Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 15, 2007
Там родина, где камнем виноватым
сидит писатель в дождик ледяной,
где в семь утра набитый сто двадцатый
и будешь общей маяться виной,
покуда не уедешь. А уедешь –
дурною памятью в шестнадцать этажей,
где скороспелым рифмоплетством бредишь,
а хочется по опыту стрижей
обметывать назойливые тучи.
Но счастлив случай, руки коротки,
и падший ангел с воробьевой кручи
в глухой провал кричит Москва-реки.
Где мячики Татьяны, что не тонут
уже полвека. Вечный сериал,
которым всякий прямодушный тронут:
не знаю, не был, нет, не состоял.
Где сыплют соль на снег и для порядка
державного ненужный рот зашит,
и память – непрополотая грядка —
сама в себе запутаться спешит.
Но прочих снегом замело и кончим муку,
он был ли, не был и каков на вид.
А если мальчик все же тянет руку —
зачем – никто уже не объяснит…
***
На рассвете воздух темен,
но уже через вершок
открывается огромен
нотной папки корешок.
Птичьи голоса на леске,
занавесок слабый тюль
режет солнечной стамеской.
Город, улица, июль.
Словно дирижер у ямы,
руки тонкие воздев,
вешает пеленки мама
молодая раньше всех.
Современная Арина
Родионовна, жена
(знаю, что ультрамарином
первым тронута она).
Вспыхивает на востоке,
брызжет солнцем на фасад.
Женщина, спросоня строки
сколько лет тому назад.
Гром музыки, раздавайся.
Репродуктор, гимн урежь.
Всё равно, живи, вливайся,
слушай музыку, Олеж.
***
Учителем сухим и деловитым
она заходит в детскую, где спят
в обнимку второкласcница и мытарь,
гранат в цвету, непарный шелкопряд,
набыченные вены, запустенье,
меж пальцев убегающий песок,
твоя любовь, мое недоуменье,
каракули, в газете адресок.
Без умысла разбитая девятка,
солоноватый привкус, словари,
зверек из плюша, шаткая лошадка,
поселок в ослепительной пыли.
Она разбудит спящих и погонит
в песочницу на вечный зной и чад,
но раньше полдник: черный хлеб в ладони
и ложки алюминево стучат.
И одного она поставит в угол
стоять с настенной трещиной вдвоем
и слушать бой часов, а дальше — вьюгу
за то, что знал и думал о своем.
2004 г.
***
песок и йод а из песка
часовня всех святых
и встреча влажная близка
в ветвях перевитых
так черный вылизан песок
полудня ровен жар
что встать осталось на мысок
как девочка на шар
и руки к солнцу заломав
глядеть куда-то вбок
где ульем лепятся дома
и улиц рвут клубок
и в жидком воздухе снуют
стрижи удивлены
и легкий строится уют
из пыли и слюны
***
И рыжеватых слов горошин
не жалко в августе, когда
с желаньем глупым и хорошим
ночная падает звезда.
Гори, космическая спичка,
вмиг освещая суету.
Мы – только имя, ветер, кличка,
орел и решка в область ту.
Наутро яблоки упали
на лиственный лоскутный плед,
на земляном ли одеяле
и мы проспали столько лет.
А надо было только ахнуть,
смутиться, чуду подмигнуть,
чтоб не растаять, не иссякнуть,
не раскатиться, словно ртуть.
Прохладно. Пахнет теплым хлебом.
Оврагом черным и нагим.
Я никогда смиренным не был.
Я изумленным был. Другим.
***
радость гибкая не польза
нет ее нигде
видишь разбежались кольца
по речной воде
или скрипнула калитка
и анахорет
вынес обезьянам скрипку
афанасий фет
и опять из комнат многих
внучек и внучат
в сапогах и тапках ноги
по крыльцу стучат
словно куздры и циклопы
али эльф с трубой
лепят лепят стетоскопы
к вишне молодой
пульс природы сосчитай-ка
и старик шеншин
в воздухе проделав сальто
сделался с аршин
за березу и за кочку
под всеобщий гул
невозможным ангелочком
взял и улизнул