Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 53, 2016
***
Что ты бьешься
в сети, чешуей серебришь,
почему до сих
пор не спишь?
Где там рыбьему
взору объять стога
в дальнем поле,
где ночь нага?
Где не
вымолвишь слова и не споешь,
где ползвука,
как в спину нож.
Где, гляди, не
воротишься в свой ручей,
будешь всюду,
как я, ничей…
***
Бах какой-то грубый…
Осип Мандельштам
Год превратился в полтора, как день в
неделю,
и нет ни худа,
ни добра, да снег в апреле,
и дядя Вова – в стельку пьян, в одной
рубахе
сказал: «Поймите, Иоганн, достали бахи».
Ему теперь не до музык, он цел хотя бы,
он прав бывает, как мужик, не прав, как
баба,
и получается, что Бог над ним как
купол,
а что сосед теперь без ног, то шут
попутал.
Тебе бы плюнуть на червя, ловить на
мякиш,
ну что ты гонишь на меня, что бочку
катишь?
Нет, мне не стыдно, что свалил – я
здесь при деле,
и нет ни времени, ни сил, да снег в
апреле.
***
Осень. Журнальный вариант
1.
Все не так, как
раньше мне казалось,
Бог с тобой,
прохожий, я в порядке.
Солнечная осень
состоялась,
но потом, на
деле, оказалось –
вариант
журнальный, то есть – краткий.
Хвойный лес,
куда с тобой вернемся,
где не пахнет
минами-грибами,
хвоя
отфильтровывает солнце,
и оно тебя
теперь коснется
липкими,
душистыми лучами.
Музыка нетканая
возникла –
я отсюда слышу
ее гомон.
Бог с тобой,
прохожий, я привыкну,
за меня еще
попросят выкуп,
и получат
деньги по-любому.
2.
Я рифмую «всхлип».
Б. Рыжий
Жили-были,
кончилась Москва,
как тебе понравится такое?
Стынет сад, и листья со стола
ты сметаешь теплою рукою.
Я живу под
небом молодым
и боюсь проснуться онемевшим,
ну и что, что я рифмую «дым» –
горечи не больше и не меньше.
***
Нарушена оптика в капле росы,
а город ногами затоптан,
и входит шаманство в движенья осы
из темных времен допотопных.
и так до Христа без царя в голове
(какие там яти и еры!)
я только учился ходить по земле,
а думал вернуться в пещеры.
Из речи согласный вытравливал звук,
оставив гуленье сплошное,
я снова младенчески видел вокруг
съедобное или смешное.
На празднике жизни сдвигают столы
и форм переходных не кажут,
о том, что забуду спросить у пчелы,
она мне сама не расскажет…
***
Давай о смерти ни гугу,
кто был не прав – война поправит,
мой голос внутренний картавит,
и я по снегу, как могу,
иду домой.
Но медленней ползет улитка,
чем я (во сне) туда иду.
Что, если это не молитва,
а так – губами шевелю,
о, ангел мой?
Хоть стены там тепла не держат,
есть только стулья и кровать,
из человека выпал стержень,
и больше нечего ломать.
Диптих
1.
Хвала рукам,
что пахнут ртутью,
алхимик мясорубку крутит,
потом замешивает тесто,
что дальше, мне не интересно.
Я здесь живой, мой сон спокоен,
но разве я тебя достоин.
Рукой заденешь выключатель,
я здесь бы за полгода спятил.
Полгода в нас стреляют те же,
быть может, я оглох и брежу,
и та, чей шаг теперь стал робким,
лишь эхо в черепной коробке…
2.
Я дна достиг. Живущим
в междуречье
Кривого и Казенного Торца
чужое солнце обжигает плечи,
и падает душистая пыльца
из каждого открытого цветка,
как старая побелка с потолка.
***
Давай, не отгораживай меня,
мне тридцать два, хоть прописью, хоть
цифрой.
Печеную картошку из огня
выкатывать в таблицу логарифмов.
То Дарвина, от ближних
оторвав,
накрыть одним из ярких покрывал,
пока он наблюдает за вьюрками.
Пока не затянули пояса,
нам с Лейбницем не снилась колбаса
и тусклый свет над грязными ларьками.
***
Подражание Алексею Цветкову
Неизведан мир – заодно с другими,
а с тобой – на «Вы».
Я из грязных рук принимаю дыню
посреди Москвы.
И хоть каждый рубль обмусолен сотней
не таких, как
я.
Ты плесни воды, и еще бесплотней
станет плоть моя.
Я протру себя до пустот в ладонях
(не стигматы – смех).
Ты накрой меня, как земля накроет,
накрывает всех.
Ты прочти мне вслух, что прошло сквозь
жилы,
что прожгло огнем.
Расскажи о том, чем мы раньше жили,
чем теперь живем.
И забуду я, что меня тревожит
(на недолгий час),
каждый новый день, что не нами прожит,
а одним из нас.