Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 21, 2008
«Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью,оплеванного, может быть, еще в лице родителей будущего скитальца, на его же глазах»
По прочтению “Бесов” сразу возникает вопрос – а где же Власть, против которой борются гротескные революционеры во главе с Петей Верховенским? Кем или чем выражен институт Власти в романе, кто ее напрямую представляет или же символизирует? Против кого и против чего направлена деятельность сына Степана Трофимовича и нескольких человек, сагитированных им для вступления в революционную ячейку?
На первый взгляд, кроме яростного желания изменения действительности и сакрализации всего, что исходит из Запада, в мироощущении “революционеров” романа “Бесы” трудно что-либо еще найти. К тому же в “Бесах”, если не брать случая с Федькой Каторжным, однажды, будучи крепостным, проигранным Степаном Трофимовичем в карты, небольшого волнения в среде фабричных рабочих, а также совращения барчуком Ставрогиным малолетней Матреши, вряд ли можно отыскать какую-либо социальную несправедливость, ощущаемую или понимаемую героями произведения как унижающее человека неравенство, ради борьбы с которым стоило принести в жертву того же несчастного Шатова.
Художественная реальность романа такова, что у читателя волей или неволей складывается впечатление об определенной искусственности революционного порыва Петра Верховенского и его подопечных, из-за чего “борцы” “Бесов” выглядят остервенелыми и неадекватно реагирующими на действительность личностями, помеченными либо помешательством, либо несущими в себе психические комплексы, причиной возникновения которых была отнюдь не социальная несправедливость, а ущемленное детство и другие непримечательные и имеющие отношение только к каждому персонажу в отдельности реалии жизни.
На страницах романа с уст Петра Верховенского и членов созданной им революционной ячейки не единожды слетают объяснения, которые, в целом, ничего не говорят об их борьбе с конкретным институтом Власти или с ее представителями, а лишь в общих чертах рисуют их желание бороться с общественными и нравственными устоями. Лямшин на вопрос следственных органов – “для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей?” [1; 616], отвечает: “для систематического потрясения основ, для систематического разрушения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, <>вдруг взять в свои руки”[1; 613].
Отсюда снова возникает вопрос – а что понимали под “кашей”, то есть под потрясением основ и разрушением всех начал Николай Ставрогин и Петр Верховенский? Ведь какими бы не были общественные устои, институт Власти и место и роль в нем власть имущих как раз и вырастают из данных общественных устоев и являются их органической частью. Следует заметить, что в романе персонажи, реально представляющие собой Власть, показаны, в первую очередь, в образе так называемого прежнего губернатора, Ивана Осиповича, приходившегося Варваре Петровне, матери одного из главных “бесов”, близким родственником, когда-то даже ею облагодетельствованным. Супруга Ивана Осиповича трепетала при одной мысли не угодить Варваре Петровне, “а поклонение ей (Варваре Петровне) губернского общества дошло до того, что напоминало даже нечто греховное” (здесь и далее выделено мной – Николаем Караменовым) [1; 43]. Другими словами, исходя из содержания романа, реальной властью при губернаторе Иване Осиповиче обладала мать Николая Ставрогина. Однажды Степан Трофимович, после назначения нового губернатора, как бы между прочим дал понять Варваре Петровне о том, каким влиянием она пользуется в обществе: “Я даже меры принял, когда про вас “до-ло-жили”, что вы управляли губернией” [1; 70].
Губернатор, пришедший на смену Ивану Осиповичу, муж Юлии Михайловны фон Лембке, полностью находился под властью своей жены. Реально губернией начала управлять Юлия Михайловна, поскольку ее муж “редко ей возражал и большею частью совершенно повиновался”[1; 325]. Оказывается, что “По ее настоянию были, например, проведены две или три меры, чрезвычайно рискованные и чуть ли не противозаконные, в видах усиления губернаторской власти. Было сделано несколько зловещих потворств с тою же целию; люди, например, достойные суда и Сибири, единственно по ее настоянию, были представлены к награде. На некоторое жалобы и запросы положено было систематически не отвечать”[1; 325].
Соперничество за влияние в обществе, а также в проявлении прямого или завуалированного поощрения или порицания того или иного человека либо общественного явления как раз разыгрывается не между прежним губернатором, который, даже уйдя в отставку, по логике вещей, должен был бы оставить после себя некоторые сферы своего личного, пусть и неофициального влияния, и новым, назначенным на его место, а между женой нового губернатора и близкой родственницей старого – между Юлией Михайловной и Варварой Петровной. Данное соперничество прекратилось, по крайней мере, хотя бы внешне, только после встречи Варвары Петровны с Юлией Михайловной в церкви, когда Варвара Петровна обратила внимание на Марью Тимофеевну, сестру Лебядкина, и решила ее облагодетельствовать и повезти к себе домой. По словам человека, от лица которого идет повествование в романе, “всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, “держала” в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если б только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит”[1; 160].
Обе “властительницы губернии и общественного мнения” держат при себе послушных мужчин, выполняющих, в символическом смысле, роль их сыновей или, в контексте традиционных отношений в патриархальной семье, их “жен”. Варвара Петровна содержит за свои деньги Степана Трофимовича, являющегося ее другом, но одновременно, по словам автора повествования, еще и опекает его как пятидесятилетнего младенца. [1; 30]. Оказывается, что для Варвары Петровны Степан Трофимович “стал, наконец <>ее сыном, ее созданием; стал плотью от плоти ее. <>Он был нечто вроде какой-то ее мечты… Но она требовала от него за это действительного многого, иногда даже рабства” [1; 31]. Уезжая за границу, “она с ним даже не простилась как следует и ничего не сообщила из своих планов “этой бабе” [1; 67].
И Юлия Михайловна держит своего мужчину в узде. Выше уже приводился пример ее непосредственного руководства губернией, поэтому нечто детское и бабье присутствует в характере и в подчиненном, относительно Натальи Михайловны, положении фон Лембке. Еще в юности, имея честь воспитываться в одном из лучших учебных заведений России, Андрей Антонович фон Лембке даже в высших классах, “когда многие из юношей <> научились толковать о весьма высоких современных вопросах, и с таким видом, что вот только дождаться выпуска, <> все еще продолжал заниматься самыми невинными школьничествами”[1; 295]. Будучи уже совершенно взрослым человеком, фон Лембке защищается от житейских невзгод, погружаясь с головой в мир детства и в детские забавы. От последнего удара судьбы – цепи преступлений, совершенных в губернии Петром Верховенским и его приспешниками – Андрей Антонович сходит с ума, то есть, опять-таки, в символическом смысле, становится младенцем. Когда ему не удалось жениться на дочке генерала, он “склеил из бумаги театр, в котором “Поднимался занавес, выходили актеры, делали жесты руками; в ложах сидела публика, оркестр по машинке водил смычками по скрипкам”[1; 296]. После, когда ему отказали в публикации написанной им повести, он “склеил целый поезд железной дороги, и опять вышла преудачная вещица”[1; 297]. Да и женился он на сорокалетней женщине, которая, если учитывать ее дальнейшую власть над ним, вела себя по отношению к нему, как его мать.
Сами же властвующие женщины, как-то Варвара Петровна и Юлия Михайловна, помимо специфического попечительства над своими мужчинами-партнерами заботятся и подготовке замены: ищут молодых женщин, которые бы в будущем могли бы занять их место или исполнять, опять-таки, относительно мужчины, подобную роль. Варвара Петровна воспитала и дала образование и приданое сестре Шатова Дарье. Она даже пытается выдать Дарью за своего мужчину-партнера Степана Трофимовича и напутствует в вопросе управления мужчиной свою бывшую крепостную: “Он тебя любить будет, потому что должен, должен; он обожать тебя должен! – как-то особенно раздражительно взвизгнула Варвара Петровна, — а впрочем, он и без долгу в тебя влюбится, я ведь знаю его. К тому же я сама буду тут. Не беспокойся, я всегда буду тут. Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептаться будет о тебе с первым встречным, будет ныть, вечно ныть; письма тебе будет писать из одной комнаты в другую, в день по два письма, но без тебя все-таки не проживет, а в этом главное. <> Помни тоже, что он поэт” [1; 79].
В напутствиях Варвары Петровны явно прослеживается, что она ставит Дарью на свое место, как бы становится молодой Варварой Петровной. И, что самое интересное, в данном случае совершенно исчезает отличие между Дарьей и Варварой Петровной, – они становятся одним и тем же лицом, только существующим в разных ипостасях, вначале одна из которых, а затем и другая должны стать внимательными подругами значимого в России человека – поэта. Не следует забывать, что, не сделав Дарью своей наследницей в деле властвования над имеющим литературную славу мужчиной, после смерти этого мужчины, а Степан Трофимович уходит из жизни по время побега от Варвары Петровны, сама Варвара Петровна пытается забрать к себе на полное попечение женщину, ухаживавшую за заболевшим во время побега Степаном Трофимовичем. Речь идет о торговке Евангелиями, познакомившись с которой Степан Трофимович сразу начинает относиться к ней, как к своей своеобразной госпоже и иногда даже путает ее с Варварой Петровной.
Впрочем, и Юлия Михайловна ищет себе своеобразную замену, но не как будущую жену своего мужа, а как женщину эмансипированную и не подчиняющуюся мужчинам. Правда, подобные действия происходят не вследствие прямого вмешательства Юлии Михайловны, а как бы под ее покровительством. Однажды, когда вокруг Юлии Михайловны образовался кружок из молодых и, по ее мнению, продвинутых людей, “шалунов”, случилась история с женой поручика, проигравшей в игре в ералаш пятнадцать рублей и за это получившая от мужа нагоняй, одна из дам “кавалькады” Юлии Михайловны заехала к бедной женщине и забрала ее к себе в гости. “тут ее тотчас же захватили <>шалуны, заласкали, задарили и продержали дня четыре, не возвращая мужу. <> Ее все подбивали тащить мужа в суд, завести историю. Уверяли, что все поддержат ее, пойдут свидетельствовать. <> Юлия Михайловна посердилась на шалунов, когда обо всем узнала, и была очень недовольна поступком бойкой дамы, хотя та представляла ей же поручицу в первый день ее похищения” [1; 305].
В другой раз с только что вышедшей замуж дочкой мелкого чиновника, семнадцатилетней девочкой-красоткой “в первую ночь брака молодой супруг поступил с красоткой весьма невежливо, мстя ей за свою поруганную честь” [1;305]. Лямшин, который был почти свидетелем дела, сообщил об этом компании молодых людей, которым покровительствовала Юлия Михайловна. На другой день, когда молодые после брачной ночи показались на улице на дрожках, веселая компания во главе с Петром Верховенским “окружила дрожки с веселым смехом и сопровождала их целое утро по городу. Правда, в дома не входили, а ждали на конях у ворот; от особенных оскорблений жениху и невесте удержались, но все-таки произвели скандал. Весь город заговорил. Разумеется, все хохотали. Но тут рассердился фон Лембке и имел с Юлией Михайловной опять оживленную сцену. Та же рассердилась чрезвычайно и вознамерилась было отказать шалунам от дому. Но на другой день всем простила, вследствие увещеваний Петра Степановича и нескольких слов Кармазинова” [1; 305-306].
В результате “революционной” деятельности Петра Верховенского и его ячейки в первую очередь, если не брать поджог с его трагическими последствиями а также убийство Лебядкина и его сестры Федькой Каторжным, пострадали две женщины, внезапно лишившиеся в губернском городке авторитета и возможности руководить общественным мнением. Были разбиты не только планы Юлии Михайловны влиять на молодежь и устроить небывалый благотворительный вечер. Эта женщина, в известной мере, еще и теряет своего мужа, как личность, ибо он сходит с ума, и как человека, занимавшего высокое социальное положение: фон Лембке, лишь только начал страдать душевной болезнью, сразу же перестал занимать должность губернатора. В свою очередь Варвара Петровна после случая, когда сын ее признался, что женат на Марье Тимофеевне, сестре капитана Лебядкина, как бы отошла в сторону от губернской жизни и тоже теряет своего мужчину-партнера: Степан Трофимович уходит из ее дома, чтобы избавиться от ее опеки, после чего в дороге заболевает и умирает.
В данном контексте интересна утрата двумя влиятельными женщинами сына и как бы сына. Юлия Михайловна, помимо мужа, теряет и своего “поклонника”, Петра Верховенского, которому она годится в матери и, объясняя свою привязанность к нему, называет мальчиком, – сын Степана Трофимовича оказался не тем, за кого себя выдавал, и после совершенных им преступлений убегает за границу. Однако и Варвара Петровна теряет своего настоящего сына, внезапно покончившего жизнь самоубийством.
Схожесть печального финала судеб двух, пребывающих под властью самых родных им женщин мужчин, усиливается еще и тем, что, исходя из содержания романа, их долгое зависимое положение от любимых женщин заканчивается и для одного и для другого помрачением разума: Андрей Антонович по-настоящему сходит с ума, а Степан Трофимович как бы впадает в детство и перестает адекватно реагировать на действительность. Примечательно, что и тот и другой имеют прямое отношение к литературной деятельности. Степан Трофимович – бывший, некогда известный в России литератор, однако уже лет двадцать ничего не пишущий, а Андрей Антонович тихо пописывает, с разрешения своей жены, дилетантские романы, которые ни один издатель не хочет брать для публикации. Степан Трофимович под присмотром Варвары Петровны играется во властителя дум и в светоча русской мысли, а Андрей Антонович вырезает и клеит из бумаги разные замысловатые игрушки.
Цепь преступлений и циничных поступков Николая Ставрогина и Петра Верховенского, как до их приезда на малую родину, так и после, почти всегда связана с унижением и оскорблением женщин. Поскольку в художественном мире “Бесов” реальной властью обладают две женщины среднего возраста, борьба против Власти в романе разворачивается как намерение подорвать авторитет двух влиятельных женщин и контролируемых ими мужчин. Обстоятельства складываются таким образом, что обе влиятельные женщины, одна чисто умозрительно, другая реально, нуждаются в легитимности своей власти через содружество или сожительство с авторитетным мужчиной, хотя во многом сами ставят такого мужчину ни во что. Юлия Михайловна – жена губернатора, и если бы Лембке не занимал высокую чиновничью должность, сфера и интенсивность ее влияния на общество существенно бы сузилась. Что касается Варвары Петровны, то она сама себе придумала некую всероссийскую значимость Степана Трофимовича и сумела распространить эту мысль в городке, хотя подобные рассуждения не мешали ей и в прямом и в переносном смысле держать своего друга-литератора в ежовых рукавицах. Не случайно первое, что делает Петр Верховенский, возвращаясь на родину, это пытается полностью нивелировать хотя и очевидный, но, однако, искусственно поддерживаемый авторитет как своего отца – друга Варвары Петровны, так и Лембке – мужа Юлии Михайловны. Впрочем, с другой стороны, Петр Верховенский своим ушлым поведением и беспринципностью просто обнажает сокрытое и доводит до логическое конца подпяточное положение Степана Трофимовича и Андрея Антоновича. В какой-то мере Петр Верховенский, совершенно не интересующийся женщинами как молодой и не жалующийся на здоровье мужчина, олицетворяет в романе подсознательные, вытесненные желания и Варвары Петровны и Юлии Михайловны. Нерадивый сын Степана Трофимовича это чувствует, и сразу же, после своего приезда, начинает фамильярно и уничижительно, притом на людях, относиться к своему отцу и к мужу Юлии Михайловны. Скорее всего, неосознанно, больше ощущая, нежели осознавая Варвару Петровну и Юлию Михайловну, как обладающих реальной властью особ, что в патриархальном обществе отнюдь не естественно, он словно бы ставит себя на место влиятельных женщин, пытается втиснуться в их, обусловленную художественным миром романа, сферу символической и реальной значимости и начинает уже совершенно открыто пренебрежительно относиться к самым близким партнерам властительниц провинциального города, а, исходя из задачи, которую ставил перед собой Ф.Достоевский, создавая роман-памфлет “Бесы”, ставит себя на место Власти вообще.
Своеобразную войну против женщин Петр Верховенский и, особенно, Николай Ставрогин начинают вести еще до того момента, как прониклись “революционными” идеями. Только лишь став совершеннолетним, Николай Ставрогин сразу бросается в разврат, то есть начинает помыкать молодыми женщинами, которые, опять же, исходя из символического контекста “Бесов”, достигнув среднего возраста, могут обрести такие же влияние и власть, как Варвара Петровна. Движимый этим чувством, он женится на сестре Лебядкина, Марье Тимофеевне, находящейся под полной властью своего брата. То есть, можно предположить, что Николай Ставрогин пытается воссоздать в своей жизни знакомую ему с детства ситуацию – взаимоотношения между влиятельной женщиной и находящегося под ее властью ее партнером- мужчиной – однако с совершенно иным смыслом, как бы перевернутую с ног на голову. Женщина в подобных взаимоотношениях совершенно ничтожна, а ее муж или мужчина-партнер вырисовывается в ее глазах в ореоле Бога. Сын Варвары Петровны отнюдь не испытывал свою силу воли, как он позже объяснял мотивы женитьбы на сестре Лебядкина, а неосознанно пошел по пути наименьшего сопротивления, чтобы иметь гарантии, что его жена или женщина-партнер никогда не обретут над ним такую власть и влияние, как этого, в силу разных обстоятельств, добилась Варвара Петровна относительно своего друга Степана Трофимовича. В раннем детстве Николай Ставрогин был, как личность, словно бы смят отношениями Степана Трофимовича с Варварой Петровной. Степан Трофимович “не раз пробуждал своего десяти и одиннадцатилетнего друга ночью, единственно чтоб излить пред ним в слезах свои оскорбленные чувства или открыть ему какой-нибудь домашний секрет, не замечая, что это совсем уж не позволительно” [1; 55]. В итоге мальчик только и знал про свою мать, “что она его очень любит, но вряд ли очень любил ее сам”, ибо “пристально следящий за ним ее взгляд всегда как-то болезненно ощущал на себе” [1; 54]. Даже достигнув шестнадцатилетнего возраста, Николай Ставрогин все еще был “странно тих и задумчив” [1; 56].
Подтверждением тому, что Марья Тимофеевна в жизни Ставрогина представляла униженную и растоптанную до ужасного состояния ипостась Варвары Петровны, является брат хромоножки, тоже, подобно Степану Трофимовичу, пописывающий, ибо его, хотя и с натяжкой, также можно назвать литератором. К тому же необходимо учитывать, что взаимоотношения Лебядкина со своей сестрой чем-то напоминают, в смысле отсутствия между ними каких-либо сексуального влечения, братско-сестринские отношения Степана Трофимовича с Варварой Петровной. В этом контексте уже непосредственно Лебядкина по отношению Николая Ставрогина, посредством своей женитьбы на хромоножке зеркально отразившего взаимоотношения Варвары Петровны и подчиняющегося ей Степана Трофимовича, и, тем самым, занявшего властную позицию своей матери, в символическом смысле можно считать настоящей женой Николая Всеволодовича. Ведь Лебядкин выполняет функции “литератора” при “властителе” или, точнее, “властительнице”, с той лишь разницей, что, в отличие от взаимоотношений Варвары Петровны со Степаном Трофимовичем, где Варвара Петровна, в смысле творчества, интеллекта и эрудиции, искренне или понукаемая женской хитростью ставит себя по отношению к Степану Трофимовичу на второй план, Лебядкин, как заметил сам Степан Трофимовия, служит при Ставрогине его “Фальстафом”, обыкновенным шутом. Варвара Петровна как бы благоговеет перед литературными способностями и литературным прошлым Степана Трофимовича, Ставрогин же просто тешится над поэтическими потугами Лебядкина.
Даже отношения Ставрогина с Лизой как в кривом зеркале отражают и манеру поведения Варвары Петровны с матерью Лизы, и подчинительное положение Степана Трофимовича относительно Варвары Петровны. Мать Лизы, Прасковья Ивановна, дружила с Варварой Петровной еще со времен их совместного учения в пансионате для девиц, однако “Варвара Петровна и всегда, с самого детства, третировала свою бывшую пансионскую подругу деспотически и, под видом дружбы, чуть не с презрением” [1; 164]. Если более подробно, то Николай Ставрогин ведет себя по отношению к Прасковье Ивановне и ее дочери Лизы, подражая своей матери. Да ведь и сама Лиза, обратившись к Шатову за помощью издавать книгу, в которой были бы собраны все интересные статьи русский газет за год, таким способом полностью повторяет ситуацию взаимоотношений Варвары Петровны со Степаном Трофимовичем, когда они вместе решили в столице издавать прогрессивный журнал. Другими словами, издательская затея Лизы говорит еще о том, что она пытается подражать и делами и самим поиском мужчины-партнера, для успешной реализации этих дел, влиятельной Варваре Петровне. Впрочем, у Лизы, как у Варвары Петровны и Юлии Михайловны, тоже есть мужчина-партнер, полностью подчиняющийся ей и терпящий все ее унижающие его выходки – Маврикий Николаевич.
Даже хулиганское поведение Ставрогина, которое после списали на его временную душевную болезнь, говорит о желании Николая Всеволодовича обнажить, хотя и до гротеска, зависимость известных людей губернского городка от влияния Варвары Петровны. То есть и в этом случае он пытается занять место своей матери. Достаточно вспомнить случай с прежним губернатором Иваном Осиповичем, который “трепетал при одной мысли не угодить Варваре Петровне” [1; 43]. На вопрос Ивана Осиповича – что могут означать выходки Ставрогина, сам Ставрогин, наклонившись для ответа, просто сжал ухо губернатора зубами.
Циничное отношение к женщине вообще и ко всему женскому, как к некоему потенциалу, могущему в будущем реализоваться во влиятельную личность, подобную Варваре Петровне, становится неотъемлемой чертой Николая Ставрогина, лишь только он стал совершеннолетним и начал самостоятельную жизнь. Это и случай с женой Липутина, которую Ставрогин нагло при муже и других жителях города поцеловал в губы, и более ранние его приключения, о которых рассказывали как о какой-то дикой разнузданности, “о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которой он был в связи а потом оскорбил ее публично” [1; 55].
Своеобразную, представляющую собой центральный нерв “Бесов” поведенческую модель, смысл которой заключается больше в дружеских, нежели любовно-эротических отношениях между мужчиной и женщиной, когда женщина имеет огромную власть над мужчиной и даже помыкает им, мы можем проследить и во взаимоотношениях Петра Верховенского и Николая Ставрогина. Воспроизведя своей женитьбой, но с точностью наоборот, данную модель, Николай Ставрогин не имел никаких интимных отношений со своей женой Марьей Тимофеевной. И дело не только в том, что, как он сам заявляет, женитьба его на этой женщине стала следствием его блажи и что Марья Тимофеевна для него, в сексуальном отношении, не привлекательна. Просто в данном случае Николай Ставрогин полностью копирует отношения Варвары Петровны с Петром Степановичем, якобы, одно время, и томившихся друг за другом, но так и не переступивших черты дружеских, сестринско-братских отношений. Что же касается Петра Верховенского, то этот молодой человек, мечтая видеть в Николае Ставрогине Ивана-царевича будущего, созданного на руинах старого мира общества, ставит себя по отношению к Ставрогину, как властная женщина к своему мужчине-партнеру. В его отношениях к Николаю Ставрогину есть даже что-то гомосексуальное, однако гомосексуальность Петра Верховенского является просто производным смысла поведенческой модели, в которой Власть должна олицетворяться во влиятельную женщину, помыкающую своим мужчиной-партнером. Петр Верховенский и пытается помыкать Николаем Ставрогины, и ему часто это удается, но проделывает он свои делишки несколько завуалировано, хотя иногда и срывается на властный, не терпящий возражений тон по отношению к Николаю Ставрогину, даже угрожает ему, наставляя на него пистолет. Не случайно Петр Верховенский, будучи молодым и не жалующимся на здоровье мужчиной, совершенно не интересуется женщинами, ибо, в символическом смысле, сам является женщиной, пытающейся полностью прибрать к рукам своего мужчину-партнера, то есть Николая Ставрогина. Однако, он и без ума от Ставрогина, и именно как женщина, как представитель противоположного пола. “Ставрогин, вы красавец! – однажды он кричит ему в экзальтации, − <>Вы предводитель, вы солнце, я ваш червяк…” [1; 392].
Несчастного Шатова Петр Верховенский и члены его ячейки убивают еще по той причине, что он своим поведением не попытался перевернуть с ног на голову суть поведенческой модели взаимоотношений мужчины и женщины. Для Петра Верховенского Шатов является изменником, потому что позволил уже обесчещенной, низведенной Ставрогиным до подчинительного положения женщине помыкать собой, и вынес ему смертный приговор за его “плаксивое идиотство” [1; 520]. Имеется ввиду любовь Шатова к Мари и восторженное преклонение перед ней, хотя она, будучи за ним замужем, стала любовницей Николая Ставрогина. Шатов благоговеет перед чужим ребенком, дочерью Николая Ставрогина, что тоже совершенно не вписывается в понимание Петром Верховенским пути обретения Власти через низвержение авторитета женщины с последующим восхождением на ее место. Однако неподчинение Шатова Варваре Петровне, хотя она пыталась влиять на него и материально помогла ему учиться в университете, полностью соответствует пониманию Петром Верховенским пути обретения Власти через переворачивание с ног на голову смысла поведенческой модели, выражающей подчинительное положение мужчины по отношению к его женщине-партнеру. По этой причине Шатов и становится соучастником “бесов”, принимается ими в их общество.
Аналогичные мотивы лежат и в основе убийства Федькой Каторжным по просьбе Петра Верховенского капитана Лебядкина и его сестры. Ожидание Федькой Каторжным вознаграждения за кровавое преступление – денег и паспорта – лишь видимая часть айсберга. В мироощущении Петра Верховенского и выходящего из этого мироощущения стремления к Власти, то есть понимания некоего определенного порядка, когда женщина или некто “женоподобный” руководит мужчиной, взаимоотношения между сестрой Лебядкина и самим Лебядкиным выглядят как анахронизм. Хотя капитан Лебядкин внешне имеет над сестрой почти неограниченную власть и постоянно физически расправляется с нею, однако она совершенно не реагирует на поведение своего брата и ведет себя по отношению к нему словно госпожа и называет его своим холопом. Подобно Шатову с его женой, Лебядкин со своей сестрой, по мнению Петра Верховенского, должны быть устранены, ибо нарушают чувствуемый им как единственно правильный и достойный миропорядок. По этой же причине и сам Николай Верховенский не помешал учинить кровавую расправу над своей женой и ее братом, хотя предугадывал преступление и знал, кто его совершит. Следует еще и учитывать, что Лебядкин выступает по отношению к Ставрогину, как его мужчина-партнер, тогда как сам Ставрогин в данном случае ведет себя подобно властной женщине, в контексте романа, естественно. И взаимоотношения Шатова со своей женой, и взаимоотношения Лебядкина со своей сестрой для Николая Ставрогина и Петра Верховенского является надругательством над тем, что они понимают или ощущают как самое сокровенное.
Если и дальше продолжать логический ряд трагических случаев, которые происходят как совершение возмездия за нарушение миропорядка в понимании Николая Ставрогина и Петра Верховенского, то и нелепая гибель Лизы начинает выглядеть, как жестокое наказание за нарушение данного миропорядка. Лиза сама, словно лягушка в пасть удаву, пришла к Ставрогину и отдалась ему. Ее приход организовал Петр Верховенский, опять же, и в этой конкретной ситуации играющего роль женщины, то есть сводницы. Однако Лиза, отказавшись на следующий день остаться с Николаем Ставрогиным, ломает понимание истинного миропорядка двух главных “бесов” романа и возвращается к Маврикию Николаевичу, подчиняющегося ей во всем, за что и погибает.
Нарушением миропорядка для Петра Верховенского является и устроенный Юлией Михайловной литературный бал в помощь гувернанток губернии. Во-первых, данное мероприятие проводится в пользу молодых женщин, зарабатывающих себе на жизнь собственным трудом. Во-вторых, можно предположить, что гувернантки в подсознании или мироощущении Петра Верховенского скорее всего ассоциируются с занятиями его отца, Степана Трофимовича, тоже определенное время выполняющего обязанности учителя Николая Ставрогина, Дарьи Шатовой и Лизы. Достаточно вспомнить, что литературный бал в помощь гувернанткам жителями губернии был воспринят, словно некое действо-мероприятие для вывода в свет девушек на выданье и молодых женщин, которые могли бы на таком мероприятии найти себе мужчину-партнера, чтобы после начать над ним властвовать и через его социальное положение обрести вес в обществе. Это то и бесит Петра Верховенского, и он посредством своих приверженцев устраивает дело таким образом, чтобы сорвать или опошлить литературный вечер, пропустив туда без билета и без официального приглашения сомнительных, вульгарных и скандальных личностей мужского пола, принадлежащих большей частью к социальным низам. Несмотря на то, что цена билета на литературный бал была высокой и Комитет по устройству бала опасался, “что по три рубля не поедут барышни, <> опасения оказались напрасными: напротив, барышни-то и явились. Даже самые беднейшие чиновники привезли своих девиц, и слишком ясно, не будь у них девиц, им самим и в мысль не пришло бы подписаться. Один ничтожнейший секретарь привез всех своих семерых дочерей, не считая, разумеется, супруги, и еще племянницу, и каждая из этих особ держала входной трехрублевый билет. <> Почти все чиновники забрали вперед жалованье, а иные помещики продали необходимый скот, и все только чтобы привезти маркизами своих барышень” [1; 432-433]. Человек, от лица которого идет повествование в романе, восклицает: “Можно, однако, только представить, какая была в городе революция!” [1; 433]. Но в том-то и дело, что эта “революция” выражала интересы женщин, а революция в понимании Петра Верховенского – низвержение авторитета женщин и персонификация мужчиной, обретшим власть, властной женщины и женской сущности как таковой. Не случайно ведь, что бал так и не заканчивается, а прерывается новостью о поджоге, где, как будет узнано позже, были зарезаны Федькой Каторжным Лебядкин и его сестра. Другими словами, поджог и убийство опять подтверждают, что существовал тщательно разработанный или интуитивно проводимый Петром Верховенским план по срыву литературного бала в помощь гувернанткам губернии.
Анализируя “бесов”, нельзя не обойти образ Федьки Каторжного, поскольку он своей преступной деятельностью внес существенную лепту в попытку изменения миропорядка по Николаю Ставрогину и Петру Верховенскому. Федька Каторжный тоже, при внимательном его рассмотрении, вырисовывается образом, что в художественной ткани “Бесов” обретает женские качества. Федька Каторжный своей зависимостью от обещаний Петра Верховенского очень напоминает Степана Трофимовича. В данном Случае Петр Верховенский выступает по отношении к Федьке, как Варвара Петровна к старшему Верховенскому. В случае, если Федька сделает все, что ему приказал Петр Верховенский, он получит деньги и паспорт, то есть, официально, станет другой личностью, как бы родится заново уже новым человеком. Естественно, реально Федька является вполне сформированной личностью, однако в содержании “Бесов” его контролирует и словно “ваяет”, как преступника и инструмент для наведения нового миропорядка, Петр Верховенский, тогда как Варвара Петровна контролирует и ваяет, уже как литератора-интеллектуала, Степана Трофимовича. Наверное, не случайно во всех сценах, где показано взаимоотношение Федьки с мужчинами, то есть с Николаем Ставрогиным, Петром Верховенским и Алексеем Кирилловым, он при них как бы ставит себя в положение женщины. Эпизод, когда Федька Каторжный прошелся по окраинам ночного города вместе со Ставрогиным и под зонтиком Ставрогина, снова нас отсылает к поведенческой модели, где женщина властвует над своим мужчиною-партнером. Другими словами, художественная ткань романа такова, что для того, чтобы обрести власть или начать реально к ней стремиться, мужчина должен по отношению к другому мужчине, с которым имеет определенные отношения, поставить себя, как женщина либо своим поступком по отношению к другой женщине перевернуть с ног на голову взаимоотношения, когда женщина властвует над мужчиной. В первом случае Федька, если вспомнить и его вытягивание ножа, которым он пытался запугать Николая Ставрогина, и в то же время переход его во время разговора с фамильярно-сюсюкающего на вызывающий тон, словно перевоплощается в женщину и, тем самым, пытается диктовать Ставрогину свои условия. В другом случае Федька, ограбив церковь и оставив за иконой Богоматери мышь, символически производит надругательство над имеющими место в романе структурой и сутью Власти, когда женщина главенствует над мужчиной-партнером. Здесь, конкретно, Великой женщиной выступает образ самой Богоматери. Только во взаимоотношениях с Кирилловым Федька Каторжный не пытается диктовать свои условия и играет роль обычной, в традиционном, а не свойственном только для романа “Бесы”, женщины, подчиняющейся мужчине. Он ухаживает за Кирилловым, готовит постоянно чай “для Алексея Нилыча-с”, а Петру Верховенскому щеголевато говорит: “ты первым должен здесь понимать, что ты на благородном визите у господина Кириллова, Алексея Нилыча, у которого всегда сапоги чистить можешь, потому он пред тобой образованный ум, а ты всего только – тьфу!” [1; 515].
Насмешливо описанный в романе Кармазинов, похожий на бабу и ведущий себя по-бабьи, лишен конкретной женщины-покровителя. Как известно, в его образе высмеян И.Тургенев, большую часть своей жизни проведший на Западе и однажды заявивший, что он бы отдал все свои, написанные им книги только за то, чтобы его опоздание к обеду взволновало хоть какую-нибудь женщину. Однако Кармазинов, не имея явной женщины-партнера, желает эмигрировать в Германию, другими словами, найти себе женщину-покровителя в виде Родины за пределами своей страны. А русские эмигранты на Западе по мнению автора “Бесов” – “все то же необузданное царство призраков и больше ничего” [1; 518].
Кармазинов, как образ, тоже подпадает под формулу Власти, в которой одним из звеньев является властная женщина, а другим – ее мужчина-партнер. И мужчина и женщина находятся в дружеских или сестринско-братских отношениях, даже если мужчина женат на этой женщине, как фон Лембке на Юлии Михайловне, или между ним и его женщиной-партнером прорисовывается нечто более романтическое, как между Лизой и Маврикием Николаевичем. Писатель Кармазинов приходится дальним родственником матери Лизы и Юлии Михайловны. Именно Юлия Михайловна пригласила его на литературный бал для придания этому мероприятию определенной возвышенности. В данном случае Кармазинов, состоя в родстве с Юлией Михайловной и будучи известным писателем, как, некогда в прошлом, и Степан Трофимович, играет при Юлии Михайловне почти ту же роль, которую выпало на долгое время выполнять при Варваре Петровне старшему Верховенскому.
Оказывается, что и Шигалев, ставший членом революционной ячейки Степана Верховенского и написавший трактат о том, как обустроить человечество через диктатуру и низведение преобладающей массы населения до уровня безмолвного и покорного скота, доводится родным братом жене Виргинского, тоже вошедшего в кружок революционеров и принимающего участие в убийстве Шатова. Виргинский, по словам человека, от лица которого идет повествование в “Бесах”, “тоже был “семьянин”, <> был беден, женат, служил и содержал тетку и сестру своей жены. Супруга его да и все дамы были самых последних убеждений” [1; 46]. Другими словами, Шигалев тоже подпадает под схему Власти, в которой выступает состоящим в родственных отношениях с женой Виргинского, продвинутой и эмансипированной женщины, и тоже выполняет при ней роль своего рода литератора. Точно так же, как Степан Трофимович при Варваре Петровне, фон Лембке и Кармазинов при Юлии Михайловне, Лебядкин при своей сестре и Лизе (он написал ей любовное письмо и посвятил любовные стихи), а Шатов некоторое время при Лизе, желающей взять его к себе в помощники в деле издания журнала. Следует заметить, что сам Виргинский при своей продвинутой жене играет роль вначале прогрессивного человека, а, после, и революционера. К тому же от Виргинского однажды его супруга ушла к Лебядкину. Виргинский вел себя по отношению к изменившей ему жене подобострастно и даже, однажды объявил ей: “Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю” [1; 47]. Супруга Виргинского заставляла его встречаться “всем “семейством”[1; 47], то есть вместе с ней, наставившей ему рога, с ее любовником Лебядкиным. Когда обиженный Виргинский попытался физически расправиться с любовником своей жены, она до такой степени на него за это обиделась, что он после скандала “всю ночь на коленях умолял жену о прощении”, однако был обличен ею “в скудости убеждений и в глупости” [1; 47]. Здесь тоже прослеживается подчинительная положение мужчины и попытка его женщиной-соратницей воспроизвести в своих отношениях с Лебядкиным ту же поведенческую модель, где при авторитетной женщине всегда находится во многом подчиняющийся ей мужчина-литератор или общественный деятель.
Аналогичное можно сказать и об еще одном члене революционной ячейки – Липутине. “Женат он был во второй раз на молоденькой и хорошенькой, взял за ней приданое и, кроме того, имел трех подросших дочерей. Всю семью держал в страже Божьем и взаперти” [1; 44]. И ему, как и Шатову, “изменила” супруга, но только в символическом смысле, поскольку у него в гостях Николай Ставрогин наглым образом обхватил его хорошенькую жену за талию и при всех гостях “поцеловал в губы, раза три сряду, в полную сласть”[1; 61]. Липутин должен был бы обидеться за подобное оскорбление, однако сразу почему-то побежал за Ставрогиным в переднюю, “собственноручно подал ему шубу и с поклонами проводил с лестницы” [1; 61]. На следующий день он послал к Николаю Всеволодовичу развязную бабенку Агафью передать ему на словах свою мысль, “что он самый умный человек во всем городе” [1; 61]. Детального разъяснения, почему Липутин считал Ставрогина, прилюдно поцеловавшего его жену, самым умным человеком в городе, читатель в романе так и не встречает, но в контексте функционирования Власти в “Бесах” становится понятным и заискивание Липутина перед Ставрогиным да и перед своей женой, и сама мысль Липутина о незаурядных умственных способностях Николая Всеволодовича, ибо последний всей своей жизнью после совершеннолетия и в случае с женой Липутина пытался разрушить, перевернуть с ног на голову структуру взаимоотношения властной женщины и ее мужчины-партнера, то есть низвести женщину к подчинительному, относительно мужчины, и унизительному положению.
Юноша Эркель, один из самых верных сподвижников Петра Верховенского, оказывается любящим сыном, ибо своей матери “он отсылал чуть не половину своего незначительного жалованья”[1; 615]. Мать его “слабая и больная женщина, старушка не по летам” [1; 615], то есть и Эркель, будучи подневольным в деле содержания за свой мизерный заработок своей больной матери, пытается “бунтовать” против подобного положения вещей. Следует помнить, что “чувствительный, ласковый и добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова, и безо всякой личной ненависти, не смигнув глазом, присутствовал бы при его убиении” [1; 529]. В данном контексте особый интерес вызывает эпизод с самоубийством молодого человека, почти мальчика, застрелившегося из-за того, что прокутил четыреста рублей, доверенных ему “вдовою матерью, сестрами и тетками, – чтобы “под руководством проживающей в городе родственницы, сделать разные покупки для приданого старшей сестры, выходившей замуж” [1; 311]. Деньги на приданое были накоплены десятилетиями, но мальчик, приехав в город и остановившись в гостинице, закутил и загулял. Здесь также очевиден своеобразный бунт мальчика против засилья в его жизни женщин, и сам он чем-то похож на Эркеля, с той лишь разницей, что Эркель свой бунт против довлеющей над ним женщины оттеснил в свое подсознание, и, оставаясь внешне благонравным и преданным сыном, все же принял участь в убийстве Шатова и вообще в деле Петра Верховенского по “свержению” женщин-властительниц. Также молодой самоубийца имеет много общего с юным Николаем Ставрогиным, который в подростковом возрасте чем-то напоминал чувствительного и ласкового Эркеля, ибо был “странно тих и задумчив” [1; 54]. Николай Всеволодович после совершеннолетия и поступает подобно самоубийце-мальчику, поскольку бросается в разгул и разврат, с той лишь разницей, что его загул затягивается не на несколько дней, а на долгие годы. Да и заканчивает он точно так же, как и прокутивший деньги юнец, – накладывает на себя руки.
Особый интерес представляет Алексей Нилыч Кириллов, на первый взгляд словно бы выпадающий из схемы функционирования Власти, где женщина контролирует мужчину, либо же наоборот, не пытается своими поступками эту схему полностью переиначить и сделать противоположной своей сути. Однако Алексей Нилыч тоже, подобно Виргинскому, был своего рода “семьянин”. Когда Ставрогин посетил Кириллова, чтобы предложить тому быть его секундантом на дуэли, Алексей Нилыч нянчился с маленькой девочкой, развлекая ее мячом, который привез из Гамбурга. На вопрос Ставрогина – любит ли он детей, Кириллов отвечает: “Люблю” [1; 231]. Как “семьянин” Кириллов предстает и в сцене, где пытается помочь взволнованному Шатову и говорит ему, узнав о приезде Мари: “Это та жена, которая в Швейцарии? Это хорошо. И то, что вы так вбежали, тоже хорошо. <> Видно, что вы любите жену после Швейцарии. Это хорошо, если после Швейцарии. Когда надо чаю, приходите опять. Приходите всю ночь, я не сплю совсем. Самовар будет. Берите рубль, вот. Ступайте к жене, я останусь и буду думать о вас и вашей жене” [1; 525]. Однако ведь жена Шатова была любовницей Ставрогина, и ребенок, которого она родила в ту ночь, когда Кириллов поделился с Шатовым своим последним рублем, был от Ставрогина. Как воспринимать Кириллова, если не очень лояльного к женщине человека и потенциального семьянина? Шатов чувствует предрасположенность к семейной жизни Кириллова и в экзальтации, приятно удивленный, приняв от Кириллова чайник, сахар и хлеб, кричит своему напарнику и соратнику по преодолению невзгод в Америке, где они однажды побывали: “Кириллов! Если б… если б вы могли отказаться от ваших ужасных фантазий и бросить ваш атеистический бред… о, какой бы вы были человек, Кириллов” [1; 525].
Примечательно, что Кириллов, узнав от Шатова, что Мари родит ребенка, сразу же делится мыслью, которая характеризует его как “женский” персонаж романа. “Очень жаль, что я родить не умею, – задумчиво говорит он Шатову, – то есть не я родить не умею, а сделать так, чтобы родить, не умею… или… Нет, это я не умею сказать” [1; 535], и тут же, расчувствовавшийся до умиления, предлагает Шатову и его жене зажаренную курицу, которую хотел съесть перед самоубийством. Следует учитывать, что Кириллов иногда готовил ужин Федьке Каторжному. По словам человека, от лица которого идет повествование в романе, “говядину с картофелем, за неимением кухарки, зажарил для Федьки еще с утра сам Кириллов” [1; 515].
В ореоле “семьянина” Кириллов предстает и в сцене, где Федька Каторжный окончательно ссорится со Степаном Верховенским. Федька Каторжный ведет себя подобно подруге или жене Кириллова. Когда Верховенский зашел к Алексею Нилфчу окончательно договориться с ним о дате, когда тот должен покончить жизнь самоубийством, “За перегородкой закипал самовар, но для Федьки, а сам Федька обязательно раздувал и наставлял его, вот уже с неделю или более каждую ночь, для “Алексея Нилыча-с, ибо оченно привыкли, чтобы чай по ночам-с” [1; 515].
Здесь же Федька Каторжный начинает сравнивать мировоззрение Кириллова и Петра Верховенского, превознося первого и попрекая последнего в том, что он в самого Бога перестал по разврату своему верить. “Все равно что идолопоклонник, – кричит на своего бывшего господина и, в символическом смысле, мужчину-партнера, ибо волей судьбы играл при нем роль зависимого человека, – “и на одной линии с татарином или мордвой стоишь. Алексей Нилыч, будучи философом, тебе истинного Бога, Творца Создателя многократно объяснял” [1; 516].
Однако почти аналогичный разговор, в смысле недовольства мировоззрением своего мужчины-партнера, вела Варвара Петровна с Степаном Трофимовичем после того, как посетила Юлию Михайловну и через нее узнала о “новых веяниях”, об увлечениях молодых людей, то есть Петра Верховенского и его приспешников, поскольку именно он имел большое влияние на Юлию Михайловну. Варвара Петровна говорит Степану Трофимовичу, что сейчас “никто уж Мадонной не восхищается и не теряет на это времени, кроме закоренелых стариков. И это доказано” [1; 322]. А ведь раньше эта женщина преклонялась перед интеллектом, литературными способностями и эстетическим чутьем своего партнера Степана Трофимовича. Даже в этом, поносящем мировоззрение Степана Трофимовича разговоре, она с упреком вспоминает: “Когда вы воротились из-за границы, вы смотрели предо мною свысока и не давали мне выговорить слова, а когда я сама поехала и заговорила с вами о впечатлении после Мадонны, вы не дослушали и высокомерно стали улыбаться в свой галстук, точно я не могла иметь таких же точно чувств, как и вы” [1; 321]. Но такой реверанс в прошлое все равно не позволяет думать Варваре Петровне уважительно о мировоззрении своего мужчины-напарника, – она уже находится под влиянием Юлии Михайловны, то есть Петра Верховенского, который промыл мозги жене губернатора, и объясняет растерянному Степану Трофимовичу о картине Мадонны: “Она совершенно ничему не служит. Эта кружка полезна, потому что в нее можно влить воды; этот карандаш полезен, потому что им можно все записать, а тут женское лицо хуже всех других лиц в натуре. Попробуйте нарисовать яблоко и положите тут же рядом настоящее яблоко – которое вы возьмете? Небось не ошибетесь. Вот к чему теперь сводятся все ваши теории, только что озарил их первый луч свободного исследования” [1; 322].
В принципе, только что приведенный пример говорит не только о том, что Федьку Каторжного по отношению его к Петру Верховенскому и Кириллову, а также Варвару Петровну, по отношению ее к Степану Трофимовичу и молодым продвинутым людям можно поставить в один смысловой ряд взаимоотношения женщины с бывшим мужчиной-партнером, которым она стала недовольна, и новым или потенциально возможным, но и характеризует еще раз Петра Верховенского, как персонажа, обладающего женской сутью, поскольку одна женщина под влиянием другой перестает соглашаться с мировоззрением своего мужчины-патрнера, так что повлиявшая на нее женщина тоже, по логике вещей, должна обрести сове интеллектуальное обновление от какой-то влиятельной женщины, в данном случае от Петра Верховенского.
По этой причине Кириллова тоже должен ожидать финал, который бы по своей сути имел много общего с финалом Степана Трофимовича и фон Лембке. Оба погибают: первый в самом деле уходит из жизни, а второй сходит с ума и перестает быть личностью. К тому же оба делают попытку побега от своих женщин-партнеров: Степан Трофимович уходит с котомкой от Варвары Петровны, чтобы начать новую, пусть и нищенскую, но независимую жизнь, а фон Лембке, наконец, избавляется от диктата своей жены и, хотя уже и с помраченным разумом, пытается действовать сам, единолично, а не через подсказки Юлии Михайловны управлять делами в губернии, и берется руководить тушением пожара.
Кириллов убегает от жизни, – от самого великого женского начала, и, что самое интересное, чтобы перестать быть зависимым и заявить своей добровольной смертью о своей полной свободе, а, по его словам, “своеволии”.
Естественно, желание Кирилловым покончить жизнь имело и другие причины. Но в художественном мире “Бесов”, как бы он не объяснял, даже прибегая к аргументам из буддийской мировоззренческой системы, свой уход из жизни и из страдания, своеволие мужчины и попытка им освободиться от зависимости властвующей над ним женщины-партнера, в случае с Кирилловым такой женщиной выступает сама жизнь, тоже, в своеобразной мере диктующая живому существу свои условия, заканчивается гибелью данного мужчины, и не важно, – погиб он из-за стечения обстоятельств или сам пустил пулю себе висок.
Самостоятельным от влияния матери и всего своего семейства, состоящего только из женщин и девочек, захотел быть и мальчик-самоубийца. Самостоятельным от влияния женщин, даже человеком, понукающим женщинами, пытался быть и Николай Ставрогин, однако в итоге его находят повесившимся. Следует заметить, что в “Бесах” добровольно уходят из жизни те мужские персонажи, которые решили перевернуть с ног на голову модель Власти, а не найти для себя нечто совершенно новое, что в совершенно новом свете выражало бы для них Власть. Властвующую над мужчиной-партнером женщину, однако во многом обретающую влияние в обществе через сопричастие с общественным либо социальным авторитетом своего мужчины, “бесы” пытались подмять под себя и сделать от себя зависимой. Если в романе властвование женщины над мужчиной часто описано с иронией, то попытка возвыситься мужчины над женщиной и привязать ее к себе выглядит как надругательство, как попирание чего-то веками устоявшегося и во многом сакрального, профанация которого ведет не только к хаосу в обществе, но и уничтожает зарвавщихся и посягнувших на власть женщин мужчин.
Революционеры в “Бесах” отнюдь не оскорблены социальной несправедливостью и борются против явной или завуалированной под служение мужчине-партнеру власти женщин, которые заправляют почти всеми аспектами жизни в губернском городе и его окрестностях, представляющих, по замыслу автора романа, срез русского общества второй половины девятнадцатого столетия. Потуги “бесов” – всего лишь бунт мужчин, и бунт не против самого социального института Власти, как он показан в романе, а отчаянные попытки в знаковой системе Власти занять место женщины со всеми вытекающими из такого состояния обстоятельствами, – как то поиск мужчины-партнера, с которым бы формально взаимоотношения имели гомосексуальный контекст, и с попиранием женщин и всего, в широком смысле, женского, что напоминает просто борьбу с соперницами за обретение мужчины-партнера. Если быть более точным, то “революционная” деятельность “бесов” имеет много общего с тем, что Дж. Фрезер в “Золотой ветви” назвал симпатической магией или Л. Леви-Брюль в “Первобытном мышлении” определил как процесс партиципации, то есть копирование своими поступками и действиями внешнего проявления взаимоотношений властных женщин и зависимых от них мужчин. Чтобы обрести власть, мужчина должен сопричаствовать авторитетной женщине и как бы перевоплотиться в нее, то есть, если применять понятия из социальной антропологии, женщина, подобно духу или бесу, обязана в него вселиться.
ЛИТЕРАТУРА
1.Достоевский Ф.М. “Бесы”, Москва, 1990.
2.Достоевский Ф.М. “Село Степанчиково и его обитатели”, том третий, полное собрание сочинений в тридцати томах, Ленинград, 1972.