Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 6, 2004
Был ли день тяжелей иных —
ночь массивна.
Тавтология ливня
по желе громоздкой волны,
исключая берег как сушу,
отсекая воздух как выход,
разливая воду как прихоть,
исторгает: “Хлеб наш насущный, —
из промокшей груди, –
дай!” По свинцовым заслонкам неба
барабанят извне. Кем бы
и каким бы ни был — войди.
***
Мелькнёт Эллада по касательной,
и лук — натянутый, тугой —
как боги, склонные к предательству,
лаская, пробуешь рукой.
Ещё дрожат, скупы и праведны,
гортанью сжатые слова,
но лица, как хрущёвский памятник,
на части делит тетива,
впиваясь в рот — печать молчания.
Глядит Зевес в прищур зрачка,
со дна обиды и отчаянья
рождая нового стрелка.
За отдалёнными заставами,
докурен тучей, невысок,
спадает в пепельницу алую
открытый солнечный висок.
Дымком в руке надежды теплятся,
но пишет в небе полукруг
стрела — Эротова изменница:
из сердца — вон и вон — из рук.
И любопытствуя, и бедствуя,
Спешишь, царевич, за стрелой,
и небо, за тебя ответственно,
колышется над головой:
молчит, светлеет, покаяния —
не ждёт. Одежду сбросив, Хам
бредёт в предутреннем тумане
дорогой, не ведущей в храм.
За ним лишь Ной, раздавлен горем. И
ликуют грифы — не орлы:
ты тоже точка траектории
полёта пущенной стрелы.
***
Цыганской крови не тая
в причудливых изгибах жил,
на поворотах жизнь моя
под семиструнку дребезжит.
Старинный бабушкин настрой
ласкает стертые лады:
и смерть — не смерть, и боль — не боль,
и — ни нужды , и — ни узды.
Туманным светом тусклый лак
как тайну отражает ночь.
А отблеск на твоих щеках
и мгла не в силах превозмочь.
Как грех — и лишнюю струну,
и одинокий Млечный Путь,
и круг отчаянья — луну —
отпустишь мне. Когда-нибудь
***
Не зная троп, имён не помня и заветов,
гляжу единственно под ноги,
не различая стройных силуэтов —
стволов, но походя ища убогих —
пней: присесть и в воздухе учуять мирру,
в кошёлку, до краёв наполненную правом
на поздние щедроты мира —
с росинку, с перелесок — то на правом,
а то на левом берегу реки,
еще один подарок опустить.
Но червь сомненья,
родившийся до моего рожденья,
сползает по лезвию ножа. В горсти —
остатки разочарованья. А дни прозрачны, и слова легки,
и взор сполна вознаградился видом
красавца с червоточинами в теле
и с именем осенне-безобидным…
хоть так напоминающем о древе,
бесстрастно прорастающем сквозь грешных
(и так же — сквозь невинных), не внимая
подробностям успешных злодеяний
и чистых побуждений — безуспешных.
Хороший подосиновик. Увы!