Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 18, 2007
Крым. Раззевавшейся земли
закатанный буреет локоть,
и низкие холмы чехлит
мыском собравшаяся копоть.
Все ждет себя переступить
(летит песок разгоряченный)
и выпрямить, и растопить
нечистый глянец навощенный.
Что в пестром воздухе снует,
не приближаясь, не слипаясь, —
чужое тянет как свое
И только я в клею купаюсь.
И мир не сходится в одно.
Не развести руками омут,
где светит темное пятно,
и все растет в ущерб другому
* * *
Все общим светом затянулось,
и небо в толще меловой
как будто вместе покачнулось
одной провальной синевой.
Оно повернуто в наплывах
на осязающий предел,
где только веток торопливых
подвижный обод не задел.
* * *
1
Какой-то зуд по февралю,
он скоро опухолью скажется.
И снег, раздувшийся как флюс,
и набегающая кашица
свои края переползут,
и по наперстку лед прокиснет.
Не оттепелью выйдет зуд,
а только синяки оттиснет.
2
А свет, обложенный зимой,
ведет прозрачные зигзаги, —
ход отраженья непрямой,
игра пересеченной влаги.
От точки к точке целый день
искрят зеркальные облатки.
Скользит обманчивая темь —
живые пальцев отпечатки.
* * *
Дом, открытый с трех сторон.
Комната передвижная
покатилась как вагон,
а дорога окружная.
Откачнемся заодно
с разговором об отъезде
от пейзажа за окном,
маневрируя на месте.
Высота, подайся вниз.
Наше время раскололось.
Поплотнее запахнись,
если сердце только полость.
Нерешительно пока
утаенные коленца
прикасаются к щекам
как чужое полотенце.
Как из тинистых болот
тянется: не троньте, паныч!
Ожиданье у ворот
всех собак спускает на ночь.
И себе ли на уме
проходящее напрасно?
Жизни выжатой взамен
будет масляное масло.
РИСУНОК ПЕРОМ
Мы в чулане, где наши игрушки
кучей свалены в беспорядке,
раскатились тряпичные тушки,
целлулоидные облатки.
На просвет, заштрихованный редко,
там наложена как гравировка
паутины прозрачная клетка
или памяти миллиметровка.
Или серую пыль заметают,
серебрят безупречные нити.
Только слепнет она, выцветает.
Отбелите ее, зачерните!
Моросят почерневшие тени.
Теневая качается зыбка.
И в пробелы прямых наблюдений
черновая вплывает улыбка.
* * *
Глянь по атласу: куда
мы сегодня не уедем?
Ходит ловкая беда
как цыгане за медведем.
То до времени гурьбой,
то опять поодиночке
кто нас водит за собой
на таможенной цепочке?
И, сквозную пустоту
на цепочку запирая,
ты уходишь за черту
точно в пригороды рая.
* * *
Идет по озеру дугой
от середины до угла,
из одного угла в другой
поток толченого стекла.
На окнах проступает пыль,
и солнце в новом повороте
свои летящие снопы
мгновенным трауром обводит.
И ходит золотая плеть,
и тишина взлетает резко,
и будет к вечеру алеть
изнанка шелкового блеска,
когда слабеющая сеть
опустится как занавеска.
* * *
Не в печной трубе, а в газовой,
верно с первого этажа,
тихо шепчут или подсказывают,
или голосом сторожат.
Ходит гул по железной флейте —
сторожиха твердит свое,
или мысленный слабый ветер
там гуляет и так поет.
Не пугает и не забавит
голосок неизвестно чей, —
перепевы кухонных баек
и позвякиванье ключей.
Но каким-то последним звоном
все приманивает к себе,
неуверенным угомоном,
просочившемся по резьбе.
* * *
Бесконечная волокита.
Кегельбаном гудит башка.
С неизвестным стою каким-то,
подвигаясь на полшажка,
то в затылок, то вольной парой,
с неумытой стеклянной тарой.
Он таится – “себе дороже” —
и психует исподтишка.
Как-то кубарем расположен,
будто вытряхнут из мешка.
Говорит: “Вот я был моложе,
я такого имел дружка!
Золотого имел Сашка!”
ПОДСТРОЧНИК
Что-то там происходит за мутным стеклом,
за преградой, запотевшей от моего дыхания.
Из подсобок и чуланов твоей жизни есть неизвестный ход
прямо на черную улицу.
Ты меня никогда не увидишь, потому что я статичен.
А тебе нужны движение и смена стоп-кадров,
ускорение и обрыв, и новая лента.
Нужны пульсации цветных огней,
бескровное зарево ночного праздника,
лихорадочное столкновение чувств.
Ради того, чтобы меня не видеть,
ты пойдешь на сделку с самой дурной сумятицей.
Но темный ее осадок ты так научилась взбалтывать,
что душа остается чистой.
* * *
Это время тикает и стрекочет,
на мышиной пробуется войне.
Все, что днем ушло и забылось, к ночи
отыграет вновь на одной струне.
И как будто мне рукава зашили,
навели поддельную хрипотцу.
Лихорадка трогает сухожилья.
Паутинка бегает по лицу.
* * *
Как тихий дождик на болоте
не ходит, сеется чуть-чуть —
тревога ложная колотит
и когтем задевает грудь.
Чтоб пожилому московиту
не разнесло грудную клеть,
пора забыть свою обиду,
свою отраду пожалеть.
А на кого моя обида?
На исчезающих из вида
все неизбежней, все быстрей.
На стаю легких времирей