Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 15, 2007
Исторический очерк
Есть в истории российской события судьбоносные. Одно из них — печально памятное сражение с турками 9 – 10 июля 1711 года у местечка Рябая Могила, что на реке Прут. Известный вития Феофан Прокопович увековечил его стихами в чеканном размере четырехстопного хорея:
“Над Могилою Рябою,
Над рекою Прутовою
Было войско в страшном бою.
В день недельный ополудны
Стался час наш велми трудный.
Пришел турчин многолюдный”.
Оказавшись без воды и провизии, запертые со всех сторон 200-тысячной армией басурман Оттоманской Порты и ордами воинственных крымцев, русские, казалось, были обречены. Самообладание и выдержка изменили тогда даже царю Петру Алексеевичу, который в те дни писал в сердцах в Петербург: “Господа Сенат! Сим извещаю вас, что я со своим войском без вины или погрешностей со стороны нашей…в четырехкраты сильнейшею турецкой силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены, и что я, без особливыя Божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы по собственному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице своем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники”.
Израильский писатель Д. Маркиш в своей книге “Еврей Петра Великого, или Хроника из жизни прохожих людей” (Спб., 2001) вкладывает в уста отчаявшегося царя слова: “Надежда пархатая!” И, действительно, вести преговоры с турками о судьбе всей православной России Петр I доверил еврею, личности замечательной. То был вице-канцлер, барон Петр Павлович Шафиров (1672-1739), на коего царь полностью полагался. При этом Петр I был готов на самые унизительные условия перемирия, вплоть до того, чтобы отдать союзникам турок, шведам, Лифляндию и даже Псков. В инструкции Шафирову он высказался еще более категорично: “Все чини по своему разумению, как тебя Бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклавства [рабства – Л.Б.]”.
Если верно, что “дипломатия есть искусство возможного”, хитроумный вице-канцлер добился, казалось бы, невозможного. Туркам были отданы лишь крепости Азов и Таганрог. А русская армия во главе с Петром получила возможность почетно и без потерь выйти из окружения. “В более широком политическом плане, — говорит историк С. Ф. Орешкова, — мир с Турцией отвечал той цели, которые Петр I ставил перед собой и до войны, — обеспечить России спокойствие на южных границах, чтобы иметь возможность сосредоточить все силы против Швеции”. Однако сам виновник торжества Шафиров вынужден был по требованию врага томиться в турецком плену в качестве заложника. “Держат нас в такой крепости, — писал Петр Павлович из Турции, — что от вони и духа в несколько дней вынуждены будем умереть”. А в неволе ему пришлось пребывать два с половиной года!
Уже один этот эпизод ставит Шафирова в ряд выдающихся русских дипломатов. Это, кстати, признают даже искушенные в юдофобии историки. Так, известный литературовед и историк В. В. Кожинов говорит о неоспоримых заслугах Шафирова, сумевшего “в очень трудной ситуации заключить необходимый для России мирный договор с Турцией… Еврей… Шафиров стал одним из самых знатных лиц в России…”.
Вопрос о еврействе Шафирова заслуживает отдельного разговора. “Шафиров – не иноземец, но жидовской породы, — говорили о нем, — холопа боярского прозванием Шаюшки сын, а отец Шаюшки был в Орше у школьника [меламеда – Л.Б.] шафором, которого родственник и ныне обретается в Орше, жид Зельман”. Русский биограф так описывает его внешность: “Хотя он был малого роста, чрезвычайной толщины и едва передвигал ноги, но соединял ловкость в поступках с великою приятностью в лице. Жидовская порода”.
При этом нельзя не сказать о том, что некоторые еврейские историки и писатели, забывая о реалиях той эпохи, стремятся представить всех своих соплеменников тайными, а то и явными иудеями. В их изображении Петр Павлович предстает то ведущим разговоры на иврите, то в ермолке на голове за столом на пасхальном седере. Подобные картины – плод авторской фантазии, ничем документально не подкрепленной. Известно, что православие принял еще отец нашего героя, смоленский уроженец по имени Шая Сапсаев (он какое-то время был холопом у боярина Б. М. Хитрово), нареченный при крещении Павлом Филипповичем Шафировым и получивший дворянское звание. Да и сам Петр Павлович проявлял к христианству явный интерес, коллекционировал издания Библии на разных языках, составивших целое книжное собрание.
Еврейство Шафирова проявлялось в другом. Несомненно, в нем властно звучал голос крови: не случайно он женился на еврейке (что было в тогдашней России редкостью), Анне Степановне (Самуиловне) Копьевой, тоже родом из Смоленска. Кроме того, почитание родственников (черта типично еврейская) было свойственно Шафирову в сильнейшей степени – вплоть до того, что недоброхоты прямо обвиняли его в нарушении закона ради выгоды еврейской родни. Впрочем, Петр Павлович протежировал, причем весьма самоотверженно, и свойственникам – неевреям. Так, в мрачную годину царствования Анны Иоанновны он не побоялся ходатайствовать о своем зяте из опального семейства Долгоруких, Сергее Григорьевиче.
И вот что важно: государственник Шафиров и свои еврейские связи использовал во благо России, которой беззаветно служил. Израильский историк С. Ю. Дудаков обратил внимание на то, что Петр Павлович, находясь в турецком плену, сошелся с влиятельным еврейским эскулапом, марраном Даниэлем де Фонсека, который помогал ему в многотрудной посольской миссии. Известно, что Петр Павлович занимал для императора большие деньги у евреев-банкиров. В свою очередь, западноевропейские евреи через Шафирова запрашивали Петра о возможности открыть торговые конторы в России. Петр прислушивался к Шафирову и весьма дорожил его мнением.
Как же сошелся царь с этим крещеным евреем, которого сделал фактическим руководителем всего дипломатического ведомства империи? Историограф XVIII века И. И. Голиков приводит такой анекдот об их знакомстве: “[Петр I] незадолго до первого своего в чужие краи путешествия прогуливался по московским торговым лавкам… Заметив проворство одного молодого сидельца, остановился у лавки его и вступил с ним в разговор и из ответов его узнал его разум, а в продолжение разговора сведав, что он разумеет немецкой, французской и польской языки, спросил, где он учился. Сей ответствовал, что у отца своего. “Кто же отец твой?” – вопрошает паки государь. “Посольского приказа переводчик”. — “А кто хозяин твой?” — “Московский гость Евреинов”. Монарх напоследок повелел ему именем своим сказать хозяину его, чтоб он его сосчитал и, взяв аттестат, придти с отцом своим к нему, ибо де ты мне надобен. Из сего-то сидельца вышел славный господин Петр Павлович Шафиров. На третий день отец с сыном предстали пред монарха… Великий государь определил его в Посольский приказ…”
С легкой руки Голикова эпизод этот стал хрестоматийным и перекочевал во многие литературные и исторические труды. Достоверность его между тем сомнительна в своей основе. На самом деле в штат дипломатического корпуса Шафиров был зачислен по распоряжению вовсе не царя, а думного дьяка А. А. Виниуса; государю же он стал лично известен в 1695 – 1696 гг., то есть на четвертом или пятом году службы в Посольском приказе. Да и имя его отца среди переводчиков ведомства почему-то не значится.
Историк Д. О. Серов усомнился и в лингвистических познаниях Петра Павловича, утверждая, что тот будто бы владел только немецким языком. Действительно, Шафиров был принят в штат как переводчик с немецкого. С этого языка он перевел на русский несколько календарей. А календари, уточним, являли собой в то время особый вид литературы, содержавший самые универсальные сведения по всем отраслям знания, они были любимым чтивом московских людей и пропагандировали западную культуру.
Титульные листы переложенных Шафировым книг говорят сами за себя: “Календарь о малобывающих вещах Ягана Гендриха Фохта, королевскаго свейскаго математика на 1695 лето”; “Математических хитростных тонкостей календарь на 1697 лето от Р.Х., в нем же описуется купно с провещанием и о солнечном беге и о высоте в великости онаго, також и об основательном числении солнечных и месячных затмений, сочинен в первые от Павла Гаркена, математического художника, учрежденнаго, письменнаго и сочинительнаго мастера града Буркстегуда”.
Однако немецким языком познания Шафирова не ограничиваются: достаточно обратиться к составу его личной библиотеки, чтобы увидеть в нем полиглота. Ведь собрание его целиком состояло из книг иностранных, причем предпочтение отдавалось литературе французской (интересно, что здесь имелись и трагедии Вольтера), хотя там наличествовали и издания на немецком, латинском и итальянском языках.
“У Шафирова, — свидетельствует исследователь книжной культуры С. П. Луппов, — было много исторических и географических книг, лексиконы, грамматики, издания, связанные с дипломатической деятельностью и работой в области международного права, отдельные книги по математике, военному делу, художественная литература, литература развлекательного характера, книги религиозного содержания… Лексиконы и грамматики, имевшиеся в библиотеке Шафирова, были, очевидно, его рабочими пособиями при чтении иностранной литературы”.
Хотя в библиотеке царского дипломата и отсутствуют издания Нидерландов, голландским языком Петр Павлович владел и переводил с него дипломатические документы. Видимо, расторопность, острота разума и знание иностранных наречий и определили выбор Петра I, включившего Шафирова в состав русского Великого Посольства, путешествовавшего в 1697 –1698 гг. по европейским столицам. Тем более, что о способностях нашего героя царю нашептали видные дипломаты: думный дьяк Е. И. Украинцев и глава Посольства, “первенствующий министр” Ф. А. Головин (примечательно, что впоследствии дочь Шафирова выйдет замуж за его сына). Вскоре монарх и самолично убедился в достоинствах их протеже. Осведомленный иноземец сообщал, что царь все свое время проводит с “перекрещенцем евреем”, с коим не расстается. Показательно, что, когда Петр вынужден был прервать свой вояж ради подавления стрелецкого мятежа, в числе самых близких людей он взял с собой в Москву и Шафирова.
Постепенно Шафирову стали поручать все более ответственные задания, важные для судьбы империи. Впрочем, собственный голос в переговорных делах он обрел не сразу. Какое-то время Шафиров был хоть и инициативным, но не вполне самостоятельным помощником великого реформатора. Именно как усердный исполнитель воли вникавшего во все тонкости дела царя Петр Павлович участвовал в подготовке русско-датско-польского союза в 1699 году и русско-польского союза 1701 года, направленных против Швеции.
О том, что им остались довольны, говорит назначение Шафирова в 1703 году тайным секретарем при Ф. А. Головине. А после смерти последнего в 1706 году канцлером стал Г. И. Головкин, человек весьма посредственных способностей; Шафиров же был назначен на специально созданную для него должность вице-канцлера. Головкин по существу был фигурой декоративной, представительской; переговоры же с иноземными послами и детальная разработка дипломатических проектов выпали на долю вице-канцлера Шафирова. Вот как характеризует его деятельность историк: “Шафиров оказался на высоте своего призвания. Он умел внушить к себе доверие, умел исправлять резкости государя, умел подмечать мелочи”. Усилиями Петра Павловича был достигнут дружественный пророссийский нейтралитет Англии, Голландии и германских государств. Он также поддерживал трансильванского князя Ференца Ракоци в притязаниях на польский престол в противовес ставленнику шведов Станиславу Лещинскому.
И на марсовых полях Шафиров всегда был рядом со своим царем. Известно, что он был парламентером при капитуляции шведов у Ивангорода и Нарвы в 1704 году. А после славной Полтавской баталии неутомимый вице-канцлер получил чин тайного советника, триста крестьянских дворов, два богатых малоросских села Верба и Понурица и т.п. 30 мая 1710 года, в день своего рождения, благодарный царь возвел Петра Павловича в баронское достоинство – сей титул стал впоследствии традиционным знаком отличия для евреев галута. Заслуги Шафирова отмечали и другие европейские венценосцы: Фридрих Прусский пожаловал ему орден Великодушия, а король Польский и курфюрст Саксонский Август II – орден Белого Орла.
В 1709 году в ведение вице-канцлера поступили и все российские почты, причем главный почтамт разместился в его усадьбе (она сгорела в 1737 году). Темпам доставки депеш при генерал-почт-правителе Шафирове могли бы позавидовать и современные почтовые службы. Знаменитая птица-тройка (она обвыкла колесить по российскому бездорожью) из Москвы в Воронеж долетала за 48 часов, в Тулу – за 36 часов, в Новгород – за 52 часа. Петр Павлович также образцово обустроил почтовый тракт между Петербургом и Москвой.
Шафиров стоял у истоков первых династических браков августейших особ, кои всецело подчинил интересам государства Российского. Именно он в 1710 году заключил договор с герцогом Курляндским Фридрихом-Вильгельмом о браке его с племянницей Петра I великой княжной Анной Иоанновной (впоследствии императрицей). Согласно этому договору, Курляндии было обещано возвращение завоеванных у нее земель, вместе с тем Россия получала протекторат над герцогством, облегчивший впоследствии его присоединение к империи. Аналогичное соглашение было подписано в 1716 году герцогом Мекленбург-Шверинским Карлом-Леопольдом о его супружестве с другой племянницей Петра, Екатериной Иоанновной, причем Петр Павлович не остановился даже перед тем, чтобы устроить развод сего венценосца с первой женой.
Пробовал себя Шафиров и в частном предпринимательстве, став одним из первых мануфактурных фабрикантов в России. Он, в частности, налаживал рыбный промысел в Белом море: добычу моржового, китового и трескового жира и экспорт китового уса в Европу. В 1717 году он пытался завести в Москве фабрику по производству шелка, на что получил одобрение и поддержку Петра (разрешалась беспошлинная продажа изделий фабрики в течение 50 лет). Однако сложность и новизна дела оказались ему не под силу, и в 1721 году фабрика прекратила свое существование. Впрочем, на отношение Петра I к Шафирову это не повлияло: царь, как и прежде, использовал вице-канцлера на дипломатическом поприще.
После соглашения с Турцией 1711 года, подтвержденного и в 1713 году в Андрианополе, дипломатическая карьера вице-канцлера вновь стала набирать высоту. Шафиров принял участие в подписании союзных договоров с Польшей и Данией (1715), Пруссией и Францией (1717). И вот уже Петр Павлович становится вице-президентом коллегии инстранных дел (1717), кавалером высшего российского ордена Св. Андрея Первозванного (1719), сенатором и действительным тайным советником (1722).
Неоценима его роль и в заключении Ништадтского мира 1721 года, ознаменовавшего собой окончание кровопролитной Северной войны (1700 – 1721). Важно то, что Шафиров приближал победу над шведами не только за столом переговоров, но и собственным пером. Можно без преувеличения сказать, что талант дипломата счастливо сочетался в нем с даром недюжинного полемиста. Предпринятый им беспрецедентный публицистический труд “Рассуждение, какие законные причины его царское величество Петр Первый, царь и повелитель всероссийский и протчая, и протчая, и протчая, к начатию войны против короля Карла XII Шведскаго 1700 году имел…”, писанный в 1716 году по приказанию царя, явил собой первое в России сочинение по международному праву. О том, какое значение придавал “Рассуждению…” монарх, свидетельствует тот факт, что оно издавалось трижды, причем 3-е тиснение (1722) было отпечатано в количестве 20 тысяч экземпляров (тираж для того времени беспрецедентный!) и его предполагалось разослать по всем губерниям и провинциям бескрайней империи по пониженной цене. Более того, труд сей получил и международный резонанс: был переведен на немецкий и английский языки (к слову, это была первая русская книга, переведенная на Туманном Альбионе).
“Рассуждение…” — политически злободневное произведение, в котором борьба со шведским королем представлена как необходимость, вызванная существенными потребностями государства. Автор опирался на широкий круг исторических источников, скрупулезно исследуя русско-шведские отношения, начиная со времен Ивана Грозного. Шафиров проводил здесь мысль о необходимости довести дело до конца и не мириться со Швецией до тех пор, пока не будет обеспечено обладание России Балтийским морем. И безусловно прав историк С. Л. Пештич, отметивший, что этот обстоятельно документированный труд имел большое историческое, дипломатическое, политическое, публицистическое и правовое значение.
“Рассуждение…” отмечено и лексическим новаторством, ибо содержит множество слов и терминов, ранее отсутствовавших в русском языке. Речь идет об использовании автором слов и терминов из иноземных наречий, что было неизбежно для дипломата Петровской эпохи, поскольку, как отмечает лингвист А. И. Горшков, “главной сферой распространия западноевропейских заимствований была официальная дипломатическая и административная переписка”. Некоторые “неологизмы” Петра Павловича, — в частности, слова “революция” и “гражданин”- уже анализировались в блистательной книге С. Ю. Дудакова “Петр Шафиров” (Иерусалим, 1989). Добавим в качестве курьеза, что еврей Шафиров впервые ввел в наш обиход слово “патриот”, которое определил как “Отечества сын”, причем “верным патриотом” назвал самого себя: он и не ведал, что cловом этим будут потом бряцать и именоваться российские антисемиты-почвенники.
Книге предпослана “Дедикация или приношение” автора цесаревичу Петру Петровичу, значение которой в истории словесности еще не вполне оценено. Важно то, что Шафиров выступает здесь родоначальником жанра посвящения (дедикации) в русской книжной культуре, существовавшего еще со времен античности и весьма распространенного в Европе. Впоследствии пиит В. К. Тредиаковский скажет: “Слог панегирических эпистол долженствует быть гладок, сладок, способно текущий и искусный, а особливо в дедикациях… нежна и хитра дедикация”. Но именно эти качества отличают посвящение Шафирова. Вчитаемся в текст: невольно попадаешь под обаяние “витийского краснословия” автора. И не современно разве звучат, к примеру, такие его словосочетания-кальки, как “богом дарованный талант”, “слабая комплекция“, фамилиарное обхождение”, “неискусство пера”, “великий вождь” (это о Петре I) и т.д. Отметим, что лексика, риторические приемы и даже композиция его дедикации станут клишеобразными и будут широко использоваться в русских посвятительных письмах XVIII – cередины XIX веков…
Вице-канцлер часто называл себя учеником Петра Великого и настойчиво проводил в жизнь его преобразовательные планы. Но, пожалуй, главным правилом царя, затверженным Шафировым, была оценка человека не по его “знатности”, а по “годности” (что, кстати, нашло свое выражение в знаменитой “Табели о рангах”, 1721). При этом Петр Павлович не только сознавал, что cам “годен” для России, но и страдал непомерным честолюбием, граничившим со своего рода фанаберией. Особенно оскорбляло его то, что он оказался в формальном подчинении у канцлера Г. И. Головкина — отпрыска древнего рода, но по словам историка, “декоративного ничтожества”.
Обида вице-канцлера была тем понятнее, что в то время как он, тонкий и знающий Шафиров, изобрел хитроумный код дипломатической шифрованной корреспонденции на разных европейских языках, его сиятельный патрон даже не знал ни одного иностранного наречия и изъяснялся с заезжими послами исключительно языком жестов. Между канцлером и не желавшим повиноваться ему вице-канцлером вспыхивали постоянные ссоры. Их соперничество проявлялось даже в том, что свои хоромы в Петербурге Шафиров стремился сделать богаче головкинских и торжествовал, когда число его слуг превзошло дворню ненавидимого им канцлера. Современник сообщает, что однажды в канцелярии Коллегии Иностранных дел Шафиров обозвал сотрудников “ушниками”, “бездельниками” и “креатурами канцлеровыми”, а затем “осердясь, встав, пошел вон и, остановясь в дверях, говорил канцлеру с криком, что, де, ты дорожишься и ставишь себя высоко, я, де, и сам таков”. Приходится признать, что Петр Павлович подчас не останавливался перед рукоприкладством. Известно, что в мае 1719 года, разволновавшись из-за ссоры с канцлером, он нещадно избил старейшего секретаря Коллегии И. А. Губина. Писатель XIX века А. О. Корнилович сказал о Шафирове: “Обширный умом и познаниями, сановник совершенный, если б умел обуздать пылкий дух”.
Петр Павлович не мог похвастаться “породной честью”, но выдающиеся способности выдвинули его в число самых видных сподвижников царя; с ним рады были породниться и самые знатные боярские роды – дочери его были выданы замуж за князей Голицыных, Долгоруковых, Гагариных, Головиных, Хованских. Но и им, крещеным еврейкам, нет-нет да поминали их нерусское происхождение. Мемуарист рассказывает, что как-то на одной из ассамблей одна из дочерей Шафирова пыталась было отказаться от предложенной царем чарки водки. “Я тебя выучу слушаться, жидовское отродье!” – прорычал взбешенный Петр и отвесил строптивой девице две увесистые пощечины. Больше она от царского угощения не уклонялась.
Антисемитизм хотя и не доминировал, но явственно присутствовал в происках врагов Шафирова, обвинивших его в 1722 году во многих тяжких грехах. Тогда в Сенате схлестнулись интересы Шафирова и всесильного “полудержавного властелина” А. Д. Меншикова (они, видимо, не поделили барыши от совместной беломорской компании). Клеврет же Меншикова Г. Г.Скорняков-Писарев, обвинив вице-канцлера в казнокрадстве и незаконной выдаче жалования брату Михаилу Шафирову, члену Бург-коллегии, присовокупил к сему еще и сокрытие своего еврейского происхождения. Как раз в этом пункте Шафирову удалось оправдаться: он сослался на знакомство государя с его крещеным отцом, который получил дворянство еще при царе Федоре Алексеевиче. Однако ему вменялось в вину и казнокрадство, и завышение почтовой таксы, и укрывательство беглых крепостных. Действительно ли проштрафился здесь Шафиров? Да, проштрафился. Но ведь известно, что корыстолюбие было свойственно почти всем без исключения “птенцам гнезда Петрова”. Как об этом точно сказал литератор Я. А. Гордин, “воровали и выходцы из старой знати, и “новые люди”… Последние десять – пятнадцать лет петровского царствования – непрерывная череда следствий, пыток, казней… Незапятнанными оставались единицы”. Генерал-прокурор П.И. Ягужинский откровенно признавался царю: “Все мы воруем, все, только одни больше и приметнее других!” Если сравнить, к примеру, стяжательство Шафирова с аппетитами алчного, самого приметного казнокрада той поры А. Д. Меншикова, то оно покажется сущим пустяком. Крупных дел за Петром Павловичем не обнаружилось. А пострадал он из-за своего чудовищного самомнения и вздорного характера; при разборе дела учинил в Сенате безобразный скандал, чем грубо нарушил регламент, что по существу и явилось главной причиной его опалы. Петр грозно повелел: Шафиров “казнен будет смертию без всякия пощады, и чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги, ежели в сию вину впадет”.
Вот как описывает сцену казни замечательный русский историк С. М. Соловьев:
“15 февраля, рано утром, Кремль уже был наполнен народом… Осужденного в простых санях привезли из Преображенского приказа; при прочтении приговора сняли с него парик и старую шубу и взвели на эшафот, где он несколько раз перекрестился, стал на колена и положил голову на плаху. Топор палача уже взвился в воздухе, но ударил по дереву: тайный кабинет-секретарь Макаров провозгласил, что император в уважение заслуг Шафирова заменяет смертную казнь заточением в Сибирь. Шафиров поднялся на ноги и сошел с эшафота со слезами на глазах. В Сенате, куда привели Шафирова, старые товарищи жали ему руки и поздравляли с помилованием, но Шафиров оставался в мрачном расположении духа; говорят, что когда медик, опасаясь следствий сильного потрясения, пустил ему кровь, то Шафиров сказал: “Лучше бы открыть мне большую жилу, чтоб разом избавить от мучения”.
Царь смилостивился (если, конечно, можно назвать милостью лишение чинов, орденов, титулов, всего движимого и недвижимого имущества): он не только даровал Шафирову жизнь, но и заменил ссылку в Сибирь на Нижний Новгород. Ссыльный содержался там “под крепким караулом”, где ему со всей семьей отпускалось на содержание всего 33 копейки в день.
Положение Петра Павловича изменилось в лучшую сторону только после восшествия на престол Екатерины I, которая к нему явно благоволила. Шафирову были возвращены не только чины и регалии, но и большая часть конфискованного имущества. В 1725 – 1727 гг. он занимал видный пост президента Коммерц-коллегии. Памятуя о его литературных способностях, императрица поручила ему писать историю царствования Петра I (труд этот остался незавершенным).
После вынужденной отставки при императоре Петре II (1727 – 1730 гг.) Шафиров оказался вновь востребованным во времена Анны Иоанновны. К его помощи прибегают для создания антитурецкой коалиции. Шафиров получает назначение в Персию в качестве полномочного посла (1730 – 1732), где подписывает так называемый Рештский договор между Россией и Персией о совместных военных действиях против Оттоманской Порты. В 1733 году он был пожалован в сенаторы и вновь назначен президентом Коммерц-коллегии, оставаясь на сем посту до конца жизни. Талантливый дипломат, он в 1734 году участвует в заключении торгового договора с Англией, а в 1737 году – Немировского трактата.
Но, может статься, в памяти барона всегда жил звездный час его дипломатической карьеры – знойный июльский день 1711 года, когда он, сын бывшего холопа, еврей Шафиров, спас от позора и поражения Великую Россию.