Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 14, 2006
Межсезонье, межвременье. Из разлома
тянет холодом. Зябко. Но это лучше, чем лава
или серный дым. Приехали. Вот мы и дома.
Двойные рамы. Валерьянка с примесью брома.
Мама нюхает рюмку и говорит: “отрава”.
Кот считает иначе. Он выгибает спину,
прыгает на буфет. Смотрит преданно на аптечку.
Пятидесятые годы! Я вас никогда не покину.
Свет вырубают. Капельки стеарина
стекают в граненый стакан. Сквозняк задувает свечку.
Военная форма в шкафу. Вечная слава
в виде ордена Красной звезды и медали
“За оборону Кавказа”. Пустая оправа
от пенсне покойного деда. “Не имеете права!” –
Кричит сосед в коридоре. В гробу видали
Мы этого крикуна. Но это случится позже.
лет через десять. Искусственный спутник где-то
дырявит темя морзянкой. Мороз по коже.
“Он уже знает все. С ним надо построже”.
“Не входи сюда! Ты видишь, я не одета!”
Как не видеть! Груди вываливаются из корсета.
Пусто в душе. Перед глазами все то же.
Вчера закончился век.
Завтра закончится жизнь.
Сегодня закончилось лето.
***
Одинаковые облака, равноудаленные друг от друга,
черепичные крыши, пересыхающая река.
Ветерок, проверяющий, насколько густа и упруга
крона ближайшего дерева. Так ворошит рука
жесткие вихры затравленного подростка,
ничего не происходит, потери невелики.
Дощатая дверь сарая. Осыпавшаяся известка.
Над малиновой мальвой-розой кружатся мотыльки.
Смотрим искоса, снизу вверх или сверху
вниз, никогда не встречаясь лицом к лицу
с тех пор, как впервые, взявшись за руки, шли на примерку
пространства и времени к рассерженному Отцу.
***
Жить в частном секторе, но в городской черте,
в двух шагах от осени, точней, в двадцати
минутах ходьбы до пляжа, где в пустоте
тесно, как взаперти.
Потеря желания жить между иных потерь
не так заметна. Громко хлопает дверь
раздевалки, раскачиваясь на ветру,
сегодня я не умру.
Железное море входит в рыхлый песок.
Ходит чайка, поглядывает наискосок,
Мертвый краб раскинул лапки по сторонам.
Боже, что делать нам?
Жить в частном секторе. Слышать тоскливый вой
соседской собаки, качающей тяжелою головой,
дымом дышать – соседи жгут сорняки на углу.
Ветер несет золу.
Сколько им говорить, сколько им говорить!
Нет ни стыда, ни совести, управы на них нет!
Летит паучок, цепляется за прозрачную нить.
Вижу вечерний свет.
***
Когда запирают на ночь ворота парка,
кусты, скульптуры, деревья – все говорят о разном.
Топочет десяток ежей. Стоит триумфальная арка
в честь великой победы разума над маразмом.
Мрамор, обнявший мрамор. Вечный огонь погашен
для экономии газа. Блеклые лунные блики.
стоят недорого. Мрак никому не страшен,
так как скульптуры безглазы или просто безлики.
Городской сумасшедший смог укрыться под лавкой,
и теперь он сидит в узорной мраморной чаше.
Любуется синей листвой и серебряной травкой.
Луна говорит ему: “Нужно встречаться чаще!”
Четырехлетним ребенком, отталкиваясь пяткой,
он жарил на самокате по центральной аллее.
Умел считать до пяти. В песке ковырял лопаткой.
Знал, что счастье – под елкой, а Ленин спит в мавзолее.
Не было ни ограды, ни замка на воротах,
украшенных оскалившимися бронзовыми львами.
Нянька кричала: “Митя! Полегче на поворотах!”
Кружились шары над безумными взрослыми головами.
***
В детстве я не слышал звона колоколов.
Мыл посуду тряпочкой мыльной. Страдал от нервного тика.
Носил из подвала уголь. Помню запах полов,
натертых рыжей рижской мастикой.
Что запах мастики! Я сам натирал полы.
Сначала щеткой, потом – до блеска суконкой.
Находил расплавленную смолу среди серой золы
в кафельной печке с чугунной дверцей
и железной заслонкой.
Колокола молчали. Зато звенел по утрам
колокольчик мусорщика, молочника или, позднее, в классе:
урок-перемена-урок. Летели к иным мирам
собачки Белка и Стрелка, размышляя о смертном часе.
О смертном часе часто напоминал
траурный марш. Процессии. Чин советского ритуала.
Знамя, потом венки, потом грузовик. Накал
звука и страха рос, приближаясь. Мама мне разрешала
прятать лицо у нее на груди, когда гремел барабан
и выла труба под окном, и все ей казалось мало.
Слабоумная бабка напротив стояла как истукан.
Смотрела во все глаза. Но не видела, не понимала…
Простые рифмы
Перед запертыми вратами
два раскрашенных пионера
с барабаном и горном.
Жизнь и смерть поменялись местами.
Над колхозом летит фанера.
Плачет бабушка в черном.
У бабушки не было кукол,
но были ступка и пестик,
казан и сундук дубовый.
И еще был у бабушки купол,
а на куполе маленький крестик,
который блестел как новый.
От того-то бабушка плачет,
монетку медную прячет,
платок на лоб надвигает,
за это ей Бог помогает.
На столбе репродуктор бормочет,
утешить бабушку хочет,
говорит о войне, о победе,
о званом кремлевском обеде,
о враге, затаившемся рядом
с высокоудойным стадом.
Но бабушка безутешна,
поскольку она безгрешна.
Ни слова не понимает
и взгляда не поднимает.
***
В два ряда фонари среди бела дня
горят вдоль аллеи осеннего парка.
Тяжело взлетает ворона с огромного пня.
Выгуливает на поводке пинчера-перестарка
дама в длинном пальто, с лицом говорящим: “Вы
виноваты во всем, что со мной не случится”.
Пустые бутылки удивленно глядят из травы.
Громко кричат, собираясь в дорогу, птицы.
Кроны почти пусты. До морозов подать рукой.
Листва лежит на коленях сидящих статуй.
Собачка еле плетется. Хребет согнулся дугой.
Глаза подернулись мутью белесоватой.
Усыпите меня, молчит она, усыпите меня,
я бы сама уснула, но боль наполняет тело,
я видела, как ворона взлетает с пня.
Усыпите меня, я б тоже тогда взлетела!
А я бы и сам уснул под тяжкой осенней листвой.
Но от нас отошли, как написано, суд и милость.
Боже, помилуй Твое подобье и образ Твой!
А собачка повеселела. И спина ее распрямилась.
***
Вроде бы все ничего. Утром выйдешь во двор,
свернешь на улицу. Далее по прямой
собор. Зайдешь, послушаешь хор,
поставишь свечку. Опять вернешься домой.
Но дом за час изменится, станет не то что чужим,
скорей — настороженным. Жмется, чуя подвох.
В области сердца словно стальной зажим.
Вроде бы все ничего. Сделай глубокий вдох.
***
Духовой оркестр играет ни свет ни заря.
Звуки вальса печальны, медленны и упруги.
Красный день ноября, какого-то календаря,
но еще тепло, как бывает у нас, на юге.
Я уже проснулся. Скорей подойди ко мне.
Подпирают балкон напротив каменные атланты.
Портреты и лозунги прислонены к стене.
Играют вальс. Собираются демонстранты.
Две-три пары танцуют. Мужчины в светлых плащах,
женщины в легких пальто и конических шляпках.
Сосед выходит к воротам покурить натощак.
Девочка держит флажок и шарики в мягких лапках.
Я уже проснулся. Мне снилась тяжесть в груди.
Я опять стоял у доски, не в силах решить задачу.
Сколько лет прошло! Я проснулся. Скорей подойди
ко мне, ты видишь, мне больно. Но я не плачу.