Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 51, 2016
Из всех походов
в буфет обычно самым сладким был первый: утром перед репетицией, как правило, я
не успевала или не хотела есть, в перерыве буфет был
закрыт, и только в два удавалось, наконец, припасть к чашечке кофе и к
крабовому салату. (Причем я заметила: от русской музыки сильнее урчало в
животе, чем от итальянской).
И вот я
поворачиваюсь от стойки, чтоб сесть за стол, и вижу, что в углу одиноко сидит
наш новенький баритон Валера, высокий, красивый и очень молодой парень. Он еще
никого не знал в театре, скромно ел котлету, поминутно оглядываясь на веселые
компании по соседству, которые еще его не принимали.
Я села к нему,
спросив разрешения, и мы разговорились. Кто он, откуда, где пел, какие
композиторы ему нравятся. Он очаровательно улыбался, но был напряжен: ждал,
когда прозвучит по радио помреж с объявлением. И вот голос над ухом сказал:
«Солистов, отъезжающих в город Р., просим пройти к служебному входу». Валера
раскланялся, отнес тарелки и быстро ушел.
К воротам подали
микроавтобус. Туда погрузили портпледы с платьями и фраками, потом в автобус
залезли две хохотушки: колоратура Наташа Ш. и меццо Маша М., моя любимая
пианистка Таня С. – и Валера.
Все они ехали с продуманной
оперной программой в один из подмосковных городов.
Дорога занимала
часа два. Портпледы прицепили к какой-то штуке в середине салона, и сидящий
одиноко Валера за ними спрятался, но то и дело бросал застенчивые взгляды на
веселых и что-то бурно обсуждавших девушек, которые не обращали на него
внимания.
Как вдруг одна
из них, отодвинув качающийся на вешалке фрак, закричала через шум мотора:
– Слушай, как
тебя, (тут она назвала его фамилию) ты – крепкий мужик?
– Я…крепкий.
И… я Валера, – сказал Валера.
– Отлично,
Валера так Валера. Ты можешь меня сегодня отнести и вынести на плече?
– Я? – Валера
покраснел.
– Короче, –
Наташка Ш. нетерпеливо махала рукой. – Я хочу Олимпию спеть, а она, ну, это… –
кукла. Ее надо выносить, потом два раза заводить ключом, а потом унести назад,
когда я сломаюсь.
– А, понял, –
показывая какой он сообразительный, отвечал Валера, – я видел постановки…
В опере
Оффенбаха «Сказки Гофмана», действительно, ученый-физик демонстрирует гостям
свою дочь-гомункула – прекрасную куклу Олимпию, которая очень виртуозно и
смешно поет песенку «Les Oiseaux
Dans La Charmille»
, но два раза ломается и с протяжным стоном прерывает свое механическое пение.
– Ну, и
прекрасно, – сказала Наташа, выдохнув, – ты там свои песни споешь, а потом меня
вынесешь. Если даже надорвешься, ничего, ты все свое уже отпел.
Валера подумал – вот каких бы
комплиментов ее миниатюрности наговорил бы тут баритон Ф., но сам он пока такой
прекрасной развязности не обрёл. И кивнул, еще более покраснев.
– Ну, все, – и
девицы опять потеряли к нему интерес.
В зимних сумерках
достигли, наконец, в города Р. и подъехали к какому-то серому и невзрачному
зданию.
– Вот тут, –
сказал шофер, виновато оглядываясь на Таню С., главную и ответственную в
компании.
Певцы вышли и
осмотрелись. Никаких афиш, говорящих о приезде московских солистов не было,
вместо них висел лист бумаги с надписью «Распродажа пальто».
Никто не
встречал.
Кроме того, как
только они вошли в здание, послышалось равномерное и громкое «умц-умц» откуда-то снизу, как будто в подвале шла дискотека
(что потом и подтвердилось).
Наконец вышел
какой-то загвохлик в трениках
с пузырями на коленках и сказал, что он «весь уже прям изождался»
приезда оперы и просит всех идти за ним, он покажет зал и гримерку.
В тоскливом,
советского типа, конференц-зале у стены стояло облупленное пианино.
Загвохлик и Валера с трудом выкатили его на сцену, так как у него
было три колесика, вместо четырех.
Прекрасная Таня
С., в накинутом на плечи пуховике (было холодно , и
пар шел изо рта) села за пианино и взяла несколько арпеджированных
красивых аккордов.
Красиво не
получилось, потому что пианино стукнуло и стало заваливаться на Таню, и две-три
черных клавиши оторвались и полетели на пол.
Валера
героически бросился на помощь. Нашел какие-то чурбачки, подложил под пианинный
угол.
Таня хмуро
достала откуда-то скотч и приклеила ля-диез и ре-бемоль на место.
– Я не первый
раз в такие места езжу, – сказала она удивленному Валере.
…В темноте зала
появились три-четыре старушки с сумочками и робко сели в восьмом ряду.
Таня быстро
«распела» Наташу и Машу, что-то поправила карандашом в программке, и все пошли
переодеваться.
В
миг начала концерта Таня заглянула в
зал. Старушек было пять. Таня забеспокоилась и позвала того, с пузырями.
Он явился и
флегматично спросил:
– Что, водку уже
нести?
– Какую еще
водку! – внезапно закричала Таня, – к вам приехал столичный театр петь оперную
музыку! А у вас черт знает какое пианино, клавиши
отлетают, холодно, и даже афишу сделать не потрудились! Может, вы и время
перепутали?!
– Нет, – сказал
дядька в трениках, – все нормально, публика в зале.
– Ах, это
публика?! – Таня потеряла дар речи, – немедленно ведите меня к вашему
директору!
Таня – человек
не гневливый, но тут ее проняло не на шутку, обида и возмущение душили, – так,
что директор испугался. Он вскочил из-за стола, взял Таню за руку, просил
успокоиться и обещал, что через пять минут публика будет, будет, полный зал
будет!
Ничему не поверив, Таня почти в слезах вернулась за кулисы.
Но вот чудо:
судя по звукам из-за двери, ведущей на сцену, зал действительно стал
наполняться. Гул голосов становился все гуще, причем странный какой-то был шум,
не такой, как обычно слышишь из-за кулис.
Умирая от любопытства, девушки
приоткрыли дверь… и обмерли, как пушкинская Татьяна в своем сне в «Евгении
Онегине»: пять старушек сидело с краешку, в ужасе прижавшись
друг к другу, а на остальных местах сидели …панки.
«Один в рогах с
собачьей мордой, другой с петушьей головой».
Вот без
преувеличений.
С зелеными
коками, бритые, в булавках и сапожищах.
Певицы и Таня
обомлели.
И тут поняли,
что тяжкое "умц-умц" из подвала вот уже
минут пять как не умкает…
Тут пришел
директор и радостно сказал:
– У меня, так
сказать, молодежная субкультура арендует подвал под свои тусовки.
Я им пошел щас и сказал: «А ну идите все на концерт
классической музыки, а то я вашу оргию позакрываю на фиг!»
Директор был
страшно горд собой.
Надо сказать,
концерт прошел замечательно.
Неистовые
приветственные крики раздавались тотчас же, как только декольтированные девушки
показывались из-за двери, потом – когда выходили к пианино, стоящему на
чурбачках, а также при каждом жесте оголенной руки, при каждом движении и на
каждую высокую ноту или пассаж.
Старушки сначала
совсем испугались, а потом вдруг преподали панкам неожиданный урок – высоко
поднимали руки, хлопая, – как бы показывая молодежи – каким именно образом надо
поощрять классических исполнителей. Панкам этот номер очень понравился, и они
весь коценрт старательно отбивали себе ладоши.
Аплодировали
почти все время.
Валеру тоже
хорошо и по-мужски поприветствовали, а после спетого им грустного романса «Как
мне больно» кто-то в зале сказал: «а чо, реально, я
чуть не заплакал, блин».
Номер «Кошки»
Россини почти провалился: панки на «мяу-мяу» в исполнении девушек стали ржать и
подмяукивать так, что Таня за роялем смахивала слезы,
а сопрано и меццо еле домяукали до конца.
В финале Наташка
спела куклу Олимпию.
Валера очень
волновался в предчувствии момента, а когда он настал, снова покраснел, как мак,
обхватил обеими руками Наташку за корсет и понес навстречу почти людоедскому
воплю из зала. Сделал несколько вращательных движений, как бы ключом, у Наташки
за спиной и артистично отступил на носках.
Наташка запела,
сгибая руки лопаточками и по-кукольному крутя
головой. Все выше пассажи, все тоньше рулады и колоратуры…
Панки как-то
крякали и почти стонали…
Наташка вдруг
тревожно пискнула в третьей октаве, потом еще пискнула, скатилась на глиссандо,
согнулась резко пополам, качнулась и замерла с упавшими руками, свесив
белокурые локоны почти до полу.
Панки ахнули.
Валера, в азарте
от ответственной роли, подошел, покрутил опять воображаемый ключик у Наташки
между планок корсета, насупился, сделал обреченное лицо, взял куклу-Наташку на
плечо и пошел к дверям.
А та, вися через
его плечо, болтая кудрями, незаметно для зала била его по спине кулаком и
шипела:
– Дуррррак! Куда ты меня понёс? У меня еще каденция!
Похолодевший
Валера вспомнил, что кукла ломается два раза, и уносить надо после второго… Он
резко повернулся, принес куклу обратно, изобразил, что он совсем забыл про
какой-то дополнительный ключик, поднял палец вверх, вынул ключик из кармана,
показал его панкам, под рев одобрения завел Наташку — и каденция, наконец,
зазвучала…
В конце Наташка
взяла ми-бемоль.
Началась стоячая
овация с криками.
После концерта и
трех бисов панки попробовали было штурмовать гримуборную, но дядька с пузырями встал насмерть, а вовремя
подошедший директор ДК прогнал всех обратно на дискотеку.
ДК опять
задрожал от тошного «умц-умц», старушки что-то
прошелестели благодарственное, подарили всем исполнителям по маленькой
шоколадке, а Таня, упав в кресло, сказала дядьке с пузырями:
– Ну, давайте
уже вашу водку.
Часов в восемь
мы ужинали с Таней в буфете, перед закрытием. Я закончила репетиции, Таня
рассказывала мне всю эту историю, а Валера сидел, возбужденный и румяный, за
соседним столиком, в окружении Наташки, Машки, теноров и баритона Ф., который,
обнаружив в меню «Сердце куриное» зычно пел на весь буфет: «Сердце куриное с курями ешь, Мизгирь!»
Сейчас Валера
давно поет в Метрополитен и в других замечательных театрах планеты.
Имя его я
изменила, но шлю ему тут огромный и нежный привет.