Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 50, 2015
Дым
Потеряв своё прежнее имя,
в зимнем воздухе чудно клубясь,
дым несётся, с мирами иными
обнаружив незримую связь.
На него не устроишь облавы,
не даётся он в руки врагам…
Дым отечества, облачко славы
жизнь относит к иным берегам.
И отшельник лукавого беса
изгоняет из кельи постом:
бес – как дым: ни объёма, ни веса,
ни простого родства с веществом.
Облаков тонкорунных отару
в небе ласковый пастырь пасёт,
и душа в виде дыма и пара
достигает незримых высот.
Достигает неведомой цели,
к родникам припадает родным…
Неужели, мой друг, неужели
жизнь земная похожа на дым?
Божия коровка
Р
1
Лист кленовый в виде заголовка
Прячется в осеннем дневнике.
Ищет молча Божия коровка
крошки хлеба на твоей руке.
Девочка, принцесса Навзикая,
медленно старается ползти
по твоей руке, пересекая
длинный след от Млечного Пути.
И потоком слёз благословенных
льются листья цвета янтаря:
мир охвачен пламенем мгновенным
в первой половине октября.
Я слежу, дрожа и замирая.
за коровкой Божьей, чтоб опять
на твоей руке в преддверье рая
лёгкий след её поцеловать.
13 октября 2008 г.
2
Шмель пролетает, любуясь цветочками,
но появляется вдруг
в небе
украшенный чёрными точками
красно-коричневый жук.
То над полянами, солнцем согретыми,
то над холмами летит
красного лака шкатулка с секретами
зеркальце наших обид.
Мы забываем обиды, как водится,
просим, как дети во сне:
«Жук Богородицы, жук Богородицы,
сядь на ладошку ко мне!»
– Жизнь не раскрашивай, хлеб не выпрашивай,
жди не обид, а побед!
Видишь – горит на мизинце оранжевый,
лёгкий оранжевый след…
13 октября 2014 г.
* * *
В. Мошникову
По реке печальной луна проплывает рыбой,
Средь лещей и щук выбирает сестру и брата,
и в который раз совершает художник выбор
между блеском волн и гранёным зерном граната.
Совершает выбор между золотым кувшином,
виноградной гроздью, персиком и лимоном.
между блудной дочерью и непослушным сыном,
меж предсмертным хрипом и страстным любовным стоном.
Как легко запутаться в символах, знаках, нотах,
как легко забыть, что и сам ты – вода и глина…
Твой последний холст отразил потолок в тенётах,
но к нему прилипло сырое перо павлина…
* * *
Ире Блохиной
Спит осень на ложе Прокруста,
просторно и пусто вдали,
и грузные розы капусты
торчат из холодной земли.
Берёзы промокли до нитки,
стоят, не подняв головы,
и бедные две маргаритки
видны среди жёлтой травы.
Они ни о чём нас не просят
и нас понимают с трудом…
А жёлтые листья заносят
хозяином брошенный дом.
* * *
Борису Фёдоровичу Егорову
Берёз священная эротика,
дождя осеннего елей,
и пламенеющая готика
пирамидальных тополей.
Дрожащей рощицы осиновой
оглядка на романский стиль,
и старой лампы керосиновой
коптящий, как всегда, фитиль.
И клёны византийской роскоши,
и жалобы китайских ив,
что ясень у деревни Росташи
листвой торгует на разлив.
* * *
Элеоноре Денисовой
В кастрюльке бедной картошка сварена,
вода в корыте для стирки вспенена.
Душа молчит, как Татьяна Ларина,
или как Анна грустит Каренина.
Глядит луна сквозь стекло оконное,
сквозь ставни домика деревенского,
а наслаждение беззаконное
царит, как крест над могилой Ленского.
О, как нам хочется жить в Обломовке,
держать в ладонях плоды антоновки,
ночами звёзды считать огромные,
входить без страха в аллеи тёмные,
не знать, что в будущем Анна Снегина
в одежду белую вновь оденется,
что охлаждённый, как ум Онегина,
напиток жизни в стакане пенится.
* * *
Татьяне Кан
1
Хлеб горячий саратовской выпечки,
свет, летящий с небесных высот…
Ходит ангел под липами в Липецке
с длинным шлейфом сияющих нот.
Отломи же хрустящую корочку,
не томись непонятной виной –
пусть под липами в платьях с оборочкой
путешествует запах ржаной.
Льются звуки, как ливень лирический, –
вертикальное море судьбы, –
только хор замирает сферический
под архангельский голос трубы.
Что за дни нам для радости выпали!
Знаю я – где-то там, вдалеке,
ходит ангел под бедными липами
с остывающим хлебом в руке.
2
По пушкинскому камертону
настраивая жизнь свою,
ты подойдёшь к пустому трону,
примеришь посох и корону,
и вдруг очутишься в раю.
А там, в раю, восстав из праха,
такая музыка звучит,
что ангел,
вдохновлявший Баха,
(он грозен и многоочит),
стоит у трона и молчит.
А ты в восторге и печали,
в иную вслушиваясь речь,
давно уже не спишь ночами,
чтоб Слово, бывшее в начале,
в земную музыку облечь.
* * *
Ирине Евсе
Богомол на воле расставил усы-антенны.
Как сигналы «sos», дождевые он ловит капли.
И рифмуют смело цветущие хризантемы
лепестки свои с опереньем японской цапли.
Наступила осень – и стало темно и голо.
Перестал сизарь ворковать со своей голубкой.
Лёгкий пух небесный, летящий от уст Эола,
отменяя пафос, прикинулся снежной крупкой.
В телефонной трубке я голос знакомый слышу:
тёплый ветер с моря с кавказским звучит акцентом:
«Я сегодня буду орехи бросать на крышу,
покупать инжир и лежать на камнях под тентом».
Три банана купишь, в свободный зайдёшь автобус,
чтобы плач о жизни тебя с головой не выдал…
Под рукою Бога вращается старый глобус –
то ли шар земной, то ль фетиш непонятный, идол.
Есть такое племя, у коего нет тотема –
это племя слов, что колотит в свои тамтамы.
А в петлице осени астра иль хризантема
чуть привяла, словно букет для Прекрасной Дамы.
* * *
Андрею Дмитриеву
Любовь не слаще мёда и вина.
Но речь твоя уже растворена
в каком-нибудь Жасмине Полякове
или в простом Листе Лесовикове.
в крови и лимфе их течёт она.
Вот куст сирени – бабочек альков,
еда для пчёл, приют для мотыльков.
и. если мы листву не потревожим,
то куст сирени будет брачным ложем
для тех, кто отлюбил – и был таков.
Нам нужно не забыть между делами:
мы тоже бабочки с прекрасными крылами,
за нами вслед встают – неясные пока –
поэты – шелкопряды языка…
Страшная месть
Станиславу Минакову
1
– Никого не помилую,
только слёзы утру…
Гоголь с паном Данилою
тихо плыл по Днепру.
Волны серы, как олово.
Спят в земле мертвецы,
молодецкие головы
опустили гребцы.
– Кто не спит, тот спасается,
Плоть приемля и Кровь.
Украина, красавица,
соболиная бровь.
– Ни приветом, ни ласкою
не разбудишь меня,
только сталью дамасскою,
вольным храпом коня…
2
Стражу к городу вывели,
в хлев загнали овец.
Спит в сиятельном Киеве
есаул Горобець.
С голубями и птахами
мчит его экипаж
в дом, где борется с ляхами
друг его Бурульбаш.
Полночь многоочитая
в храм идёт на поклон,
чтоб уснуть под защитою
чудотворных икон.
Но не дремлют отдельные
мертвецов позвонки,
заведенья питейные,
казино и шинки,
синим светом подсвеченный
тот, чьё имя – Никто,
и проказою меченный
вождь в заморском пальто.
Он танцует «цыганочку»
со страной на горбу,
дразнит мёртвую панночку
в одиноком гробу.
И, не видя противника,
у Софийских ворот
Гоголь в облике схимника
на молитву встаёт.
* * *
памяти о.Игоря Цветкова
1
Среди странных взлётов и падений,
в лунном свете с головы до пят,
богомолы в виде привидений
молча над полянами висят.
Лишь один из них, лишённый крова,
от себя и мира отрешён,
силится обманутое слово
натянуть на лоб, как капюшон.
Но пока он к смысловой палитре
добавляет краску или две,
странный зверь в пирамидальной митре
в разноцветной движется траве.
И пока изгой из богомолов
с именем нащупывает связь, –
торжествует звука странный норов,
жизнь проходит, плача и смеясь.
И среди растений в виде свечек,
ничего не видя впереди,
засыпает навсегда кузнечик
с маленькою арфой на груди.
2
Близка мне исландская сага,
где скальд воспевает осот,
где пастырь на склоне оврага
словесное стадо пасёт.
где в зарослях диких растений
под сенью искусств и наук
таится непризнанный гений,
творец паутины – паук.
Блажен, кто в страдании весел,
кто знает таинственный путь,
но трижды блажен, Кто повесил
кузнечику арфу на грудь.
* * *
памяти Наташи
Мы не знаем, когда нам придётся
покидать навсегда этот свет…
С неба ливень невидимый льётся
нашей радости, скорби и бед.
Ты от этого ливня промокла
и, наверное, спать прилегла,
а в больничные целилась окна.
словно в сердце, стальная игла.
Сколько горечи в тщетной попытке
разгадать, где скрываешься ты –
то ли с Пушкиным мчишься в кибитке,
то ли смотришь со старой открытки
в ореоле своей правоты?
Ах, Наташа, тяжёлое бремя
избывая, мы верим и ждём,
что исчезнет пространство, и время
станет мелким солёным дождём,
и зажгутся пасхальные свечи.
словно солнце в дали голубой,
и случится великая встреча
всех со всеми. И встреча с тобой.
* * *
памяти Александра Ревича
Не могу понять, по чьей вине я стала заклинательницей слов
и зачем деревья, пламенея, закрывают лето на засов,
и зачем заканчивает осень на груди рубаху листьев рвать,
и зачем опять святой Амвросий созывает ангельскую рать.
Рано утром по дороге сельской дождь идёт, как много лет назад…
Как бы мне доехать до Козельска, заглянуть бы в Сергиев Посад,
помянуть там Влада и Наташу, услыхать синицы голосок
и увидеть, как из чаши в чашу погребальный сыплется песок.
Вот октябрь от холода и скуки гонит к югу роту мурашей,
ночь слепая простирает руки к освещённой стороне вещей,
тополь в одеянии богатом – словно церковь Спаса на крови,
и вздыхает на холме покатом старый вяз, взыскующий любви,
Нет любви – и смысла нет в пейзаже, и поэту не хватает сил
у истока слов стоять на страже, как стоит Архангел Михаил.
Что мне старость, поздняя расплата, молодость над пропастью во ржи,
как спасти мне атом от распада, слово – от сияния и лжи?
Волшебная рыба
памяти Этери Басария
На Страшном судищи без оглагольников обличаюся,
без свидетелей осуждаюся,
книги босовестные разгибаются,
и дела сокровенные ткрываются…
(Из тропаря по третьей кафизме)
Надев златотканую ризу, сидит безутешная мать
и хочет волшебную рыбу для мёртвого сына поймать.
Вокруг неё – травы и воды, и годы страданий и бед,
а в ней – времена и народы, и праведной совести свет.
В руках она держит корзину, в корзине – иголка и нить…
Я знаю – убитого сына боится она хоронить.
И кто её сына помянет там, где громоздятся гробы?
и как её мальчик восстанет при звуке последней трубы?
Но – чудо! Возможность спасенья душа прозревает на миг,
и чает она воскресенья при чтении совестных книг.
И призрак последней разлуки не манит её, не зовёт,
и к матери плачущей в руки волшебная рыба плывёт.
* * *
Расскажи мне о жизни в пустыне,
о тоске, о великом огне,
о любви, об отце и о сыне,
расскажи о бессмертии мне,
о грехе, милосердии, страхе,
о предательстве мне расскажи,
о победе, о жизненном крахе,
о молчанье, о правде, о лжи,
о страдании, смехе и плаче,
о враче – или нет – палаче
расскажи – ты не можешь иначе:
плачет мир у Тебя на плече.
