Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 37, 2012
Перевод Юрий Линник
Кадзуо Исигуро [1]
Деревня после заката [2]
Рассказ
(пер. с англ. Ю. И. Линника)
В былые времена я мог недели напролет колесить по дорогам Англии, и даже когда путешествие меня особенно увлекало и заманивало в самые неведомые дали, я всегда хорошо ориентировался на местности. Но теперь я, видимо, постарел, ибо мне пара пустяков заблудиться даже в своей родной деревне: стоило мне только не успеть приехать туда до захода солнца, и я уже не мог понять, где я нахожусь, и едва узнавал то самое селенье, которое, казалось, еще совсем недавно было моим родным домом, и где я впервые в жизни так звонко прославился [3].
Я не узнавал ничего, блуждая в темном лабиринте плохо освещенных улочек, окаймленных с обеих сторон маленькими каменными домишками, типичными для наших краев. Порой улицы настолько сужались, что я не мог протиснуться между домами, не оцарапав мое плечо или сумку о шершавую стену.
Однако я продолжал упрямо двигаться вперед, и хотя я на каждом шагу спотыкался в темноте, но всё же надеялся хотя бы найти выход к нашей деревенской площади, где я, по крайней мере, мог сориентироваться, или же встретить одного из моих односельчан. Когда ни то, ни другое мне не удалось, и я совсем выбился из сил, я решил, что сейчас мне лучше всего постучать в первый попавшийся дом и надеяться, что мне отворит дверь кто-нибудь из моих старых знакомых, еще не забывших меня.
Я остановился перед дверью, поразившей меня своим особенно ветхим видом и казавшейся такой низкой, что мне пришлось бы очень сильно нагнуться, если бы я захотел войти внутрь. Сквозь дверную щель пробивался слабый луч света и доносился смех и голоса. Я постучал в дверь так громко, чтобы обитатели дома наверняка услышали меня даже во время их шумной беседы. Но тут кто-то за моей спиной сказал мне: “Здравствуйте!”
Я обернулся и увидел девушку лет 20-и, она стояла чуть поодаль в темноте и была одета в старые заплатанные джинсы и рваную кофту.
– Вы только что прошли мимо меня и не заметили, как я вас позвала, – сказала она.
– В самом деле? Ну, тогда извини. Я вовсе не хотел тебя обидеть.
– А вас зовут Флетчер?
– Да, – ответил я, слегка польщенный [4].
– Венди так и подумала, что это вы, когда вы проходили мимо нашего дома. И мы все переполошились. Ведь вы же были одним из этой общины, да? С Дэвидом Мэггисом и всеми остальными…
– Да, – ответил я, – но Мэггис едва ли был самой важной персоной, я даже удивился, что ты назвала именно его. Было много других, гораздо более значительных личностей.
Я назвал наугад несколько имен и с интересом наблюдал, как девушка кивала в знак того, что они ей знакомы.
– Но всё же это было давно, еще до твоего рождения, – сказал я. – И я приятно удивлен, что ты знаешь о таких вещах.
– Это было до нашего рождения, но мы – большие знатоки вашей общины, мы знаем о ней больше, чем наше старшее поколение, жившее здесь. И Венди мгновенно узнала вас только по вашим фотографиям.
– Мне и в голову не могло прийти, что молодежь могла так заинтересоваться нами! Простите, что прошел мимо вашего дома. Но вы же видите, теперь я постарел, и, пустившись в путь, слегка заблудился…
Из-за двери опять послышалась какая-то шумно-веселая беседа. Я снова постучал в дверь, на этот раз уже раздраженно-нетерпеливо, хотя я и не горел таким уж страстным желанием поскорей расстаться с этой девушкой. Она бросила на меня быстрый взгляд и сказала:
– Люди вашего времени все такие. Дэвид Мэггис приезжал сюда несколько лет назад. В 93-м, или, может быть, в 94-м. Он был таким же. Немножко рассеянным. Рано или поздно это должно было случиться с вами, вечными странниками, любящими постоянно быть в пути.
– Так значит, Мэггис был здесь… Как интересно… Хотя, ты знаешь, он был не из числа по-настоящему значительных фигур, и тебе не стоит слишком уж увлекаться мыслями о нем. А между прочим, может, ты скажешь мне, кто живет в этом доме. – Я снова с силой ударил в дверь.
– Петерсоны, – сказала девушка. – Это старая семья. Возможно, они вас помнят.
– Петерсоны… – повторил я, хотя эта фамилия мне ни о чем не говорила.
– А почему вы не хотите зайти к нам? Это так бы воодушевило Венди, да и всех нас! Для нас это поистине удача поговорить с живым героем тех дней!
[5]– Да, мне это было бы очень приятно. Но сначала мне нужно устроиться на ночлег. Ты говоришь, Петерсоны?
Я снова начал колотить в дверь, на этот раз чуть ли не бешено. Наконец дверь распахнулась, обдав меня домашним теплом и ослепив ярким светом, хлынувшим на темную улицу. Из-за двери выглянул какой-то старик и, внимательно осмотрев меня, спросил:
– А не Флетчер ли это?
– Да, это я, и я только что сюда приехал. Я был в пути несколько дней.
На какую-то секунду он задумался, а затем сказал:
– Что ж, будет лучше, если вы войдете.
Я очутился в тесной, неприбранной комнате, захламленной грубыми досками и старой разломанной мебелью. Единственным источником света здесь было большое бревно, пылающее в камине, и в его лучах я мог разглядеть несколько сгорбленных фигур, сидящих в разных углах комнаты. Старик подвел меня к стулу возле камина, причем сделал это как бы нехотя, ибо, вероятно, это был его собственный стул, с которого он только что встал. Я уселся лицом к камину, так что мне было бы не очень-то удобно поворачивать голову, если б я захотел осмотреть комнату и ее обитателей. Но камин источал такое приятное тепло, что с минуту я просто смотрел на огонь и наслаждался пьянящим успокоением, струящимся на меня от языков пламени. Позади меня раздавались голоса, любопытствующие, всё ли со мной в порядке, издалека ли я приехал, не голоден ли я, и я отвечал им так старательно, как только мог, хотя и сознавал, что отвечаю невпопад. Вдруг все вопросы прекратились, и я понял, что от моего присутствия всем здесь стало очень неловко. Но едва ли это меня беспокоило, ведь я был так благодарен им за тепло камина и возможность отдохнуть.
Однако воцарившееся молчание длилось уже несколько минут, я решил проявить чуть больше любезности к этим гостеприимным людям и развернул мой стул. Но стоило мне только это сделать, как я внезапно был поражен ясным ощущением того, что этот дом мне знаком. И хотя я сегодня набрел на него совершенно случайно, но теперь я ясно видел, что это был тот самый дом, в котором я провел все годы моей жизни в этой деревне. Я бросил пристальный взгляд в тот угол, который теперь был погружен в сумрак, но который когда-то был моим углом, где когда-то лежал мой соломенный тюфяк и где я провел такое великое множество безмятежных часов, листая книги или болтая без умолку с каким-нибудь приятным собеседником, которого занесло в наш дом каким-то летним ветерком. Ведь в летние дни окна были открыты, а часто и дверь была распахнута, чтобы позволить свежему ветру свободно влетать внутрь дома. В те времена наш дом был окружен полевыми просторами, откуда беспрестанно доносились голоса моих друзей, слоняющихся среди высокой травы и спорящих до хрипоты о поэзии и философии… И вот теперь все эти бесценные осколки прошлого вдруг так мощно хлынули в мою душу, что я никак не мог удержаться от того, чтобы не направиться прямиком в этот угол комнаты, который когда-то был моим.
Кто-то снова заговорил, о чем-то меня спрашивая, но я не слушал. Встав со стула, я всмотрелся в мой угол, окутанный сумраком, и смог различить узкую кровать, застеленную старым покрывалом, которая занимала примерно то-же самое пространство, где когда-то лежал мой соломенный тюфяк. Эта кровать выглядела так привлекательно и смотрела на меня так приветливо, что я вынужден был перебить старика, что-то говорившего мне.
– Послушайте, – сказал я, – это немного нахально с моей стороны, но, вы видите, я сегодня проделал такой долгий путь, что сейчас мне, правда, очень надо лечь и сомкнуть глаза, хотя бы на несколько минут. А затем я с радостью поговорю с вами обо всем, о чем захотите.
В полумраке я заметил, как силуэты людей начали встревожено перемещаться по комнате.
– В таком случае идите сюда, ложитесь и подремлите, и не обращайте на нас внимания, – почти что сердито пробормотал какой-то незнакомый голос.
Но я не слушал его и упорно продирался через захламленную комнату к моему углу. Кровать казалась холодной и отсыревшей, ржавые пружины заскрипели подо мной, но не успел я свернуться на ней калачиком и уткнуться лицом в стену, как многочасовое путешествие прошедшего дня захватило меня и понесло прочь. Уплывая, я издали расслышал голос старика.
– Да, это Флетчер. Но, Бог ты мой, как он постарел…
– Но мы что, позволим ему вот так спать? Он может проспать еще несколько часов, а мы будем тут стоять над ним? – сказал какой-то женский голос.
– Пусть он поспит около часа, а потом мы его разбудим, – сказал кто-то другой
В этот момент смертельная усталость окончательно одолела меня. Но этот сон был прерывистым и малоприятным. Я, словно челнок, сновал между сном и явью и не мог пристать ни к одному берегу [6]. И я всё время слышал голоса, раздающиеся в комнате за моей спиной. Вот например, какая-то женщина сказала:
– Не понимаю, как я могла когда-то подпасть под его чары. Теперь он смахивает на старого нищего оборванца.
В полусне я начал спорить сам с собой, ко мне ли относились эти слова или, может быть, к Дэвиду Мэггису, но очень скоро вновь погрузился в пучину глубокого сна [7].
Когда я проснулся, мне показалось, что в комнате как-то сразу потемнело и похолодало. Я по-прежнему слышал голоса за моей спиной, но они стали тише, и я уже не мог понять, о чем они говорили. Теперь мне вдруг стало неловко от того, каким бесцеремонным образом я здесь заснул, и я еще с минуту лежал неподвижно, стыдливо уткнувшись лицом в стену. Но всё же чем-то я, наверно, выдал свое пробуждение: какой-то женский голос вдруг оторвался от общего хора говорящих и прошептал: “Ой, смотрите, смотрите!”. Еще несколько шепчущих голосов обменялись репликами, а затем чьи-то шаги направились в мой угол. Чья-то рука ласково коснулась моего плеча, я оглянулся и увидел женщину, склонившуюся надо мной, опустившись на колени перед моей кроватью. Я не мог разглядеть всю комнату (для этого надо было еще круче повернуться на кровати), но я заметил, что общий сумрак нарушали лишь тлеющие угли в камине, и в этой полутьме передо мной вычерчивался лишь смутный силуэт женского лица.
– Вот и пришло время нам с тобой поговорить, милый Флетчер, – сказала она. – Я долго ждала твоего возвращения и часто думала о тебе.
Я напряг зрение, чтобы четче разглядеть ее черты. Ей было лет за сорок, и даже в этом тусклом свете потухшего камина была заметна какая-то унылая усталость в ее потухших глазах. Но сами черты ее лица не пробудили во мне ни малейшего воспоминания.
– Мне очень жаль, но я, кажется, вас совсем забыл, – сказал я. – Если мы когда-то прежде встречались, то, пожалуйста, простите меня. В последнее время я что-то очень часто не узнаю ничего вокруг…
– Флетчер, – сказала она, – когда мы были знакомы, я была молода и красива. Ты был моим кумиром, и всё, что ты говорил, казалось мне какими-то пророчествами. И вот, ты вернулся сюда. А я столько лет хотела тебе сказать, что ты загубил всю мою жизнь.
– Ваши упреки несправедливы. Да, я во многом ошибался. Но я никогда не претендовал на звание какого-то там пророка. В те дни я только говорил, что это наш долг, что это призвание нас всех – принять участие в этой духовной борьбе. Об этих сложнейших вопросах мы знали гораздо больше, чем здешние заурядные обыватели. Если бы такие люди, как мы, всё время медлили и бездействовали, оправдываясь недостатком своих знаний и опыта, то тогда кто вообще смог бы что-то сделать? Но я никогда не считал, что я какой-то пророк, нет, вы несправедливы.
– Флетчер, – произнесла она с какой-то странной нежностью в голосе, – а ты, наверно, забыл, как соблазнительно ты приставал ко мне всякий раз, лишь только стоило мне здесь очутиться. И здесь, в этом самом углу, мы с тобой совершили все наши самые прелестные непристойности. И сейчас я с изумлением думаю о том, как так могло случиться, что когда-то меня так возбуждал этот мужчина, который теперь превратился вот в эту вонючую кучу старых лохмотьев. А посмотри на меня – я всё еще привлекательна. Хотя красота моего лица кое-где уже заштрихована морщинами, но когда я хожу по улицам нашего поселка, я нарочно надеваю облегающие платья, чтобы подчеркнуть мою фигуру. И многие мужчины засматриваются на меня, я для них до сих пор желанна. А вот на тебя уже не засмотрится никакая женщина. Мешок зловонных лохмотьев и старой плоти.
– Я тебя не помню, – сказал я. – К тому же, сейчас у меня есть более важные дела, чем любовные утехи. Гораздо более серьезные дела. Согласен, я в чем-то ошибался в те далекие дни. Но затем я делал всё возможное и невозможное, чтобы хоть чем-то искупить свою вину. Ты видишь, даже сейчас я не прекращаю свои поездки, и никогда их не прекращал. Всю свою жизнь я был в пути, стараясь возместить миру тот вред, который когда-то я мог причинить. И мои друзья-современники делали то же, но далеко не так напряженно и упорно. Могу поспорить, что, например, Мэггис не затратил для этого и малой доли моих усилий.
Женщина ласково провела рукой по моим волосам.
– Посмотри на себя… Когда-то мне было так приятно расчесывать пальцами твои волосы… Посмотри на эти грязные колтуны: я уверена, что там уже завелись вши, блохи и другие паразиты.
Но она продолжала расчесывать пальцами мои грязные колтуны. Однако, несмотря на все ее усилия, никаких эротических ощущений я не почувствовал. Напротив, как мне показалось, что-то материнское было в этих ласках. И словно какая-то незримая защитная пелена покровительственно обволакивала меня со всех сторон, и я снова начал засыпать. Но вдруг она прекратила свои ласки и хлопнула меня ладонью по лбу.
– Хватит спать! Почему ты не хочешь разделить нашу беседу? Ты должен многое нам объяснить, – с этими словами она встала с колен и отошла в сторону.
И только теперь я развернулся на кровати достаточно круто для того, чтобы осмотреться. Я увидел, как женщина обогнула гору рухляди посреди комнаты и села в кресло-качалку возле камина. Еще три человека сидели, сгорбившись, возле угасающего огня. В одном из них я узнал того старика, который открыл мне дверь. Двое других вроде бы были женщинами того же возраста, что и моя старая знакомая, и они сидели рядом на чем-то похожем на ствол дерева.
Старик заметил, что я повернулся, и указал на меня всем остальным. Все четверо продолжали сидеть неподвижно и молча. И отсюда напрашивался ясный вывод: пока я спал, они говорили только обо мне и обсуждали мою персону весьма основательно. По выражениям их лиц я даже мог предположить общее направление их разговора. Например, они наверняка какое-то время с интересом обсуждали ту девушку, которую я встретил на улице, и размышляли над тем, какое впечатление я мог произвести на нее и на ее ровесников. При этом старик, наверно, сказал: “Эта молодежь очень впечатлительна. Я слышал, как она пригласила его зайти к ним”. На такие его слова одна из женщин, сидящих на стволе дерева, наверно, ответила так: “Но сейчас он уже не способен причинить большой вред. В былые времена мы обманывались не только его речами, но и всем колдовским обаянием его молодости. Но теперь если нам порой встречается такой чудак, то сам его дряхлый и изможденный облик снимает всякую завесу тайны со всех его рассказов о былых временах. Во всяком случае, положение людей вроде него уже очень сильно изменилось. И они теперь сами не знают, во что они верят”.
А старик, вероятно, в ответ покачал головой: “Я заметил, с каким чувством эта девушка смотрела на него. Да, вид у него теперь вон какой жалкий! Но как только его гордыня получит малейшую пищу, как только что-то подпитает его самомнение, как только он услышит похвалы молодежи и увидит их желание слушать его, – вот тогда его уже ничто не остановит! Он опять станет прежним. Он заставит их всех служить ему и его идеям. У молоденьких девушек вроде этой сегодня так мало того, во что они могли бы уверовать. Они могут сотворить себе кумира даже из такого грязного вонючего бродяги”.
Я думаю, примерно таким был их разговор всё то время, пока я спал. Но сейчас, приметив, как я наблюдаю за ними из моего угла, они продолжали всё так же сидеть, виновато помалкивая и тупо глядя на остатки огня в камине. Наконец, я встал с кровати. Все четверо не смогли придумать ничего поумнее, кроме как старательно прятать от меня свои глаза. Несколько минут я ждал, не скажет ли кто-нибудь из них чего-нибудь. А потом сказал:
– Хоть я и спал только что, но я догадываюсь, о чем вы тут говорили. И вам наверняка будет интересно узнать, что я намерен сделать именно то, чего вы боитесь. Сейчас я пойду в дом к этим молодым людям. И я объясню им, что им надо делать с их молодыми силами, с их мечтами и порывами, чтобы сохранить и приумножить то добро, которое еще осталось в этом мире. Посмотрите на себя, какая вы жалкая кучка трусливых людишек, способных только копошиться в своих домах, в страхе прячась от всего внешнего мира, в страхе передо мной, перед Мэггисом, перед всеми другими людьми нашего времени. Вы боитесь делать что-то во внешнем мире только потому, что однажды мы совершили несколько ошибок. А вот эти молодые люди еще не опустились так низко, еще не погрузились в вашу спячку, которую вы пытались им навеять вашими многолетними поучениями. И сейчас я пойду к ним и буду говорить с ними. И, будьте уверены, в течение получаса я разрушу все ваши многолетние жалкие усилия!
– Вы видите, – сказал старик всем остальным, – я знал, что это будет именно так. Нам следовало бы остановить его, но что мы можем сделать?
Я проломился через захламленную комнату, схватил мой рюкзак и выбежал на улицу.
Девушка всё еще стояла там же поодаль, когда я вышел. Мое появление, очевидно, не стало для нее неожиданностью, и она кивком головы указала мне путь.
Ночь была сырая и темная. Мы кружили по лабиринту узких улочек, бегущих между домами. Некоторые стены домов были такими гнилыми и трухлявыми, что, казалось, я смог бы проломить любую из них одним наскоком всей массы моего тела.
Девушка шла в паре метров передо мной, иногда оглядываясь на меня через плечо.
– Венди очень обрадуется, – сказала она, оглянувшись в очередной раз. – Венди сразу вас узнала, когда вы давеча проходили мимо нас. А теперь она, наверно, уже догадалась, что она права, потому что я отсутствовала так долго, и пока мы идем, она успеет созвать всех. К нашему приходу они все уже будут нас ждать.
– А Дэвиду Мэггису вы оказали такой же восторженный прием?
– О, да! Его приезд поистине воодушевил всех нас!
– Я уверен, это было ему очень приятно. У него всегда было чересчур развито чувство собственной важности.
– Венди говорит, что Мэггис был из числа очень интересных, но вы были, безусловно, важным лицом. Она думает, что вы были действительно значительной фигурой.
С минуту я задумался над этим.
– Ты знаешь, – сказал я, – мое мнение по очень многим вопросам теперь сильно изменилось. Если Венди надеется услышать от меня всё то, что я имел обыкновение говорить в те далекие времена, то, увы, ее ждет разочарование.
Девушка сделала вид, что не расслышала этих слов, но продолжала целенаправленно вести меня через скопления домишек.
Через некоторое время я услышал, что кто-то идет за нами на расстоянии около дюжины шагов. Сначала я предположил, что это прогуливается какой-то местный житель, и я не решался оглянуться. Но вот моя спутница остановилась возле уличного фонаря и обернулась. Я был вынужден сделать то же самое. К нам подходил какой-то человек средних лет, одетый в темное пальто. Приблизившись, он протянул мне руку и приветливо пожал мою, однако при этом не соизволил улыбнуться.
– Ну вот, и ты здесь, – сказал он.
Внезапно я узнал этого человека, хотя мы с ним в последний раз виделись, когда нам обоим было по десять лет от роду. Его звали Роджер Баттон, он был моим одноклассником в той канадской школе, куда я ходил два года, пока моя семья не вернулась в Англию. Роджер Баттон не был таким уж особенно близким моим другом, но он старался держаться вблизи от меня, ибо был робким и пугливым мальчиком, а мы с ним оба были британцами. С того времени я не видел его и не слышал о нем ничего. И вот теперь, рассматривая его в свете уличного фонаря, я был поражен тем, как немилосердны были прошедшие годы по отношению к нему: голова лысая, лицо изъедено оспой и испещрено морщинами, фигура устало-сутулая, – вот во что он превратился! Но при всем том не было никаких сомнений, что передо мной был мой друг детства.
– Роджер, – сказал я, – сейчас я иду в гости к друзьям вот этой барышни. Они специально собрались, чтобы встретиться со мной. В противном случае я бы не преминул тебя навестить сию же минуту. Но я обязательно это сделаю, я уже наметил себе сделать это перед тем, как я хоть немного посплю этой ночью. Я уже пообещал сам себе: как бы долго ни продлилась моя встреча с этими молодыми людьми, сразу по ее окончании я пойду и постучу в дверь Роджера [8].
– Не беспокойся, – сказал Роджер Баттон, когда мы все трое вновь пустились в путь, – я знаю, какой ты занятой человек. Но нам надо поговорить. Поразмышлять о былых временах. Когда ты видел меня в последний раз, – а это было в школе, я думаю, – я, наверно, был самым настоящим слабаком. Но, знаешь, когда мне стукнуло четырнадцать-пятнадцать, всё изменилось. Я окреп не на шутку, стал чем-то вроде вожака-заводилы. Но к тому времени тебя уже давно не было в Канаде. А мне всегда было страшно любопытно, что бы между нами произошло, встреться мы в возрасте пятнадцати лет. Я уверен, наши отношения были бы совсем другими.
При этих его словах воспоминания опять нахлынули на меня. В те далекие дни Роджер Баттон чуть ли не боготворил меня, а я в ответ всячески унижал его. Однако между нами странным образом возникло что-то вроде молчаливого соглашения о том, что я унижаю его для его же пользы, что эти мои обиды полезны для него, ибо должны укрепить его. И когда я внезапно бил его кулаком в живот на игровой площадке, или проходя мимо него по коридору, вдруг одним рывком закручивал ему руку за спину так, что он кричал от боли, я делал это для того, чтобы помочь ему стать сильнее. Эти мои внезапные атаки придавали нашим отношениям какой-то очень своеобразный колорит, который заключался главным образом в том, что Роджер пребывал в постоянном благоговейном страхе передо мной. И вот теперь всё это вдруг всплыло в моей душе, пока я слушал этого изнуренного и осунувшегося человека, бредущего за мной.
Роджер Баттон, видимо, уловил ход моих мыслей.
– Да, понятное дело, – сказал он, – может быть, если бы ты тогда вел себя со мной по-другому, то и я к пятнадцати годам стал бы совсем другим. Как бы там ни было, а я частенько с интересом думал о том, что случилось бы, встреться мы несколькими годами позже. В то время я уже представлял из себя нечто такое, с чем все вынуждены были считаться.
Мы снова продирались через лабиринт узких улочек между домиками. Девушка по-прежнему шла впереди, но теперь ее шаги очень ускорились. Нам едва удавалось уследить за ее фигуркой, мелькающей между домами и тут же исчезающей за поворотом прямо перед нами, и я вдруг подумал, что нам надо быть начеку, а то мы вот-вот совсем потеряем ее из виду.
– Ну, сейчас, понятное дело, я уже слегка дал слабину, – говорил Роджер Баттон. – Но должен сказать, что ты, старина, выглядишь гораздо хуже. Я – атлет по сравнению с тобой. Не вдаваясь в детали, скажем так: ты сейчас – грязный бездомный бродяга, правда? А ведь ты был моим кумиром еще довольно долго после твоего отъезда из Канады. Что бы я ни делал, я всё время думал: а Флетчер бы сделал так? А что бы он подумал, увидев, как я это делаю? И только годам к пятнадцати, вспоминая наше общее прошлое, я, так сказать, развенчал твой культ в моей душе. И тогда я стал очень злиться на тебя, понятное дело. Даже сейчас я иногда думаю об этом. Вспоминаю и думаю: “да уж, он был просто-напросто самой последней сволочью: он в то время лишь чуть-чуть превосходил меня массой тела, силой мышц, остротой ума и нахальством, и он использовал это на всю катушку!”. Да уж, если взглянуть в прошлое, то станет ясно, что за гадёныш ты был тогда. Хотя, понятно, не думаю, что ты такой сейчас. Мы все меняемся, с этим я охотно соглашусь.
– А как давно ты уже живешь здесь? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.
– Ну, около семи лет. И, понятное дело, они все здесь много говорят о тебе. Иногда я рассказываю им о нашем детском знакомстве, но всегда прибавляю: “но он, наверно, не помнит меня: с какой стати он будет помнить маленького тощего мальчишку, которым он помыкал, как собачонкой, готовой прибежать на его свист или кивок?”. Так или иначе, теперь вся здешняя молодежь говорит о тебе всё больше и больше. И, разумеется, те люди, что тебя никогда не видели, особенно склонны тебя идеализировать. Предполагаю, что ты вернулся сюда для того, чтобы всем этим выгодно воспользоваться. Что ж, ты вполне имеешь право попытаться вернуть себе былую славу.
Вдруг мы оба остановились, увидев перед собой пустое открытое поле. Оглянувшись, я понял, что мы всё это время шли к окраине деревни и уже покинули ее пределы: последние дома были уже довольно далеко позади нас. Подтвердилось мое опасение: мы потеряли нашу юную провожатую. Действительно, только теперь я заметил, что мы уже давно упустили ее из виду.
В эту минуту из-за туч выплыла луна, и я увидел прямо перед нами обширное поле, поросшее густой травой и протянувшееся, казалось, гораздо дальше пространства, освещенного лунными лучами [9].
Роджер Баттон повернулся ко мне. Лунный свет придавал его лицу какое-то нежное и даже ласковое выражение [10].
– В такое время принято прощать старые обиды, – сказал он. – И тебе не стоит так сильно терзать себя. Как видишь, некоторые люди и события из прошлого в конце концов могут вернуться к тебе. Но даже по закону никто не должен отвечать за проступки, совершенные в очень ранней юности.
– Ты, несомненно, прав, – сказал я. А затем я отвернулся и стал рассматривать окружающую нас тьму. – Но, слушай, теперь я не могу сообразить, куда мне идти. Меня, как ты знаешь, дожидается компания молодых людей у них дома. Сейчас они уже растопили камин и вскипятили чай специально для меня. А еще они приготовили сладкие булочки домашней выпечки и, возможно, даже душистое тушеное мясо! И как только та юная барышня, за которой мы только что шли, возвестит о моем прибытии, и я войду, они все тут же разразятся бурными рукоплесканиями! Я буду окружен их восторженными лицами, исполненными восхищенных улыбок! Вот что ожидает меня там! Вот только я не знаю, где именно, и как туда добраться.
Роджер Баттон пожал плечами.
– Что ты так волнуешься? Туда добраться совсем несложно. Хотя, знаешь ли, эта девушка несколько заблуждается, если полагает, что ты можешь дойти пешком до дома Венди. Это слишком далеко. Тебе нужно поймать автобус. Но даже тогда это будет долгий путь. Около двух часов, я думаю. Но не волнуйся, я покажу тебе, где ты сможешь подцепить свой автобус.
Сказав это, он пошел назад к деревне. Я последовал за ним. Чувствовалось, что столь поздний час подгоняет моего спутника поскорей вернуться домой и лечь спать. Несколько минут мы вновь покружились между домишками, а затем вышли к нашей деревенской площади. Названия площади, однако, вряд ли заслуживал этот жалкий клочок земли, поросший травой и освещенный одиноким уличным фонарем. А за пределами этого светлого круга едва виднелся в темноте ряд магазинчиков и лавочек, уже закрытых на ночь. Повсюду царило совершенное безмолвие и полная неподвижность, которую нарушал разве что туман, тихо стелющийся вдоль земли.
Роджер Баттон остановился перед этой освещенной зеленой лужайкой и указал на нее пальцем.
– Вот тут, – сказал он. – Ты должен стоять вот тут, чтобы поймать автобус. Напоминаю, путь предстоит не близкий. Около двух часов. Но не беспокойся, твоя молодежь тебя дождется, я ручаюсь. Кроме тебя, у них сегодня уже не осталось почти ничего, во что они могли бы верить.
– Но уже очень поздно, – сказал я. – Ты точно знаешь, что автобус придет?
– Абсолютно точно! Хотя, понятное дело, тебе придется подождать. Но в конце концов автобус придет. – Он коснулся моего плеча, как бы желая приободрить меня. – Вижу, тебе будет немного одиноко вот так стоять здесь. Но как только автобус придет, ты сразу воспрянешь духом, поверь мне. Ручаюсь тебе. Этот автобус всегда – само воплощение радости: он ярко освещен, везет множество веселых людей, они смеются, шутят и тычут пальцами в окно. Как только ты поднимешься в автобус, тебе станет тепло и уютно, другие пассажиры примутся болтать с тобой и, может быть, предложат чего-нибудь выпить и закусить. Они, может, даже будут петь, если водитель разрешит. Одни водители это одобряют, другие – нет. Ну, Флетчер, пока, приятно было тебя видеть.
Мы обменялись рукопожатием, а затем он повернулся и пошел прочь. Я увидел, как он растворился в темноте, проскользнув между двумя домами.
Я вошел на освещенную лужайку и поставил мою сумку к фонарному столбу. Я прислушался, надеясь уловить отдаленный звук мотора, однако в ночи царила полная тишина. Но, несмотря на это, светлый образ автобуса, нарисованный Роджером Баттоном, очень радовал меня. А еще я представлял себе тот прием, который ожидает меня под конец сегодняшнего путешествия, эти восторженные, исполненные обожания, юные лица… И я чувствовал, как в глубине моей души возрождается надежда.
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА:
[1]
Kazuo Ishiguro (родился в 1954 г.), весьма популярный среди интеллектуалов английский писатель японского происхождения. Является, по мнению “Таймс”, одним из “50-и крупнейших британских писателей, творивших после 1945 года” (The 50 greatest British writers since 1945// The Times. 2008-01-05. Retrieved on 2010-02-19). Его роман “Остаток дня” (The Remains of the Day) завоевал Букеровскую премию в 1989 г. и лег в основу известного фильма с Энтони Хопкинсом, номинированного на “Оскар” в 1993 г. По его роману-антиутопии “Не отпускай меня” (Never Let Me Go) недавно снят фильм с очаровательной Кирой Найтли в главной роли (что, однако, не спасло фильм от полного провала в прокате).[2]
В подлиннике: “A Village After Dark”. Рассказ впервые опубликован в популярном литературно-публицистическом еженедельнике “The New Yorker” 21 мая 2001 года, полный текст есть в интернете (http://www.newyorker.com/archive/2001/05/21/010521fi_fiction?printable=true). Подробный литературно-критический анализ данного рассказа см. в следующем номере журнала в рубрике “Примечания переводчика”.[3]
В подлиннике игра шипящими звуками: “and come to exercise such influence”.[4]
В подлиннике игра слов:«You’re Fletcher, aren’t you?»
«Yes,» I said, somewhat flattered.
[5] Вероятно, речь идет о движении хиппи, охватившем весь англоязычный мир на рубеже 1960-х и 70-х годов. Видимо, Флетчер и Мэггис были некими духовными вождями одной из общин хиппи, существовавшей в этом селенье.
[6] В подлиннике: “I drifted between sleep and waking”, возможно, намек на античный миф о Хароне.
[7] В подлиннике: “but before long sleep engulfed me once more”, возможно, отсыл к рассказу Эдгара По “Нисхождение в Мальстрем” (A Descent into the Maelström). Возможно также, отсыл к стихам из книги “Исхода”: “Пучины покрыли их, и они пошли в глубину, как камень” (Исх. 15:5).
[8] Возможно, отсыл к книге “Откровения” (“Апокалипсис”): “Вот, Я стою у двери и стучу…” (Откр. 3:20). Эти слова обращены к Ангелу Лаодикийской церкви, которого Бог обвиняет в “теплохладности”, то есть в отсутствии религиозного рвения. Примерно те же обвинения Флетчер только что адресовал семье Петерсонов.
[9]
В подлиннике игра шипящими, назальными и латеральными звуками, заставляющими вспомнить шелест травы и завывание ветра: “At that moment, the moon emerged, and I saw we were standing at the edge of a vast grassy field—extending, I supposed, far beyond what I could see by the moon”.[10] Здесь не исключен намек на новеллу Мопассана “Лунный свет” (Clair de lune), где свет луны как бы “растапливает” душу главного героя (религиозного фанатика, ненавидевшего женщин и презиравшего земную любовь).