Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 47, 2015
***
Не гранить диамантов тебе, мой друг,
Заговорщицких песен, что кличет Див.
Не направит парус сосновый струг
К берегам Андаманов или Мальдив.
Где в упор к декабрю подошла зима,–
Встанет в горле льда родовая кость.
Басурманского клекота бастурма –
Новый строй твоих арий, восточный гость.
Здесь иной варганится тарарам,
Не под звоны лютни летит трамвай:
Загремит патриарший курбан-байрам
Головой Берлиоза в бараний рай.
Говорят, Андаманы хранят язык,
On-demand востребованный едва.
Мне в пути не трудно, я ждать привык,
Я найду потерянные слова.
***
В лесу – почти еще зеленом –
Стоишь, как выгоревший сруб.
Ты был моим Лаокооном,
Расщепленный грозою дуб.
С тобой не виделись два года,
И вот, в буграх тугих корней,
Твоя высокая природа
Умнóму взору всё ясней.
Ты старше стал, а я тем боле,–
Не ровня наш подлунный век.
На убыль плоть идет, но воля
И дух опережают бег
Осенних лет, и нас с тобою
За зримым краем бытия
Ждут совершённые судьбою,
Свободные – как ты и я.
***
Татьяне Тихоновой
Дом похваляется крышею; та – коньком;
Ну а коньку чем хвалиться,– листвой сухою,
Ветром несомою? Флюгером-петухом?
Птахой – насельницей комнатки под стрехою?
Или уздою, короткой, как окрик? Вмиг
Взмыть на дыбы – и на волю.– Гуляй, разруха!..
Будет чужое болото хвалить кулик,
Да не доскачешь дотуда – в своём по брюхо.
Ветер разносит на разные голоса
Сказки о райских тосканах или равеннах
Там, говорят, черепичные небеса
И облаков балконы на синих стенах.
Там только смерти нет; трудно ее застать, –
Снова в отлучке, в дороге, в командировке…
Там дольше жизни придется автобус ждать,
Целую вечность – на остановке.
***
Аист, намаявшись, с облаков спускается на стерню.
Утром – тумана плотное молоко по берегам реки.
Осень протягивает мне голую пятерню
Левой сухой слюдяной руки.
Может быть, правая – не хороша, как ладони пустой хлопок?
Может, с чужими она левша, лепрой вины горит?
Знает то свой, то иной карман, как сверчок – шесток,
Следует по пятам, милостыню творит.
Может быть, левой ухватит хлыст пристяжной ездовой зимы,
И – замерзай, ямщик! – перед миром чист, пред любовью – стыдом пылай.
Правою – вожжи лета держит, дышит, почти как мы:
Повремени, постой, смертью не умирай,
Жизнью живи, кружи августом над стернёй,
Утро парным туманом, сладкой росой пои.
Что же капли дождя сбежались – дворней или роднёй –
Праздновать похороны твои?
***
Боком сорочья присказка скок-поскок,
Ложки серебряной хватким глазком ища.
Катится Солнца розовый колобок
Долу к закату – что пуговица с плаща.
Пляшет, блажит на носу Мировой Лисы,
Кончит припев – и как не было храбреца.
Пустятся вскачь, улепетывая, часы, –
На циферблате растекшемся нет лица.
Дерево Жизни потянется, пустит сок, –
В глубь головой, в корень зрит, роет суть вещей.
Только покажется: сон бытия глубок, –
Тут и начнется побудка его мощей.
Солнцеворот. Ускакал колобок от зла.
Близко филипповки – строгая благодать.
Значит, зима брюхатая понесла:
Месяца три, ну, четыре от силы ждать.
***
Звезда вечерняя взошла;
Уже не вспомню я:
Моя ли жизнь это была?
А может, не моя.
Коль парка участь напряла
В подлейшей из отчизн,
Моя ли жизнь это была?
А может, и не жизнь.
Душа, чуждаясь духа зла,
Не выгорит дотла.
Моя ли жизнь это была?
А может, не была.
***
С ветки глядит скворец
(Солнцем расшит мундир),
Словно с небес – Творец
На рукотворный мир.
Люб он ему, не люб, –
Тёмен мотив певца;
Полураскрытый клюв –
Циркуль в руке Творца.
Этот кивок-ремейк
Довременных эпох
Знал огородник-Блейк,
Сея миров горох.
Это его апрель
Хлынул в мое окно.
Ангельской книгой Тэль
Света дрожит пятно.
К СОЛОВЬЮ
Соловей, неприметный солист,
Рядовой перелетного мира.
Это цоканье, чмоканье, свист,
Клокотанье, струенье эфира –
Заклинанье беды мировой.
Зачинается круг годовой.
Соловей, воскресающий бог,
Сколько раз горло смертью знобило.
Солнца спутник, ты выдержать мог,
На покой провожая светило,
Набегающей ночи напор,
Духов мрака хохочущий хор.
Соловей, неизвестный солдат,
Голос чести не тронет обида.
Не собьется мелодии лад,
Как Орфей на пороге Аида;
Одой жизни пройдешь до конца,
Хоть не видишь подруги лица.
Соловей, этот трепет и стон,
Транс листвы, веток черные вены…
Помню: камни скликал Амфион,
Вел их рокотом лиры на стены.
Принеси Песнью песней своей
Соль небесной земли, соловей.
***
Ждешь, паучок-почтмейстер: время ли запрягать?
Будем сидеть на месте, сущее постигать.
Вдумчиво под сурдинку ловко скатай в клубок
Липкую паутинку. Да не оставит Бог
Мыслящих маловеров, знающих: испокон
Скачут полки курьеров, имя им – легион.
Черные, как галчата, службы влачат ярмо.
Может, ты распечатал и прочитал письмо?
Как ты посмел, кромешник, сеятель слов кривых!..
Чтó разглядел подсвешник в сумерках восковых?
Лист ли бумаги чистый, пепел ли «Мертвых душ»?
Будет тебе кремнистый путь в вековую глушь –
К тетке, в Тамбов, в Саратов, в рай комаров – Сибирь;
Каторжников и катов – всех отпоет снигирь!..
Впрочем, «литература» – эта твоя вина,
Солнечная тинктура, температура сна.
СТИХИ О КРЫМСКОЙ КАМПАНИИ
1.
Скребет бумагу карандаш
И в мыслях раскардаш.
В ушах кипит бараний хаш,
Шипит: «затокрымнаш».
Легко для смертных – вас и нас –
Погаснет шумный день:
Ворвется вежливо спецназ,
Береты набекрень.
Порос бурьяном путь назад
И рвется с миром нить:
В менталитет заградотряд
Засел,– не отступить.
Гуляет «Град» по полосе
Погодного вранья.
Живи, как все,– сойдешь, как все,
В позор небытия.
2.
Кто приносит новости невесте?
Может, «горний ангелов полет»?
Аист ей квитанцию «груз 200»,
Что нашел в капусте, принесет.
Этим эвфемизмом эфемерным
Так пристойно трупы называть.
Обещает встречу с другом верным
Цинковая узкая кровать.
Что там Шигалёв иль Карамазов…
Мы вросли в иной, крутой маршрут.
Сотен смертью мазаных КамАЗов
Двигатели ночью заревут
И домой потянется гружёный
Воровской конвойный караван.
Наши жёны – ружья заряжёны…
«Град» и «Смерч», «Игла» и «Ураган».
3. СКАЗКА
Помню, среди с неумеренностью читавшихся,
Странную сказку из детства, хотя был мал:
«Гадкий Путёнок – с насморком, из неудавшихся»,
Андерс… Фог Расмуссен,
кажется, написал.
Хваткая память, верней размашистый след бери,
Вспомни развилку, где время пошло не так.
Бабочку что ли прижал ненароком Брэдбери,
Нам завещав с пауками пустой чердак?
Рос недоносок, мечтал о парадных – раструбом –
Черных как смоль галифе, примерял оскал,
Млея от мысли: вот вырасту – стану ястребом, –
Выросла курица в профиль, анфас – шакал.
Лучше, быть может, Кунсткамере быть подаренным?
Ватно-спиртовая теплая благодать…
То ли на воле? – если запахнет жареным,
Эту «воляй» и собаки на станут жрать.
Только историку снедь эпох одинакова:
Модный профессор, мартини плеснув в бокал,
Скажет: «Смотрел газеты “времен Очакова…”,
Впрочем, впустую, – быстрее бы скан листал».
***
Снег в Зеефельде идет, не переставая.
Можно шагать, утопая, не ждать трамвая
Или троллейбуса,– адреса на конверте
Будет достаточно. Чувствуется, поверьте:
Здесь по-иному расписаны дни и роли.
Скачет по скалам рождественский йодль в Тироле,
Словно снегирь между веток березы тусклой
В варварской, богом забытой чащобе русской.
Горы то подступают, то спят в тумане;
Медленно движутся в облачном караване,
Кружащем город в трех елях вторые сутки.
Чинно на наледь выкатываются утки
С важностью валкой судьи или бургомистра.
Пестрой толпой гомонят: «Дело тут нечисто, –
Что за погода?!» И ярмарочный шарманщик
Явно непрочь в кабачке пропустить стаканчик.
В летнем кафе на веранде сугробы-франты
Ждут, развалясь, когда белые официанты
Им принесут приборы: не для лазаньи,–
Снежный пирог на столе толщиной с Писанье.
Скоро Мюнхгаузен – певчий сверчок за печкой –
Лошадь привяжет опять ко кресту уздечкой:
Кирха по горло увязла в дохе метели.
Сколько чудес намело на святой неделе!