаешь
незримое.
Иисус.
С каждым днем в моем сердце пробуждается что-то, что я не могу понять.
Эсфирь (с горечью).
Ты устал от деревни, потому что твой дух стремится к полету. Не зря ты родился
среди дорог. У тебя душа неутомимого странника.
Иисус. В
деревне я жил в покое, но теперь моя душа обременена одиночеством и мечтою о
неизвестных дорогах.
Эсфирь.
На пути твоем многие двери будут закрыты.
Иисус. Люди
мне откроют, если я обращусь к ним с нежностью, потому что все двери
открываются во имя Любви.
Эсфирь. Великой
печалью наполняют меня твои слова. Моя душа сочувствует твой
боли! Как часто идут дожди в хмурых полях! Сколько дней без хлеба! Когда я вижу
тебя таким несчастным, я думаю, что твои слезы оросят землю.
Иисус. Я
посеял в своем сердце семена звезд, и теперь они разрывают мою душу, потому что
начали прорастать первыми побегами света.
Эсфирь.
Почему вместо звезд не посадить тебе в сердце семя человеческой любви?
Иисус. Потому
что звезды обрушились в мое сердце до того, как я осознал это!..
Эсфирь.
Ты провел столько ночей, глядя на них, и они поселились в твоем взгляде… почему ты смотришь на них с такой любовью?
Иисус.
Потому что они смотрят на меня.
Эсфирь. Насколько
счастливее был бы ты, если бы смотрел на цветущие поля, а не на звезды.
Иисус.
Я не хотел этого! Я хотел быть счастливым, как все молодые…
но подлость людей и жестокость природы сломили мой дух, полный любви!
Эсфирь.
Ты не можешь изменить вечные законы. Все люди несут в себе грех. Даже те, кто
видел Бога, как Соломон, впадают в грех… Подумай, как
жалко выглядит теперь наш народ, обращенный в рабство, о том, как мы забываем
священные заповеди! Что может сделать твое сердце, чтобы победить столько зол и
исправить столько пороков?
Иисус. Я
хотел бы вскормить в себе голос более могучий, чем был у Иезекииля!
Эсфирь. Твой
голос потеряется в пустыне, как в звездной тишине теряется шум моря.
Иисус. Мои
глаза опалены огнем моего сердца. Меня трогает чистота утренней росы, а
срезанный цветок заставляет меня страдать не меньше, чем смерть ребенка. Из
чего создано мое сердце?
Эсфирь.
У тебя такое сердце, потому что ни одно сильное чувство не тянет его к земле.
Иисус. Когда
оно хочет угнездиться, белый дух сдувает солому, из которой оно сплетает гнездо… Я чувствую, что род людской так далек от меня, я
вижу себя таким далеким от него!
Эсфирь.
Ты посеешь пшеницу, а соберешь камни.
Иисус. Я
предпочитаю камни спящим сердцам, что меня окружают!
Эсфирь. Ты
не можешь разбудить их.
Иисус. Я
облачусь в свои одежды и стану проповедовать.
Эсфирь (с внутренним отчаяньем). Но
что с тобой будет! Что с тобой будет на затопленных дорогах?! Ты собираешься
отправиться в логово волков, неся в руках лилию! Волки разорвут тебя! Ты
потеряешься во мраке!
Иисус.
Я освещу его своим сердцем.
Эсфирь. У
волков достаточно воды, чтобы потушить его, чтобы потом поглотить его своими
стальными челюстями! Не уходи из деревни! Ты потеряешься во мраке!
Иисус. Я
хочу проповедовать любовь.
Эсфирь (уйдя в себя и с тоскою). Любовь!
(Вздыхая.)
Иисус.
Тех, кто бьет тебя, надо любить больше, чем тех, кто тебя любит. Надо
благословлять имя того, кто поносит твое имя. Надо целовать руки тем, что
вонзает клинок в твою плоть.
Эсфирь (боязливо).
Что ты говоришь, Иисус? Что ты говоришь? Не говори такого на дорогах, потому
что тебя побьют камнями, когда услышат. Это не Господни заповеди.
Иисус (встает, говорит страшным
голосом, звучащим в полях, подобно похоронному колокольному звону).
Бог Писаний – не истинный Бог. Жестокости нет в его милосердной груди.
Эсфирь (кричит).
Лучше бы я была глухая, чтобы не слышать твоих слов! В деревне тебя проклянут и
побьют камнями, если прознают о твоих мыслях!
Иисус. Блаженны
те, кто умирает такой смертью.
Эсфирь. Молчи!
Не призывай на себя гнев божий!
Иисус.
Небеса такие синие!
Эсфирь. Не
думай о том, о чем думать не должно.
Иисус. Мои
мысли нисходят на меня со звезд.
Эсфирь. Толпа
разорвет тебя на части, если ты не останешься среди покоя этих полей!
Иисус.
Мне нечего делать в деревне.
Эсфирь.
Как можно променять покой полей на страдания городов!
Иисус. Нужно,
потому что люди забыли о Любви.
Эсфирь.
Что есть песчинка посреди моря?
Иисус. Что
есть море без своего дна, состоящего из песчинок?
Сцена
четвертая
Оба замерли,
склонив в задумчивости головы. Сильный ветер безжалостно треплет пышные ветви
смоковниц. Душа ветра освобождает облака звонкой тишины… Несколько
детей появляются на горной тропинке, радостно крича. В их беспокойных руках
гнезда с неоперившимися птенцами.
Первый ребенок.
Если мы окунем ее лапки в воду, она оживет.
Второй ребенок.
Если нет, мы поедим жареного мяса.
Третий ребенок.
Какие хорошенькие! Отведаем!
(Дети останавливаются,
увидев Эсфирь и Иисуса.
Иисус поднимается и идет к ним.)
Иисус (с нежностью). Чему
вы так радуетесь?
Первый ребенок.
Тому, что мы достали эти гнезда.
Иисус. И
что вы собираетесь делать с этими гнездами?
Первый ребенок. Играть
с ними.
Иисус. Разве
вам не жалко этих птичек? У них тоже есть родители, как и у вас.
Третий ребенок. У
меня нет родителей.
Иисус (смотрит на него с нежностью
и гладит свою бороду). Нет родителей?
Третий ребенок.
Они давно умерли.
Иисус (медленно).
Сколько в жизни печали!
Первый ребенок.
На деревьях полно гнезд, и поэтому мы взяли их… Эта
птичка упала с очень высокой ветки и почти мертва; у нее закрыты глаза, и она
едва дышит. У нее уже есть перья, но она еще не может летать. Надо окунуть ее в
живительную воду!
Второй ребенок.
Это воробей.
Третий ребенок. Ему
очень больно?
Иисус (беря птичку и поднося ее к
своим устам). От этого смертельного сна я даю тебе
воду любви. Чтобы засияли твои глаза, я даю тебе сияние моих звезд.
(Отпускает птичку, и та
улетает.
Эсфирь восхищенно смотрит на него.)
Ветер
милосерднее людей.
Первый ребенок (удивленно).
Он полетел!
Эсфирь.
Разве он не был ранен?
Иисус. У
тела его не было ран.
Второй ребенок.
Мы остались без птички.
Третий ребенок. Зато
она стала счастливой.
Эсфирь. Что
вы делаете здесь, в этих полях?
Первый ребенок.
Следим за стадами там, в тени у реки.
Эсфирь.
Не приближайтесь к заводи.
Второй ребенок. Она
очень глубокая.
Третий ребенок.
Старые пастухи говорят, что она бездонна.
Иисус.
Возвращайтесь к своим стадам и верните гнезда на свои места. Будьте добрыми с
птицами; без них мы не могли бы жить.
(Дети пьют воду.)
Первый ребенок. Какая
свежая!
Второй ребенок.
Теперь мне еще больше хочется бегать!
Иисус (целуя детей). Пусть
на этих чистых лицах никогда не угнездятся птицы греха.
Эсфирь. Смотрите,
не упадите в реку!
(Дети уходят по тропе.)
Первый ребенок. Какой
человек!
Второй ребенок. Он
исцелил птичку устами.
Первый ребенок. Никогда
не видел такого необыкновенного человека.
Второй ребенок. У
него огромные глаза.
Первый ребенок.
Он так внимательно смотрит.
Второй ребенок. Может, он колдун?
Третий ребенок.
Я очень испугался!
Первый ребенок. Ужасно!..
(Дети ушли, но время от времени
между кустов видны их испуганные лица.)
Сцена
пятая
Эсфирь садится, опустошенная, на
камень, покрытый мхом.
Иисус (обращаясь к детям, которые
убегают). Верните птиц в их гнезда, цветы на их стебли, чтобы
потом вы смогли пить воду из своих рук, не оскверняя ее! Будьте милосердны к падшим. Да не осквернятся ваши души! (Поворачивается к Эсфири, которая рыдает.)
Женщина,
из-за чего ты плачешь?
Эсфирь. Ни
из-за чего.
Иисус. У
слез твоих есть причина… но блаженны плачущие.
Эсфирь. Мои
слезы текут из очень глубокого источника.
Иисус. Когда-нибудь
он иссякнет.
Перевод Павла Алёшина