Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 21, 2008
Поднимается плавно со дна
рыба-солнце (иль рыба-луна).
поедая медузовый лес,
набирая стремительно вес.
Вид ее – рыбы-солнца — таков,
что бывалых спугнет рыбаков,
что ловили, к примеру, тунца,
только воду не пить ей с лица..
Под две тонны она наберет,
плавно двигаясь взад и вперед
на отведенной ей глубине,
как положено рыбе-луне.
И, хотя ее дом – глубина,
на поверхность всплывает она,
и выпрыгивает из воды,
оставляя смешные следы.
Оглядится – в полете пока,
напугает со сна рыбака,
и обратно уходит ко дну
на удобную ей глубину.
Так бы мне, так бы, может, и мне –
оставаться бы на глубине,
чувства разные молча тая,
но не рыба я. Рыба – не я.
При луне
Не равнодушье,
но уже круг их,
людей, к которым
неровно дышишь,
чье слово слышишь.
Так тихо в мире
бывает ночью.
Луна заглянет
в нору барсучью,
но ей там скучно.
Осветит мельком
летящий облак,
лицом, как ангел,
по воле Божьей
на нас похожий.
И не усталость,
а стало позже,
и бумеранги
не привлекают –
плохая память
на то, что взято
у этой жизни
и разной прочей
(почти с натуры)
литературы
Детские фото.
Фотографии в детстве: удивленнoe личикo,
Или взгляд недоверчивый — скоро вылетит птичка?
Эта девочка с бантом, мальчик с мраморным лбом…
Жизнь исчезла куда-то, не вместившись в альбом.
Третий год и десятый, вороши, разбирай,
Сколько жизни неснятой, вытекшей через край.
Плыли к Ultima Thule на цветных парусах.
Жизнь вертелась на стуле, белый бант в волосах.
Гроза в Дни Трепета
Тучи надвинулись. Темную участь.
Делят с долиной холмы.
Молнии шлют телеграммы: — Волнуйтесь.
Вот и волнуемся мы.
Кто – о прощении, кто о защите,
Молит по-своему всяк.
Ветер свистит на лету: — Трепещите!
Ах, мы трепещем и так.
***
Мимо осени поздней идешь с похорон,
Привлекая вниманье сорок и ворон.
Им какое, казалось бы, дело?
Я жива еще, хоть поседела.
Но по-новому птицы горбушку клюют,
И по-новому Баха играет Глен Гулд,
Чтобы весть из концертного зала
Не утешила, а потрясала.
Про причины
Ищут разные причины, без причины – не хотят.
Все, что было, все, что будет, тонко связывают в нить,
Мы на то с тобой и люди – чтоб всему причине быть.
Без причины прыщ не вскочит, и не блещет лунный луч,
Беатриче Дант не хочет, не гоняет ветер туч,
Солнце не встает над нами, даль не будет голубой,
Конь не прядает ушами без причины хоть какой.
Сыч не ухнет за сараем, и не пискнет мышь в дому…
Просто мы не точно знаем, что на свете почему.
***
Стали крайними. В смысле – старше нет никого.
И – мороз по коже от того, от сего,
Станешь крайним, поймешь, а раньше нас не тревожат.
Станешь дико поглядывать то на дверь, то в окно,
Крикнешь: папа – тебе ответит эхо одно,
Крикнешь: мама — в ответ оно же.
.
Знаешь, с краю – оно, наверно, в чем-то верней,
Наблюдать удобней, и видно то, что крупней,
Например, звезда или башня – пейзаж соцарта.
Так недавно мы были в сердцевине, внутри,
Но ушли от центра, начались пустыри
И края за картой.
С краю видно, как жизнь извилиста и крива,
И обрывист берег, коротки рукава,
Как случайно выпала, чтобы не повторяться,
Как бесплотно все, чем она на деле жива,
Как Шекспир заметил: слова, слова, слова,
Заучи их на память — они потом пригодятся.
When the hedgehog travels furtively over the lawn…
Thomas Hardy
Для ежика в саду пол-яблока оставит
Ребенок у крыльца.
На блюдечке еще мороженое тает,
И лету нет конца.
Как бронзовка в руке – воспоминаний горстка
О небе, о судьбе,
И на похоронах знакомого так горько
Я плачу о себе.
Так жалко, так легко, так нежно, так недолго…
За столько много лет
Себя не приучить к утратам, все без толку.
И врут, что смерти нет.
Но сказано стихом — и нежным и жестоким —
О небе, о судьбе,
И плачешь о чужом — о странном и далеком,
Как плачут о себе.
И ночь за каждым днем прожитое итожит,
Луна глядит окрест,
И шумно под кустом голодный рыщет ежик:
Он яблоков не ест.
Дни с позолотою
Потянет временем, где в нити заплелись
Дни с позолотою, спадающею вниз.
Незавершенное прошедшее в кредит
Зачтется будущим, и с крыш перелетит
На мостовые, и застынет поутру
На пролетающем декабрьском ветру.
И все про снег начнут писать, и все про снег,
Про то, как медленно белеет человек;
Сначала — волосы, и вот уж декабрем
Он принят к описи. И память с фонарем,
Подслеповатая, глядит туда, в окно,
Где к позолоте чернь подмешана давно.
Несовершенному прошедшему вослед
Глядит из будущих недостоверных лет
На нити золота, что даже сквозь года
Блестят, хоть радости не дарят, как тогда.
Spectator
Какие совы тут по ночам, какие тут ракуны!
То так бесшумны, то вдруг — кричат; то зримы, то не видны.
Какие коршуны в синеве, койоты в ночных полях!
А я гуляю в густой траве с названием древним “страх”.
Какие твари тут шелестят, какие птицы поют!
А я слежу, как они летят, гляжу, как они снуют,
Как быстр рассчитанный их полет, прекрасно движенье тел!
А кроме меня никого и нет, кто слушал бы и смотрел.
Как тут таинственно при луне, как ярко — при свете дня!
Как происходит это – при мне, и до, и после меня.
Как представление – вся земля, хотя и не в нашу честь,
Но слушаю и глазею я, и я для чего-то есть.