Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 47, 2015
Воздух был неподвижен, если не считать стрекоз, время от времени рассекавших пространство своими вертолетоподобными тельцами. Маленькие, голубоватого цвета стрекозы, летали совершенно бесшумно, совершая сумасшедшие скачки в сторону от вроде бы уже наметившегося курса, и глаза быстро уставали следить за ними. Их более крупные сородичи с коричнево-желым отливом издавали сухой треск и, спикировав над Северским Донцом, задевали безмятежную поверхность, отчего она расходилась кругами. Мы нашли небольшую тень под деревом в нескольких метрах от мостков и делали вид, что удим рыбу, хотя в действительности больше были заняты разговором, иногда с тревогой поглядывая на неумолимо сужавшийся вокруг нас оазис относительной прохлады.
Вадим вырос в этих местах, и раскаленный остановившийся воздух был ему привычнее вечной питерской мерзлоты.
– Знаешь, как моя бабушка любила повторять? – спрашивает он, не поворачивая ко мне головы, и, не дожидаясь моей реакции, весело говорит: – Жар костей не ломит.
– Пар.
Он вопросительно оглядывается на меня.
– Пар костей не ломит, – лениво поясняю я. – Так говорят в бане. Здесь и есть самая натуральная баня.
– Тогда уж сауна, – смеется Вадим. – В бане воздух влажный, а где ты здесь видишь влажный воздух?
– Здесь вообще воздуха нет, ни влажного, ни сухого. Только солнце.
– А ты окунись! – предлагает он.
Мне лень окунаться. Лень даже следить за поплавком, который давно уже приклеился к одной точке и шевелится, только когда бесшумный синий вертолетик заходит на посадку на его раскрашенное гусиное перо. Мы сами сделали его вчера из винной пробки, соскоблив с пера весь грязно-белый пух и ворс и раскрасив его фломастером. Получилось неплохо. Во всяком случае, стрекозам наше произведение искусства пришлось по душе.
Вадим сбрасывает с себя прожаренную солнцем оторопь и бодро идет к воде.
– Мы тут с ума сойдем. От жары и скуки, – говорю я ему в спину.
Он разбегается и прыгает с мостков в воду, делает несколько сильных гребков к центру реки, переворачивается на спину и убирает мокрые волосы с лица.
– Хочешь, позовем девчонок и сплаваем на Скельник?
– Я плавать не умею, – говорю я.
На реке так тихо, что мы разговариваем, практически не повышая голоса, хотя нас разделяет два десятка метров.
– На лодке, дурья твоя голова. Туда километр плыть. На лодке ты умеешь плавать?
– На лодке умею. Если грести не надо. По такой жаре только грести не хватало.
– Как хочешь.
Он ныряет с видимым удовольствием и выныривает еще дальше от берега. По правде говоря, я хочу, чтобы он позвал девчонок и на лодке хочу. Мне уже до смерти за прошедшие три дня надоел этот неподвижный ландшафт: муравейники терриконов, выжженная трава, дворы, накрывшиеся с головой виноградными лозами. К тому же за пять дней (считая поездку в поезде) мы переговорили на все волновавшие нас темы, а в шахматы играть невозможно было себя заставить. Мозг буквально скворчал, как на сковороде.
– Ладно, давай девчонок. А что это за… ельник, или как ты его там назвал?
– Скельник.
Отфыркиваясь, Вадим вылезает на берег. Он загорел, и в нем не заметно ни капли лишнего жира. У меня же, напротив, только обгорела шея, а под футболкой с длинным рукавом я так же грязно-бел, как гусь, которого мы ощипали на поплавок.
– Это скалы на противоположном берегу Северского Донца. Когда мы с Витькой отдыхали в детстве у бабушки Нади, дня не проходило, чтобы мы не прыгали с этих скал в Донец.
Витька был его брат.
– Здесь даже девчонки прыгают, вот увидишь, – обещает Вадим, как будто это может мне, неплавающему, послужить утешением.
– Прыгать никуда не буду, плавать тоже. И грести не буду, – высказываю я своё скептическое отношение, и Вадим моментально улавливает в моем голосе согласие.
– Отлично, – бубнит он сквозь натягиваемую на мокрое тело футболку. – Пойдем к Сашке за лодкой.
– А девчонки?
– Сначала лодку надо раздобыть. Будут тебе девчонки.
– А с удочкой что делать? Смотаем и занесем домой? – я с сомнением смотрю в сторону дома, куда, на холм, поднимается довольно круто в гору тропинка, со временем превращающаяся в улицу Терешковой.
– Да брось ты ее здесь! Кому нужна твоя палка с леской.
– А поплавок с гусиным пером? – продолжаю сомневаться я.
Вадим напоминает мне про три бутылки вина с пробками, годными на поплавки, и я без тени сожаления бросаю удочку в траве. Я уверен, что она тут просто сгорит и я найду завтра на этом месте обугленную палку.
Сашка с приятелями занят приготовлениями к важному делу, которое при желании может занять весь день до заката солнца. На повестке забава– шумной ватагой закатывать в гору старый «Москвич» неведомого послевоенного года и съезжать на нем вниз к реке с диким визгом и грохотом.
Я никогда не видел таких древних автомобилей.
– Давайте с нами, – немедленно предлагает Сашка.
Вадим объясняет, что должен показать университетскому другу Скельник, потому что это, в общем-то, даже не развлечение, а обязанность, а то он, друг, так и уедет, не увидев, как ловко местные ныряют со скал. Звучит убедительно, при слове «университетский» Сашка бросает в мою сторону уважительный взгляд и соглашается променять автомобильную прогулку на лодочную.
– Только в лодке место на пятерых, а то кувыркнемся, – предупреждает он, видимо зная, что девчонки – неотъемлемая часть лодочной прогулки.
– Сестер Лисицыных возьмем, – предлагает Вадим небрежно, – и нас трое. Как раз.
– Ирку со Светкой, чо ли? Ладно, зовите, кого хотите. Я вас жду с лодкой на берегу через десять минут.
На ростовский манер Сашка смешно выговаривает букву «г», как мы произносим ее в слове «Бог». Первое время меня это смешило, но потом я заметил, что заразился этим фонетическим вирусом и подражаю местному выговору.
– Через полчаса. Девчонкам собраться – это не тебе штаны на голую жопу натянуть.
Гогоча, Саша бежит за ключами от лодки. Не представляю себе, как можно носиться по такой жаре. У меня бы просто остановилось сердце.
Я не устаю удивляться тому, что все постоянно оказываются дома. Никто ничем особенно не занят. Ничто не мешает им развлекаться, когда захотят. Сегодняшний день не исключение.
Ира – пониже ростом, темноволосая, встречает Вадима счастливым и грустным взглядом. Из их обрывочного диалога выясняю, что в прошлом году Вадим уехал в Питер, не зайдя попрощаться. Света выше Иры на полголовы, ее волосы соломенного цвета поражают своей фактурой. Они, как лён, и хочется к ним прикоснуться, чтобы почувствовать, что все же не лен, а волосы.
– Вы точно – сёстры? – неуклюже спрашиваю я, и они смеются.
Ира как колокольчик, Света – глубоким, грудным голосом, и я чувствую, что он меня волнует. Стараюсь не смотреть ей в лицо.
– «Капли» взять? – спрашивает Света, и Вадим утвердительно кивает.
«Капли», или точнее, «аппетитные капли», это самогон: кукурузный, вишневый или абрикосовый. Кукурузы, вишни и абрикосов здесь столько, что съесть невозможно, поэтому местные пытаются всё это выпить. Есть еще арбузные бахчи у реки, но мы уедем раньше, чем начнется сезон, и я не попробую свежезасоленные, да-да, именно засоленные арбузы, которыми так хорошо закусывать абрикосы и кукурузу, превратившиеся в капли.
Девушки появляются с полотенцами через плечо и бутылками из-под лимонада. В глубине души я сомневаюсь, что так уж нужно пить самогон на таком пекле, но даже Вадима это не смущает, и я решаю не лезть со своим уставом.
Гребет Саша, мощными рывками приподнимая нос лодки над водой. Он старается показать себя перед девчонками, поэтому особенной разницы между нашей лодкой и моторной я не чувствую.
– Помнишь, Саня, как мы в Муравлеве мотоцикл купили и перли на твоей лодке? – вспоминает Вадим.
Муравлев – это казачий хутор вниз по реке. Там нет моста через Донец, и за продуктами плавают на лодке, хотя и живут в основном своим хозяйством.
– Пошто нам продукты? Тутотка палку воткни, и та растет, – приходилось мне слышать уже не раз.
А по мне – так я бы засох на месте этой палки через два дня. Чудны дела твои, Господи.
Лодку Саша привязывает нехитрым узлом: течение здесь слабое, и ее не унесет. Мы лезем на скалы. На самый верх – оттуда видно все-все вокруг: терриконы, выжженную траву и белые квадратики поселка Русичи, в котором мы остановились у Вадькиной бабушки. На первый взгляд кажется, что не так и высоко, пока я не замечаю внизу нашу лодку – сейчас она немногим больше спичечного коробка.
– Да… – выдыхает Сашка. – Это Большая.
– Сколько тут метров? – спрашиваю я, стараясь держаться подальше от края.
– Десять с половиной, – говорит Вадим. – Я никогда отсюда не прыгал: разбиться можно. А вот Витька прыгал. И не раз.
Витька вообще был местной легендой. Мне неоднократно приходилось слышать от местных, что Витька делал что-то такое, что другим не приходило в голову. Но сейчас мне не хочется быть на месте Витьки.
– А Каменск-Шахтинский в какой стороне, Вадик? – спрашивает Ира, больше для того, чтобы о чем-то его спросить.
Думаю, она прекрасно знает, в какой стороне город. Местные вообще всегда удивляли меня знанием своей топографии: что где находится, что откуда просматривается. Для них это неизмеримо важнее, чем для нас, городских.
– Идем на Култышку, – вздыхает Вадим, и я вижу, что его расстраивает собственная нерешительность. Ведь прыгал же Витька…
Мы спускаемся по колючей, желтоватой траве, прыгаем с валуна на валун. Култышка почти в два раза ниже. Лодка выросла до хорошей пачки сигарет. Мы садимся на разложенные полотенца и пьем по кругу самогон, оказывающийся кукурузным. Никакой закуски мы не взяли, но девушки не отстают от нас. Самогон булькает в горлышке, заливаясь в их рты, и понимаю, что они пьют взаправду, не для вида. Мы болтаем о Питере, об университетской жизни, приукрашивая все на свете, смотрим на их округлости и выпуклости, они неловко рассказывают о предстоящем Ире поступлении в институт. Надо ехать в Ростов. Там – жизнь.
– Ну что, прыгнем? – спрашивает Вадим, чтобы раззадорить меня. – Эй, парень с белым животом, я к тебе обращаюсь.
Он подходит к самому краю. По-прежнему высоко. Случайный клочок облачка закрывает солнце, и я вздрагиваю.
– Главное, войти в воду абсолютно вертикально, а то все себе отобьешь, – объясняет Вадим инструкторским тоном, как будто это мне, а не ему сейчас прыгать.
Может, он объясняет самому себе, чтобы успокоиться. Скорее всего.
– Рукой зажимаешь нос, чтобы вода не попала, а то на секунду потеряешь ориентацию и хлебнешь, тогда можно и не всплыть. И отталкиваешься сильнее – под нами скала, и не дай бог долбануться о какой-нибудь камень.
Мне страшно. Я делаю большой глоток из бутылки и стараюсь не смотреть вниз.
Вадим еще какое-то время топчется на месте, и когда мне уже начинает казаться, что он не прыгнет, его тело взлетает в воздух и исчезает внизу. Вода бурлит белой пеной, девчонки подбегают к краю и смотрят вниз. Через две секунды голова Вадима появляется над водой, и он подплывает к лодке, хватаясь одной рукой за борт. Другой он машет нам. Вадим счастлив. Я никогда не видел его таким счастливым в университете.
Саша прыгает вторым. Однако это уже перестало быть событием. Потом, к моему удивлению, прыгает Света. Перед тем, как она отрывается от скалы, я говорю ей, что у нее волосы – как лен. Она внимательно смотрит, без улыбки, и прыгает.
Мы с Ирой остаемся зрителями. Хохочушие, гомонящие, мокрые, ребята взбираются к нам по склону, и за эти несколько минут Ира успевает мне рассказать всю историю ее отношений с Вадимом. Для него их встречи – баловство, времяпрепровождение, а она ждет лета, которое так долго не наступает. Это последнее лето: в следующем году она едет в Ростов сдавать вступительные экзамены. В ее глазах стоят слезы. Я киваю головой.
– Тебе нравится Светка? – спрашивает она, чтобы не заплакать.
Я киваю головой.
Собравшись опять вместе, мы допиваем бутылку и начинаем вторую. Я перестаю замечать жару, только ужасно потею. Пот заливает глаза, и их начинает щипать.
– Окунись, – предлагает Сашка.
– Я не умею плавать.
С таким же успехом я мог проглотить горящую шпагу. Все трое смотрят на меня, разинув рты. Они не понимают, как такое может быть. Все равно, что я был бы уткой и сказал, что не умею плавать. Потом Света смеется.
– Он нас разыгрывает.
Она тоже произносит «г» как в слове «Бог».
– Нет, правда, девчонки, – пытается защитить меня Вадим. – Это редкий экземпляр, я с вами согласен, но он, действительно, не умеет плавать и нырять.
Я вижу по их глазам, что они не верят.
Света снимает заколку, и ее волосы рассыпаются по плечам. Она подходит к краю скалы, смотрит вниз и вдруг роняет заколку в воду. Через плечо смотрит на меня. Не на нас, а именно на меня одного. Я хорошо знаю такой взгляд.
– Если ты её достанешь, я разрешу тебе уложить и заколоть мои волосы, – игриво говорит она.
– Дурацкая шутка, Света! – Вадим вскакивает на ноги.
Мы оба вскакиваем на ноги.
– Не вздумай, – шепчет он. – Это тебе не в бассейне. Ты по инерции погружаешься на несколько метров под воду. Если ты там откроешь рот и хлебнешь воды, или о камень шандарахнешься, я не успею тебя вытащить. Да и не достать ее: там глубина немеряная, тут батискаф нужен.
Для верности он держит меня за плечо.
– Сдалась тебе эта заколка, – сердито добавляет Вадим. – Хмель с него уже слетел.
Заколка мне не сдалась. Как, впрочем, и Светка. Я вспоминаю «Перчатку» Шиллера и только теперь понимаю, почему рыцарь Делорж полез в эту сраную клетку с тиграми и леопардами. Пока учился в университете, не понимал, а теперь понимаю. Нельзя было не полезть. Я снимаю футболку и стыжусь своего белого тела. Но никто не обращает на него внимания. Все взбудоражены алкоголем и возникшей ситуацией. Сашка спешно слезает вниз со скалы, садится в лодку и подплывает прямо под нас. Он готов спасать меня сразу же, как я плюхнусь в воду. Наступает та минута, когда уже не страшно. Я полностью сосредоточен, я зажимаю нос рукой и становлюсь на самый край. Кровь тяжело стучит в ушах, и я решаю, что досчитаю до десяти и прыгну. Дальше будет, как будет. На счете семь что-то отбрасывает меня назад, и я падаю в траву.
– Я сам достану эту чертову заколку, – зло говорит Вадим и прыгает.
Сразу понятно, что прыгает он не так, как нужно. Его правая нога скользит в том месте, где я только что натоптал, и он падает вниз, почти задевая спиной край скалы. Девчонки бегут к обрыву, и Ира прыгает прямо в одежде. Света смотрит вниз, потом – на меня, и в ее глазах ужас и недоумение.
От меня там теперь только вред. Чем меньше там барахтается людей, тем лучше. Но мы уже перешагнули какую-то невидимую черту, за которой нет лучше или хуже. Я подхожу к краю: внизу на большом расстоянии друг от друга головы Иры и Сашки, кричат что-то друг другу, дают какие-то указания сорвавшимися от отчаяния голосами. Вадима не видно.
– Побрейся налысо, – говорю я Свете, отталкиваюсь левой ногой и лечу вниз, в темную воду Северского Донца.