Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 51, 2016
***
Я видел на воде следы,
и темноты мне было мало:
душа, без зеркала, мерцала,
вся оттолкнувшись от воды,
и воду в губы целовала
устами счастья и беды.
А берег был, как бог, высокий,
но проходили сквозь него
и нежности сухие соки,
и вечной жизни вещество.
***
Кипяток в кулаке:
так болит – вертикально – крапива:
крутит рой пузырьков в котелке
на одном каблуке,
словно призрак разлуки. Красиво.
И душа от себя отлегла,
словно нежного тела боится,
на прощанье ладонь обожгла –
и небесным ожогом струится.
Ах, какая крапива была:
прижималась к тебе и цвела
и округу сжигала дотла –
и в потёмках светилась десница.
***
Капля падает с ветки вниз.
Капля падает светом вверх.
Оглянись, говорю, оглянись –
это плач переходит в смех.
Или смех переходит в плач,
потому что от слез просох, –
это я говорю – толмач
вертикали, пока первач
речи, дождика или вдох
в тишину переводит бог.
***
Трясогузка по крыше, по краю –
ближе к сердцу бездонной земли,
ближе к бездне, к холодному раю,
из которого ад извлекли.
Где ты смертью живёшь, умирая
жизнью в форме пастушьей петли…
Только лампочка, свет из сарая –
это всё, что осталось от рая,
из которого ад извлекли.
***
Молодого дрозда –
старые – привели по небу
из леса в деревню,
где всюду прозрачны дома,
и в воздухе стёкла оконные
как вдохи и выдохи,
как коридоры куда-то,
отсюда куда-то туда,
где самое главное небо.
Дрозд молодой ударил в окно,
и я распахнул этот дом,
чтобы птицы пролетали его насквозь.
***
Не водомерка, нет –
трещинка с божьей длани,
легче души предмет
воздуха и страданий,
словно водой портрет,
писанный богу-другу:
медленно, с перепугу,
ходит вода по кругу
долго – и смерти нет.
***
Ты говоришь: пою,
слушаешь кровь свою:
что она там молчит,
чем она там стучит,
что она там сучит? –
нитку – в клубок, в тупик,
в узел, в затяжку, в крик –
не шевельнёшь кадык:
в сердце шумит дорога
в смерть, где земной язык
изображает бога.
***
Музыка знает звуки,
впавшие в высоту,
и вещество разлуки,
и холодок во рту.
Музыка помнит руки
и горловую дрожь,
словно молчишь – и звуки
выше души берёшь.
***
Петру Чейгину
Над квадратом из окна
в тесноте чешуекрылой
золотого полотна,
как над собственной могилой,
наклоняется сосна.
И репейник перехожий
просит снега – ночью снег
ниоткуда божьей ношей
рассыпается порошей:
знаешь, бог – мужик хороший,
он хороший человек.
***
Преображаясь в воздух, всюду
вода тоскует по сосуду,
даёт в полнеба кругаля
по временам любого года –
так появляется погода,
так начинается земля.
Кто время пил, тот помнит воду:
так открываются уста,
покуда вечность и свободу
в себя вливает пустота.
***
В тебе молчит чертополох,
и всё короче полный выдох,
и взгляд кончается, как вдох,
когда душа дрожит на взрыдах
или в паденье, видит бог:
уходишь в вечность, в сердцевину,
уходишь в воду с головой,
одетый в свет, одетый в глину,
одетый в сумрак мировой.
Когда стоишь, одетый в воду, –
ты – воздух, глина и огонь.
Сама в себе не знает броду
вода, одетая в свободу,
вода, одетая в ладонь.
***
Бледный ужас снегопадов
ужимает Млечный мост –
столкновенье звёзд и взглядов,
столкновенье зрячих звёзд,
словно Волга дремлет в Каме,
где двойной воды напьюсь,
и вода всплеснёт руками,
если с неба грянет гусь.
***
В нижнем небе ходит ёжик –
в серых иглах небосвод.
С крыши каплет. Это дождик
из ладошки воду пьёт.
Рядом бог стоит, как ёлка,
или ель стоит, как бог.
Это вечности иголка –
ёжик, ель, чертополох –
прямо в сердце…
***
Умерла осинка.
Умер человек.
На окне косынка –
это первый снег.
Кто его насыпал
мимо жизни, вдруг…
Тише смерти выпал
он из божьих рук.
Он уже не тает,
тёплый, на лице…
И с тобой рыдает
ночью на крыльце.
***
Сосны мои, скитальцы,
вынуты из небес.
Плоских семян овальцы
водят по округу лес
с богом, с пилой – до дрожи:
время – мороз по коже,
сосны мои, страдальцы,–
скрипки живой надрез.
Деревом пахнут пальцы…