Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 25, 2009
”Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто”
Ник. Рубцов
Что за Рождество выдалось в этом году – сплошные дожди! Снега нет и в помине. Даже заморозков нет. Иногда, по утрам, изморозь на траве, да и та не держится – исчезает, будто ветром слизнуло. Облака выплывают из-за горизонта, заполняют разбухшее небо, капают, капают, капают… и так без конца. Мрачный властелин фабрики облаков, притаившись вдали, за туманной кромкой леса, раскинулся на опавшей листве, задумался, раскурил свою трубку, дымит, выдыхая сизые клубы. Не в духе он: ”Отвалите от меня, не приставайте! Занимайтесь своими делами, мелюзга!” Вот и прыгает по кочкам влажная сорока, отряхивает свой ладный фрак, очищает пёрышки белоснежной манишки, вертит блестящей головкой, беспокоится – как же новости разносить в таком виде?
Воробьи – уж насколько шустрые! – и те не желают мокнуть, сидят, нахохлившись, кто где сумел найти убежище от мокрой напасти. Каркнет ворон с засохшей ветки, втянет в плечики мудрую голову, пододвинется вглубь, под прикрытие еловой лапы, лишь спугнёт хриплым карканьем стаю чаек. Чайкам что? — к воде привыкшие, полетят на утиный пруд, покружат, покружат над нырками и вернутся на скользкий луг…
Неохота в такую мокрищу людям из дому выходить. Неохота, но надо – что делать? Надо бегать по всяким делам. Зонтик, плащ, капюшон – и под дождь… Идёшь под дождём, зонта не удержишь – рвёт из рук налетевший ветер, норовит покалечить спицы. Ну, всё. Ещё один сломался. В мусорную урну его, безнадёжного калеку. Ладно, чёрт с ним, с дождём – не сахарные, не растаем! Идёшь без зонта, мокнешь. По озерным лужам проезжают корабли истеричных машин, поднимают фонтаны брызг. Берегись, отойди от обочины! Сторонишься разумно, идёшь, всё равно намокаешь, идёшь. Навстречу – всё хмурые лица.
Ох, ну и противный же ты, великан, повелитель фабрики облаков! И когда ты только угомонишься, затянешь кисет, затолкаешь в карман обсосанную трубку, завалишься под корягой в берлоге, уступишь место серебряной сибаритке? Зима же, зима! Ну позволь ей понежить людей снежной роскошью, разрумянить детские щёчки, закидать друг дружку снежками, звонко ухнуть, скатившись в сугроб! Пусть она разукрасит крыши, распушит, заметёт горизонт; загудит в очаге камина ярким пламенем стопки дров! Грог горячий и чашечка кофе. Примостишься поближе к огню. В старом кресле покойно, уютно. Взгляд от книги к деревьям в саду – там щеглы и синички щебечут, зависая на шариках корма, как колибри над вкусным цветком… Вот и сказка, и думы идиллия…
Рождество же всё-таки, а не Ноев потоп! Рож-дест-во! Давай я тебе объясню, какое оно должно быть. Оно – волшебное, магическое, незабываемое. Без снега нельзя. Нужно, чтобы шёл снег. Падал такими большими, важными, медлительными хлопьями. Чтоб каждая снежинка – величиной с бабочку. Такая же красивая, вертлявая, нарядная летунья – хрустальная звезда кружевной гранки. Звёздочки эти собираются в стайки, разлетаются, кружатся поющим вихрем, роятся за арками преображённых стёкол. Ах, какой рисунок! Нет, ты только взгляни на него: что за фантастическая филигрань! Тут и водоросли, и еловые лапы, и причудливые завитушки – не налюбуешься! Растопишь теплом кружочек глазка: там, за окнами, в голубых сумерках вечера, всё сверкает, искрится, вспыхивает светляками снежного покрова. Когда же к полночному часу угомонятся, улягутся спать снежинки, раздвинут занавесь облака. Осветится небесный бархат тихим светом, выплывет на стражу золотой парус месяца. Покачивается парусник среди звёзд, разливает волшебный свет. И коснётся медовый луч той звезды долгожданной волхвами, чтобы знали они – совершилось. Знайте все – в эту ночь совершилось! Агнец Божий, младенец – рождён!..
О, ночь загадок, таинств и надежды! О, Великая Рождественская Ночь!
Рождество, я тебе говорю, равнодушный бездельник! Рождество…
*
Э, гляди-ка, кто идёт навстречу! Это он – неизменный обитатель фабрики облаков. Ему без разницы – что дождь, что снег. Ему и Рождество – до лампочки, он его никогда не справляет. ”Что значит – праздник на носу, и очень скоро? У него и так всегда праздник – когда захочет, тогда и праздник. Нет, он не Свидетель Иеговы. Это его сосед слева, с которым разругался, свидетель. А его там не было. Он вовсе не свидетель, он просто одинокий. Один-одинёшенек на всём белом свете, обитатель фабрики облаков. Ну, и с кем ему Рождество отмечать – с собакой? Собаке не понять. Ей тоже до лампочки – Рождество, не Рождество. Главное – что? Вывели погулять, дали поесть, погрызть мячик – вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А то ведь праздников этих у нас – пруд пруди, не сосчитать! Не поймёшь, который – к чему, вот он и запутался”. Спросишь, у него, к примеру: “Что за праздник сегодня у вас? — Да, вроде, Христос воскрес. — Так то было на пасху, дружище. — Ну и что? Он ещё раз воскрес! — И смеётся. — Много раз воскресал, — говорит. — Каждый год воскресает опять…”
— Слушай, может, придёшь ко мне на Рождество? Будут гости. Хоть раз, по-настоящему, встретишь его. Рождество всё-таки, праздник! — Потом, — отвечает, — в другой день приду – собака моя до смерти всей этой кутерьмы боится. Фейерверки, ракеты, пальба, шум, крики, дым столбом… Не поймешь – то ли война, то ли праздник? Не могу я, собака боится. Потом приду, вместе с ней…
Собака у него хорошая. Очень хорошая собака. Чёрная такая. Ни разу не мытая. Не умеет он мыть собак. Шампунь собачий купил, а как же! Есть у него такой шампунь, а как собаку выкупать – не знает. И не нужен вовсе этой хорошей чёрной собаке какой-то поганый шампунь – она летом в речке поплавает. Он ей это баловство разрешает. Умная собака. Очень умная. Всё понимает. Поглядит на окружающий мир говорящими глазами, проанализирует, улыбнётся, задней лапой за ухом почешет. Даст он ей в зубы пакетик с собачьим бисквитом – она его и тащит из магазина до дома, радуется гостинцу, попкой вертит, прохожих удивляет. Умная собака. Большая собака. И всегда улыбается. Всегда и всем. Очень приветливая собака. Не улыбается она только тогда, когда пакетик с гостинцем в пасти несёт. Тут, сами должны понимать, не до улыбки – пакетик выпадет. Это ей ни к чему. Вот этого нам не нужно. Нам этот пакетик надо до дома донести и съесть его содержимое в один присест. Такая вот умная собака. Чудная собака! Зовут её Муди. И все это знают. На каждом шагу её окликают: “Муди, Муди!”. Все знают Муди, и Муди знает всех. Все любят эту чудную, чёрную, умную, большую, приветливую, улыбчивую собаку по кличке Муди.
И вот эта Муди никогда не выходит на прогулку одна. Она выводит на прогулку своего хозяина, поэтому все знают в лицо и его. Опознают по внешнему виду, по всяким неотъемлемым признакам, главные из которых: признак первый – Муди. Бежит впереди или рядом. Второй – здоровенная садовая тачка на одном колесе. Он держит тачку за ручки. Толкает её, тащится со своей металлической тачкой, как нагруженный муравей. В замызганном высохшей грязью кузовке – фабричный ящик с бутылками из-под пива. Если бутылки полные, муравей передвигается подобно волжским бурлакам – толчками и медленным шагом, но без песни. Если же порожние — шагает бодрым пионерским шагом, но тоже, естественно, без песни. Пустые они или полные, но хозяйство это, вкупе с тележкой, звенит и громыхает, как разбитной полковой оркестр.
— Ба! Какими судьбами! — или – Откуда вестимо? — или – Куда это мы шагаем в ногу с собакой? — совершенно ненужные вопросы. Всё и так понятно. Ясно, как день. Если бутылки пустые, значит, из хаты – в магазин, если полные, значит, из магазина – до хаты. Одним словом – снуёт туда-сюда. Владельца грязной садовой тачки на одном колесе и хозяина ни разу не мытой, но чудной собаки зовут Ким-Ян. Имя такое. Здесь у всех, кроме собак и кошек, два, по крайней мере, имени. Забудешь одно, есть шанс припомнить другое, иногда – наугад. Поэтому называть его можно и Ян, и Ким, и Ян-Ким, и Ким-Ян.
Странное совпадение – у Ким Бессинджер тоже имя Ким, но она женщина. Ну и что? Собаку другого кимянского соседа, справа, зовут Миша. И собачка эта – пудель женского рода. В родословных документах одного персидского кота местного рождения значилось, и что маму его зовут Барби, отца – Флеминг, имя же их сыночку было дано экстравагантное – Распутин. Здесь дело вовсе не в искажённом произношении с ударением на “и”, и даже не в том, что котёнка окрестили фамилией распутного Распутина, будучи уверены, что это “красивое имя, прочитали на театральной афише”, а в том, что каждый волен манипулировать именами, как ему вздумается. Так что, если какой-нибудь гражданин получит имя Чан-Кай-Ши, то это, вероятно, будет девочка, которую можно величать и Чан, и Кай, и Ши; и Чан-Кай, и Кай-Ши, возможно, Чан-Ши, Ши-Кай, Кай-Чан. Короче, ши! Канчишай шинкайшить! Прекрасное предложение! Так и сделаем. Продолжим портрет Ким-Яна. Во избежание же путаницы и недоразумений, будем величать его коротко и просто – Ян.
Надо заметить, что двойным у Яна является не только имя. Лицо Яна также имеет пару посменных выражений, а именно: озлобленное и хмурое; весёлое и доброе. Смена выражений лица двуликого Януса зависит от собственного настроения. Оно, в свою очередь, зависит от принятия вовнутрь жидкости, что плещется в бутылках. Их возят туда-сюда в тачке, которая находится под предводительством Ким-Яна и охраной чёрной Муди. Посему местным гражданам практически невозможно не столкнуться с Яном, вечно снующим со своей одноколкой из хаты и до хаты. На него, так или иначе, натыкаются все. Натыкаются, здороваются с его собакой и шпарят дальше по своим делам. Остановиться и поболтать с ним – равносильно признанию Тома Сойера строгому учителю: “Я остановился на улице поболтать с Гекльберри Финном”, — поскольку местный пария Ян находился в печальной опале. Это был грустный факт. Для совсем одинокого человека – грустнейший.
Чтобы не зацикливаться на своём одиночестве, Ян заводил себе всякую живность: рыбок, птичек, цветы в горшочках. Поплавав с недельку в мутной воде аквариума, к стенке которой Ян прицепил картинку с морским видом, рыбки подохли. Вслед за ними отправились и птички, но не все. Запыленные цветы в горшках с то пересыхающей, то переувлажнённой землёй погибали один за другим. Но Ян не унывал. Вместо капризных цветов он приобрёл неприхотливые кактусы. От обилия воды, (если хозяин, потыкав пальцем окаменевший грунт, решал, что время полива настало), они вываливались из горшков кверху тормашками, обучая Яна смотреть в корень вещей. Ян смотрел, смотрел на сгнившие корни, недоумевал, пожимал плечами и брался за воплощение другой идеи. Недолго думая, он обзавёлся тремя здоровенными клетками и заполонил ими свою маленькую гостиную, отчего та помрачнела и приобрела разительное сходство с тюремной камерой. В клетки он переселил выживших птичек. Затем, с энтузиазмом фаната, стал прикупать новых, выбирая самых яркопёрых и звонкоголосых. Дабы рассеять настырное впечатление мрачности – клетка есть клетка, и ничего весёлого от неё не ожидать – Ян засыпал клеточный пол песком, на песок поставил горшки с пластиковыми фикусами и стал очень надеяться, что зрительный обман придётся певцам по вкусу. Птички оптимистической трагедии яновской души не поняли, от фикусов шарахались, предпочитая сидеть на жёрдочках, откуда с удовольствием и испражнялись на широкие запыленные листья неувядающего искусства. В скором времени загаженные до экзотической неузнаваемости фикусы были выброшены на свалку, а неунывающий Ян установил над клетками индивидуальное электрическое освещение – новшество, которое птички должны были воспринимать в качестве солнца. В самих клетках он нацепил гнёзда, домики и скворечни – выбирай, кому что нравится! Теперь уж осчастливленным птичкам полагалось снести там яички и вывести маленьких птенчиков. На этом этапе довольного проделанной работой Яна посещает свежая идея. Он приобретает натуральный виноградный саженец и здоровенный глиняный кувшин для вина. Само собой разумеется, пересаживает саженец в кувшин, регулярно поливает его и абсолютно не сомневается в успехе оригинального замысла. Он уверен – лоза разрастётся, ухватится усиками за всё, что подвернётся, и превратит его жилище в обетованный рай. Ян хочет жить в раю. В своём собственном раю. А рай есть ни что иное, как зелёный сад с поющими, беспрерывно размножающимися птичками, чёрной улыбающейся собакой и кожаным, second-hand креслом, в котором он, Ян, будет сидеть, покуривая трубку и наслаждаясь пением птичек.
Помянем участь виноградной лозы секундой молчания, затем возрадуемся: птички смиловались над судьбой Яна и снесли яички. Обрадованный таким поворотом дел, сообщая всем встречным-поперечным, что живёт в раю, Ян не может налюбоваться на птичьи яйца. Он выуживает их из гнёзд, рассматривает и ахает от восторга. Ежедневно. Птенцы не вылупились. Сгнившие яйца были выброшены на пустырёк садового участка, что за дверьми гостиной – туда, куда раз в месяц вытряхивался замусоренный песок из птичьих клеток. К тому же – гляди, как удачно сложилось! — Ян засыпал отходами бывший бассейн, в котором когда-то обитали золотые рыбки. Ян сотворил бассейн из собственноручно выкопаной ямы, которую выстлал толстым пластиком и наполнил водопроводной водой. Для пущего сходства с водоёмом, а также комфорта золотых рыбок, в бассейне имелись камни, камушки, ракушки и водоросли. Ян делился с золотыми рыбками хлебными крошками со своего стола и беседовал с ними на сентиментальные темы. Наивное воображение Яна преображало днище бассейна в морское дно, где в изобилии обитает всякая съедобная для рыбок живность:
— А что? Почему бы и нет? Море, например, или местный пруд – это ведь тоже водоёмы под открытым небом со всякими там камнями, ракушками, водорослями и рыбами. Вон, птички залётные, каждый день воду из его водоёма пьют. Значит, нравится! Может, и утки пожалуют – они здесь везде шляются. За ними и лебеди прилетят – вот будет красотища, всем на зависть!
Зимой водную поверхность затянуло льдом. К весне рыбки всплыли кверху брюшками, а в гнилой воде поселились квакушки. Порадоваться вдоволь на новоявленную живность, похожую и на водоплавающих и на пучеглазых инопланетян, Яну не удалось – вонь защекотала ноздри наушников. Яну пришлось слить гнилую воду, тем самым, обездолив рай безобидных зелёных лягушек. Лягушки сказали Яну своё последнее ”прости” и вернулись к бывшему месту жительства – на пруд с утками, рыбками и лебедями. Ян кое-как засыпал опустевший лягушатник и с тех пор продолжал досыпать его песком из клеток пернатых друзей, отчего на месте бывшего водоёма возник ”Помаленьку Растущий Холм”. Остатки птичьего корма пришлись по вкусу крохотным полевым мышкам. Частенько появляясь на пустырьке, они умиляли Яна своим игрушечным видом, радовали непритязательностью характера и личным дружелюбным отношением. Мышки оказались на удивление умненькими. Вычислив день ежемесячной получки Яна, (когда приобретался новый песок, а старый высыпался мышкам), они приглашали всех родственников округи и устраивали “Пир на Холме!” Весёлые пиршества привлекали не только приглашённых, но и незваных гостей. В числе последних оказались странствующие коты. Странники отличались необычайной прожорливостью, характер имели разбойничий, поведения же были фривольного. Напрыгавшись вволю, наевшись до отвала, бродяги давали ночные концерты, от которых выли и рвались наружу, в бой, местные собаки. Такие дела огорчали и псовладельцев, и разбуженных соседей. Каждый из них тоже хотел жить в своём раю, (недаром же домики, выстроенные в ряд, называются “райке-хузе”). Ночью они хотели отдыхать без проблем, отдохнувши же – мирно пить своё пиво. Возникал насущный вопрос “Что делать?!”
Тут, как нарочно, и оказия вышла. В дом вредного соседа Яна – того, с которым пожизненно разругался, пожаловала крыса. Заявилась по правам старшинства над мышами. Увидев крысу, сосед заорал благим матом, выскочил из дома и убежал. А крыса осталась там жить. Как в сказке про терем-теремок, что ”ни низок, ни высок. Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт? — Это я, вредный сосед! А ты – кто? — А я Крыса Кларисса, пусти меня к себе жить, буду дом твой сторожить!” Пустил и убежал. Вот, действительно, дурной!
— Почему бы и нет, — комментировал, посмеиваясь, Ян, — раз площадь пустая? Может, они с крысой решили обменяться жилплощадью!
Надо сказать, что, выскочив из дома, вредный человек побежал, куда глаза глядят. Это случилось с ним со страха. Он бежал и бежал, пока страх у него не улёгся – благо, тварь за ним не гналась – не Щелкунчик, на кой он ей сдался! Слегка отдышавшись и не видя преследователя, беглец очухался и предал своему бегу конкретную целенаправленность – устремился куда надо и нажаловался, кому следует. Там он сделал решительное заявление. Потерпевший предъявил власть имущим душещипательный ультиматум: ”Пока крыса там, в дом он не вернётся! Ноги его там не будет! У бывшей тёщи на могилке переночует! Стыкуется с бомжами, а те приведут фотографа и прессу! Обо всём расскажет демократам, а те достучатся до телевидения! Сплотит ряды ”свидетелей”, и те будут денно и нощно стучатся во все двери, пуще прежнего разъяснять смысл преследования мучеников! Короче, опозорит на весь мир, отомстит за свои страдания! Пусть теперь крыса им плату за дом вносит!” Из вышеперечисленных аргументов последний возымел моментальное, волшебное действие. Вредного человека успокоили, посоветовали не впадать в крайности, напоили газировкой. Пока лишённый речи жалобщик икал, власть имущие воспользовались паузой: клятвенно заверили потерпевшего, что сию же минуту направят к месту происшествия совершенно изумительного специалиста по ловле крыс. Сказано – сделано. Направили.
Поначалу специалист опростоволосился – не сумел разработать план молниеносного захвата. Он ловил треклятую крысу целых два дня. Крыса оказалась со стажем. Она была хитрой и опытной, как и подобает отъявленному врагу. Съезжать из дома она не желала. Ей там нравилось. Может, у неё никогда и не было дома. Возможно даже, она была не местного, а иноземного происхождения. Припёрлась, понимаешь, из другой страны, по стопам африканских вшей и чёрных испанских слизней, пожирающих датские леса. Такая миграция вполне возможна – чего только не бывает на том и на этом свете!
Наконец, в ночь со второго на третий, тварь удалось изловить. Голод не тётка, у вредного человека дома – шаром покати, кроме пивных бутылок и брошюрок – ни хрена, и мудрый ловец не оплошал, подбросил крыске свиную колбаску, а сам затаился, будто его там нет. Вот она и не вытерпела – попалась, голубушка, попалась! А, чтобы дважды не вытирать саблю, заодно расправились и с полевыми мышками. Яну же, как основателю общества грызунов, было строго-настрого наказано: холмик извести в кратчайшие сроки; мышей впредь не баловать, лягушек не заводить! В случае появления нелегальной живности немедленно звонить по такому-то номеру! Получив оное предупреждение в письменном виде, держа вверх ногами листок с машинописным текстом, Ян долго и нудно изучал его, чесал в затылке. Хорошо, другой сосед – пузатик, всеми деталями внешнего облика схожий с Санта Клаусом – помог разобраться. Перевернул листик, прочитал. Поставил человек, как говорится, все точки над ”и”. Этот Санта работал водителем такси. Посему знанием людей и законов мог переплюнуть любого платного адвоката. Если у Санты была охота, он уделял пять минут своего (расписанного по минутам) времени, дабы дать жаждущему дельный совет. В случае Яна он делал это совершенно бесплатно. Безоговорочное же согласие и пятиминутная охота возникали, когда проситель намекал на благодарность. Мол, не терпится отблагодарить такого хорошего человека. Ну, каким-нибудь пустячком. Подыскать пустячок было делом нехитрым, необременительным, с психологической же точки зрения – занимательным, ибо Санта любил покушать. Хлебом его не корми – дай сладенького. Страсть, как любил это дело. Протянешь ему коробочку конфет, он в неё и вцепится мёртвой хваткой. Тянет к себе, дрожит, волнуется, как бы не передумали дарить. Впрочем, и хлебом насущным не брезговал – лишь бы вкусно было. Супчики с грибочками, пироги с мясом, пончики – никогда не откажет в просьбе. Ибо при виде еды он, образно говоря, терял рассудок. От одного вида и запаха съестного Санту трясло, как диабетика. Диабетиком он, ни в коем случае, не был. Им был его близняшка брат, которому (по медицинским параметрам) грех было не трястись на голодный желудок. На этом сходство близнецов заканчивалось. Внешне же они были не только ни капельки не похожи, но и разнились настолько, что никому бы и в голову не взбрело предположить, будто они близняшки. Вот когда затрясутся вместе при виде еды, тогда – да. Точно – близняшки. Очень уж синхронно трясутся, похоже – родные. Генетическое сходство налицо. Во всех других отношениях Санта был тоже молодцом: покладист, спокоен, ума не занимать – профессор, да и только. Пил Санта, по обыкновению, с вечера пятницы до воскресного вечера. И не только пиво – всё. Особенно жаловал виски, привередливым не был. Выпивая, становился ещё добрее, болтал без продыху, повторяя на все лады первую же схваченную мысль. И никакой, заметьте, агрессии – совершенно безобидный, чудный человек. К чести его следует отметить, что и за баранку никогда не садился выпивши – рулил лишь в трезвом виде. Уважал закон. Такой он был законопослушный гражданин. Дома у Санты – идеальная чистота, после выпивки не опохмеляется, а смотрится молодцом, и машину водит, как бог. После смерти супруги – коллеги по профессии, остались у него на всём белом свете собака Миша, брат-близнец, да престарелая тёща. Роднёй своей считал лишь братца. Тёщу навещал в случае необходимости, обязанностей своих не забывал. Пуделиху Мишу регулярно выгуливал, водил к парикмахеру на стрижку и мойку. Заказывал стричь очень коротко, чтоб потом не возиться. Поэтому белая королевская пуделиха Миша не имела той выпендрёжной причёски, которую обычно делают пуделям. Небольшой хохолок на макушке – и все дела. Коротко подстриженная шёрстка кучерявилась густыми тугими завитушками, как у африканцев. Ну, нету у человека времени на всякие заморочки: ему и за братом надо поухаживать, и в гости пойти, и по миру поездить, и людям советами подсобить. Вот какой замечательный человек был у Яна соседом! Стало быть, и его мир – не без добрых людей. Одним словом, добрый человек и помог, и подсказал. Обошлось. Про крысу забыли. Однако с очередной мечтой – приручением и дрессировкой полевых мышек – Яну пришлось расстаться.
Тогда Ян, пристыженный общественным порицанием, принимает героическое решение – превратить пустырёк в цветущий сад. В этот летний сад он будет выставлять клетки с птичками – пусть радуются природе! И Ян замелькал туда-сюда со своей тележкой, полной – соответственно замыслу – всякой всячиной. Бедный, бедный Ян! Надо ли рассказывать, как буйно проросшие сорняки обезглавили чахлые цветочки? Нет, не будем этого делать. Оставим пережитые садовые страсти в прошлом. Вернёмся-ка лучше к действительности и взглянем на реальную картину: пустырёк засыпан серым гравием, на гравий поставлены фигурки птичек, зайчиков и черепах. Фигурки не надо ни кормить, ни поливать; нет нужды и пропалывать скрипучий гравий. В него всажен куст, выживающий несмотря ни на что. Одного куста показалось слишком мало, – какой же это сад, с одним-то кустом? Однако! И Ян прикупает к кусту компанию юных лесных деревьев. Сажает их в глиняные горшки, расставляет в художественном беспорядке – вот вам и летний сад! Вот и славно – тра-ля-ля! За нехваткой места в саду пара-тройка деревцев становится на страже у парадной двери, неподалеку от металлической мусорной корзины, из-за чего возникает очередная проблема.
Волоча из яновской корзины мешок с мусором, уборщики спотыкаются о гигантские горшки, в сердцах их пинают и, потирая ушибы, смачно чертыхаются. Ян не реагирует. Натягивая на корзину новый мешок, негодующий мусорщик, выражая крайнюю степень недовольства, звучно захлопывает гонг крышки – так, чтобы всем было слышно. Всем слышно. Народ вздрагивает. Ян не реагирует – не его забота, им за работу платят. И мусорщики, издёрганные людской неблагодарностью, объявляют забастовку – требуют за свой тяжкий труд повышения заработной платы. Не повысят? — пусть на себя пинают и гниют в собственных отходах! Клич поддержался другими уборщиками и солидарно разбежался по всей стране. Вот-те на – опять двадцать пять! Опять – “Что делать?!”
Как это – что? Ян, а за компанию с ним и все жильцы, получают из коммуны по письму. В письмах жильцов уведомляют, что им “надлежит подстричь растения, прорастающие перед парадным входом, до дозволенной высоты в пять (не более, не менее!) сантиметров, дабы таковые не создавали препятствий на пути уборщиков мусора, скорой помощи и других, крайне необходимых служб”.
Ничего более, как покориться очередному указу, Яну не оставалось. Он загоняет горшки с деревцами в дальний угол площадки, в вечную тень подсобки.
Радостные мусорщики выходят на работу с гордо поднятой головой и повышенной (за счёт населения) зарплатой.
Таким образом, на растительность в сумраке подсобки можно было спокойно поставить крест, чего нельзя было сказать о деревцах, растущих в горшках со стороны садового участка. Они его, можно сказать, преобразили. Молодой дубок, значительно опередив соратников, разросся ввысь и вширь. Будущая могучесть дубка, ветвистость и обильное плодоношение желудями сомнения скептиков не вызывала. Ян ликовал. Горшок под молодым исполином трещал по всем швам, но ещё крепился. Пока между горшками и саженцами шла борьба за выживание, садовник наслаждался мирным шелестом листвы, попивал пиво и раздумывал, чего бы такого ещё придумать. Думал, думал, ничего особенного не придумал – купил раскладушку. Чтобы, когда появится солнце, загорать на ней в своём летнем саду. Солнце визитами не баловало, навещали облака, частили дожди – так что и птичкам было не в радость ёжиться в летнем саду. А как хотелось человеку понежиться под знойными солнечными лучами, ощутить себя на райском островке, полном дремотного шелеста листвы, щебетания экзотических птах! И Ян пополняет компанию своих певчих новой экзотикой: приобретает двух здоровенных, кусачих, красивых, ярких, до смерти напуганных попугаев и подсаживает их в клетку с канарейками. Кенары и другая цветастая мелкотня пугаются, попугаи нервничают и психуют. Ян переселяет попугаев в отдельную клетку, где они, вроде бы, начинают чувствовать себя поспокойнее. Несмотря на отдельную площадь, заморские птицы продолжают кричать дурными экзотическими голосами, плохо жрут и не хотят учиться датскому. Тут Ян, кормивший и птиц и собаку дешёвым кормом из супермаркетов, отчаялся, раскошелился и купил дорогую книгу – о птицах. Сделал он это с целью постичь, что за невиданные птички эти попугаи, отчего да почему выкаблучиваются? Книжку купил, а прочитать – не прочитал, читать-то был не мастер. Всё больше на картинки любовался, они и затмили изначальную цель. Нашлось для книжки и другое применение. Вытирая рукавом рубахи вечно запылённую обложку книги, Ян, не без гордости, настоятельно совал её в руки случайных визитёров, дабы те удивились, восхитились и воочию убедились, что у безвестного Яна живут точно такие же птички, что и в дорогой, толстой книжке с красивой глянцевой обложкой. Тексты с описанием ухода и кормёжки, необходимые пернатым арестантам, остались загадкой. Красочные иллюстрации фруктов и овощей пролистывались, не задерживая взгляда. Аппетитно нарезанные ломтики апельсинов и ананасов кислой слюны не вызывали – Ян ни ел, ни фруктов, ни овощей, считая, что подобная пища годится лишь кроликам. “Я – не кролик!”, — сообщал он с гордым человеческим достоинством, если ему предлагали отведать растительную пищу. Собака Муди придерживалась идентичных взглядов, и птички, лишённые природных витаминов, загибались одна за другой.
– Почему? — словесного ответа на подобный вопрос не находилось.
Ян сникал, недоуменно пожимал плечами, выпячивая нижнюю губу. Глаза у него при этом становились глазами ребёнка, которого намереваются незаслуженно обидеть. Опять обидеть…
Давать же Яну советы было гиблым делом – к советам он не только ни прислушивался, но и советчиков воспринимал как врагов, посягающих на его “рай”. Он делал, что хотел. Жил, как умел. А жить он умел не иначе, как бог на душу положит.
Окончание в следующем номере журнала.