(фрагменты, перевод А. Бабичевой)
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 36, 2012
Дэвид Розенберг
Потерянная книга Рая
(фрагменты, перевод А. Бабичевой)
От переводчика
Потерянная Книга Рая
Глава I
Мы встречаем Адама уже посреди райского сада, когда он дает имена растениям. Из этого можно заключить, что когда-то существовал некий пролог к Библии, утраченный в дошедшем до нас тексте. Но также возможно, что никакого пролога не требовалось, и повествование всегда начиналось с Адама, ищущего свою Еву среди других созданий. В любом случае, здесь мы впервые сталкиваемся с Адамом, дающим имена растениям, в сценах, которые не существуют больше ни в каких древних текстах. Я рискну предположить, что его занятие было навеяно распространенными тогда сельским хозяйством и садоводством – культурой, корни которой уходят в выгон стад и разведение овец.
Для Адама каждое данное им имя – это первый опыт общения, который обещает долгожданную близость. Присвоение имен – это целая миссия, это поиск пары, которая, однако, не может быть найдена просто потому, что она еще не была создана. Эта часть повествования не была искажена автритетами прошлого, это – уникальное отклонение, древнееврейский поворот событий потрясающего значения, ибо ни один текст из тех, что мне доводилось встречать в библиотеках Востока, не трактует сотворение Адама и Евы как столь раздельное. Посему нужно признать, что история богов, которая была исключена из ныне доступного нам текста еще до того, как он был переписан и переведен, изображала сотворение и Адама, и Евы.
Тем не менее, текст Писания придерживается древнееврейской традиции сотворения мира из слов. Однако этот конкретный древний миф (о том, что райские растения и пища – это избранная Богом промежуточная ступень между небесами и землей) является архаичной крупицей нашей культуры, которая веками процветала и царствовала, и которая сложилась за сотни лет. В те времена, когда разведение деревьев и садов было новым достижением древних евреев, садоводство могло трактоваться как источник движения к освобождению.
Можно также заметить, что в «Книге Бытия», а именно в строках J, заявленная Адамом цель– следить и ухаживать за Садом – происходит из употребления этих же глаголов в «Книге Рая».
– Д. Р.
Адам:
Если бы я говорил с нею вздохами
губами вдыхая в губы
сжать
испить там
когда все слова проглотила как зерна
земля
обрести покой там, плодоносные
ждут дающего им имена
как я жду тебя, каждое имя
как твой поцелуй, сквозь сжатые губы зов
к памяти: я одинок,
в Раю нет зеркала
любимых глаз, хотя
все живые создания говорят
спрашивают у меня свои имена
и чтут меня ведь найти Адама в земле –
сладкий запах смерти обратить в жизнь
съеденной траве взойти вновь
усыпить вино, что из женской сочится груди
зерна растений по-прежнему девственны
надеясь познать всё
себя, свои имена
их тела стремятся к солнцу, растут и растут
когда пробуждается их смотритель, земля, я сам.
Глава 2
В другом отрывке об именовании Адам осознает свое одиночество, жаждет обрести единство со своей парой, а не искать ее методом проб и ошибок. Между животными Рая нет взаимоотношений. Тогда как же Адаму случается заговорить о потомстве? Необходимо помнить, что он знакомится с процессом размножения, ухаживая за растениями; они производят всю пищу, которая может потребоваться Адаму и другим созданиям.
Присваивание имени овце, должно быть, имело особое значение для этой нации пастухов. Однако традиционный образ Адама, который не способен видеть себя и поэтому способен ошибочно принять за свою пару любое создание, будучи далеким от наших представлений о нравственном превосходстве над миром природы, переводится здесь в плоскость трагедии. В своем одиночестве Адам видит себя древоподобным, уравнивая себя с высшим предназначением древа познания и древа жизни. И этот факт также происходит из главенства древнееврейской культуры садоводства.
Сила именования Адама драматизируется его страстным сопереживанием каждому животному и растению. Настойчивое стремление найти свою пару олицетворяет его созидательную силу. А сила эта напрямую зависит от того, что Адам не боится совершать ошибки. Выражаясь современным языком, Адам воплощает эволюционный принцип многообразия. В его рамках каждый вид реагирует на каждую перемену условий стремлением в нее внедриться, таким образом, меняясь самому, с тем, чтобы в итоге населить наибольшее количество возможных ареалов.
– Д. Р.
Ее кость должна быть моей, как если б я был взят
из нее – или она из меня
она могла бы быть потомком
так же, как тело заявляет о себе
головой
неразветвленной и всегда не покрытой
когда я укрылся в ее руно она понеслась,
потом остановилась, ждала меня
я был почти оскорблен, но когда снова обнял ее,
было даже лучше – я должен ее потерять,
сказал я себе, и настойчиво искать –
без меня она тоже потеряна, моя пара
потом появилась та, что больше, кости
кольцом на макушке, как труба, чтоб позвать ее,
даже если бы она заблудилась высоко в горах.
Я узнал – когда любовно назвал их, овцы –
моя пара разделила бы мой страх,
что наши сердца могут заблудиться, хотя и оказаться
верными, возвращаясь, догоняя
немую тишину другого
как если бы извитый орган моего сердца
призвал – в ней я ищу пределы
самого себя: напряжение
там, где рождается воздух, дремота
нас окружает: все, что есть во мне,
есть и в Саду
я узнаю все, чтоб узнать ее
потеряюсь, чтоб найти ее
нет шкуры, куда бы мог я спрятать свой нос,
нет теплого бока, который мог бы нежно покусывать
нет силуэта, который придал бы форму моему взгляду
и мне закрыл глаза, мои уши
обласканные грохотом ее сердца
потеряны, худшая смерть – не касаться
древа себя самого, пустившего корни и ветви
под всеми углами играя со светом
и она скрывается от меня, моя кожа из листьев
мои кости из фруктов
мой дом – душа, гуляющая
на полуденных ветрах: дыханье Бога
на моей шее, дарит покой
когда я вижу, что тени тоже дышат
и удаляются, как живые.
Глава 3
В этой главе говорят два голоса. Адам сначала представляет голос Евы, используя современные ему идиомы, как способ показать, что она – героиня его мечтаний. Что касается голоса Евы, то он звучит как голос того, кто наблюдает за Адамом, ведь сама Ева еще не создана. Во многих древних текстах о Рае используются исключительно мечтания, и мечты Адама – это его собственное выражение одиночества, которое он испытывает. После, в добавочном отрывке, Адам говорит о том, как он дает имя тому существу, которое видит в мечтах о Еве.
Ева:
Когда хранитель их, Адам, пошевелится,
все шевелятся, как стала бы и я,
будь я всего лишь черною скалой
возможно, в забытьи он припадет ко мне,
крепко обнимет мою спину и бедра
как если б камень, высеченный в черного медведя,
я для него была бы черною смолой
на царственном пути моего господина –
привязан к полночи, поклонник солнца, раздражен
своим уходом в зиму, кольцом сворачивается, скрывается
в берлоге и неподвижно месяцами долгими лежит.
Адам:
Теперь нос чует темное тепло,
от меха жар такой густой
он представляется черным как золото в руде
и я слышу, как трава клонится перед ней,
она движется тяжело, как я, влекомый мыслью
в моей голове, как если бы ее тень
как если бы мысль клонилась перед ней, а я был бы былинкой
вот она выходит из-за деревьев в черном сиянии
каждой плоской ступней (у нее есть хвост?)
уши подходят моим рукам; во рту у нее груши и виноград
я утыкаюсь в ее заднюю ногу и глубоко вдыхаю запах ее кожи
фруктовые деревья осенью, укутывают в меха землю в перегное
я взбираюсь на ее спину, моя голова падает на её голову,
живот между широко расставленных ног
нос к носу я облизываю своё лицо
вдыхаю ее фруктовое дыхание, медовое.
Глава 4
Адам продолжает давать имена всем живым существам в Саду. В то же время получает развитие его отношение к деревьям и растениям, а именно в этой главе – к древней пальме. Адам обнимает ее как форму жизни, которая также представляет его возможную пару. Возможно, здесь играет роль ханаанейские корни священного почитания этого дерева, хотя подобные традиции – например, традиция изображения ученых мужей под пальмами – существовали и в египетской культуре.
Такое ассоциирование деревьев и учености, возможно, получает основное развитие в древнееврейской культуре. Уходящую корнями глубоко в историю, еврейскую традицию множественного толкования, когда постепенно одна книга трансформируется в другую, можно сопоставить с греческим понятием миметического искусства. Новые плоды, как и новые книги, указывают на важность памяти. И вновь Адам как смотритель Сада должен учиться у растений и позволять им размножаться. Так и традиция множественного толкования насыщает древнееврейскую культуру, а древние комментарии Деборы[1] служат иллюстрацией.
— Д. Р.
Адам:
Возьми эту пальму, которая восхищает меня, она распустила
свою членистую голову, дикую
как голова ученого мужа, она говорит
напрямую с моими мыслями, пренебрегая звуком –
как свет очерчивает дерево, придает ему цвет и форму
так же слова очерчивают мысль
каждый лист как перо пальца
сложены в веер: племя
ласковых, словно мать, ветров
или любое из растений и существ, которым я дал имя –
но так чисто как звук в темноте она говорит
волос непрерывный голос беседы,
который превращается в милое детское бормотание
пока я оставляю свой нос по ветру там
голос становится мудрым хозяином
пальцы ласкают моё ухо:
это листья, которые учат меня заботе
открывать губы смело
принимать молоко ореха –
проповедник сладкого, я бы сказал
посредник, плод кокоса.
Глава 5
И снова голос Евы как голос наблюдающего за Адамом слышится в мечтах, как и в главе 3. И снова этот прием помогает изобразить одиночество Адама, ищущего свою пару. Хотя нам это может показаться забавным, по сути, в этой главе используется древнеегипетский перечень животных, описанных в человеческих понятиях. Также автор главы, кажется, опирается на еще более древнюю традицию басен о животных.
Я должен отметить, что, с большой вероятностью, автор основывается на позабытых нами древних мифах, в которых боги говорят через животных и живут бок о бок с ними.
Литературная интуиция Деборы очень точна. Эта глава кажется мечтанием в бреду – Адам одержим присвоением имен. Далее, очень правдоподобной является попытка Деборы охарактеризовать источники, на которые опирался автор. Без сомнения, к ним относятся многочисленные тексты таких далеких культур, как индийская, из финикийских и палестинских библиотек, хроники взаимоотношений человека, животных и богов.
