Перевод Георгия Королева
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 3, 2004
Мир всегда менялся. В этом нет ничего нового — мир всегда менялся. Но наш мир меняется очень быстро, гораздо быстрее, чем раньше. Последние 30 или 40 лет стали свидетелями того, как индустриальное общество перешло в высокотехнологическое общество. Мы ощутили, что мысли, к которым мы привыкли во времена модернизма, оказались непригодными в постмодернистском обществе. Мы пережили в эти годы сменяющие друг друга направления моды — и теперь девушки должны обнажать живот, что ещё 30 лет назад было признаком нравственного падения и при виде чего пожилые дамы осеняли бы себя крёстным знамением — немыслимым было то, что главной темой предвыборной борьбы могут быть иностранцы, потому что тогда их практически не было. А когда они появились, то страна их приветствовала, потому что нуждалась в рабочей силе. С отвращением наблюдали мы, датчане, за издевательствами и унижением, которым американцы подвергали своих негров — именно так тогда называли африканцев, теперь же это слово решили считать унизительным определением для населения целого континента. Но мир изменился, мы вступили в полосу, где стало необходимым защищать датскую культуру от мусульман и восточноевропейской мафии. Средства массовой информации узаконили превращение мусульман и народов Восточной Европы в козлов отпущения. Называть этих козлов отпущения “мустафами” или “эстонскими шлюхами” стало даже элегантно — ведь они представляют угрозу датской культуре и самоотождествлению. Да, мир изменился. Но что же именно в нём изменилось?
Датская культура
Что такое датская культура? — вопрос окажется неразрешимым. Историки культуры укажут, что не существует датской культуры издания 2004 года. Дания, как и другие страны Европы, всегда находилась под влиянием других стран и их культур. Большинство культурных фетишей, ассоциируемых с “датскостью”, вовсе не датского происхождения. Датское Рождество — Den danske jul — никакое не датское рождество, а представляет собой смешение и заимствование немецкой и американской традиций празднования рождества.
За последние 40 лет культурные взаимодействия только усилились, в том числе по причине развития элетронных систем. Большое количество телеканалов, коммерческая конкуренция между различными средствами информации, распостранение интернета со всеми его преимуществами и издержками создали какую-то другую культуру. Мы называем её коммуникативной постмодернистской культурой. Эта культура похоронила большинство национальных культур. Действительность сокращена до 30-секундного клипа на всем понятном английском. Содержательность и серьёзность вытеснены развлекательностью без намёка на глубину смысла.
Весь мир, не только Дания, смотрит одни и те же американские сериалы, чьих героев большинство уже давно знает лучше, чем собственных соседей. Средства массовой информации стали для нас способом видеть мир — одинаковым для всех, независимо от того, живёте ли вы в Нью-Йорке, Дэли, Лондоне, Копенгагене или Москве. Развитие единообразно и несёт нас всех в одном направлении. Местная, национальная культура соскальзывает в фон и заменяется глобальной попкультурой, — всеохватывающей и поверхностной.
Это развитие не обязательно только нечто отрицательное. Одной из главнейших причин для человеческих катастроф всегда была война. Теперь появляется надежда, что опасность военных столкновений уменьшается пропорционально стиранию национального содержания в сознании современных людей. Цена этого развития, с другой стороны, может оказаться для человечества непомерной. С потерей уважения к ближнему,с потерей понимания своей ответсвенности за ближнего возникает действительность, в которой значительная часть человечества будет отрезана от тех глобальных достижений, которыми мы так гордимся. Этим людям не остаётся ничего другого, как укореняться в своём национализме, проявления чего мы наблюдаем в том числе и в деятельности Dansk Folkeparti, Front de nationale во Франции и народных партиях России.
Опасность заключается в редуцировании человека до потребителя, основной целью которого является потребление.
Правда, которой не стало
Как исследователь истории античного менталитета я не могу не подвергать анализу те изменения, которые мы теперь наблюдаем в нашем собственном обществе. Чуть более, чем две тысячи лет назад возникла дискуссия между большими древнегреческими философами Протогором и Сократом, которая была отражена в одном из ранних диалогов Платона, ученика Сократа, — если, конечно, исключить то, что она возникла не в действительности, а в мыслях самого Платона. Суть дискуссии заключается в вопросе: что за добро добро, и зло ли злое? Протагор утверждал, что мерой всего является сам человек — добро и зло относительны. Сократ же придерживался того мнения, что истинное знание ведёт к добродетели, то есть, тому, что является верным выбором в жизни. Платон позволяет Сократу сокрушить Протагора, чей софизм подвергается осмеянию. Совсем не лишне подумать об этом диалоге Платона, который, помимо прочего, написан живо, поскольку в нём затронуты проблемы релятивизма человеческих ценностей и осмысления общественных изменений.
Хорошим тоном становятся действия и политические мнения, которые были немыслимы в совсем недавнем прошлом. Это относится практически ко всем областям человеческой жизни, начиная с отмены общества всеобщего благоденствия до священнослужителей-гомосексуалистов. Мораль и нормы общества чудовищно изменились за этот период.
Изменение, положительно воспринимаемое как “развитие”, особенно коснулось двух важнейших сторон человеческой жизни — мысли и отношения к знанию. Мысль, как исходная точка для нашего действия, всё более вертится вокруг нас самих, вокруг определённого образа нас самих, меняясь до неузнаваемости от ситуации к ситуации. Человеческая способность мыслить используется для создания личного представления, различных образов себя, которые не являются кусочками некоторой длительности, но самой неуловимостью. Наиболее основополагающие понятия, такие как мораль, демократия, права человека, искренность, ложь, — склоняются в зависимости от потребностей переживаемой ситуации таким образом, чтобы сами понятия лучше соответствовали нашему предпочитаемому представлению о себе.
Когда мы видим, как понятие “демократия” используется в современной политике, у нас не остаётся сомнений в том, что время, когда понятие соответствовало определённой действиительности, прошло — если, например, мусульмане в странах третьего мира, используя демократические институты, приводят к власти посредством выборов правительства, вводящие мусульманское законодательство, то мы отказываемся называть такие выборы демократическими. Понимание демократиии мы меняем в зависимости от того, как мы в определённой ситуации выбираем воспринимать происходящее.
Всем ясно, что наша представительная демократия безмерно далека от оригинала классических Афин. Слова “представительство” и “демократия” антонимы, поскольку, если кто-то избирается законодательствовать — то законодательствует, следовательно, не сам народ, как сказали бы древние. Это вполне может быть олигархией, аристократией, и уж никак не демократией.
Наша демократия далека от своего изначального античного образца. Обоснование представительной демократии в полтической активности избирателей через свои партии в настоящее время несостоятельно, поскольку избиратели более политически не активны. Расстояние между политиками и избирателями сегодня велико, как никогда, и этот феномен занимает прессу, которая, впрочем, старательно избегает обнажать суть проблемы. Наша демократическая система подразделяется на три части: политик, жаждущий избрания, избиратель, который должен избрать политика, и посредник, как правило, журналист, который оказывает влияние на избирателя, способствуя избранию того или иного политика.
Несколько лет назад политик знал избирателя. У них был прямой контакт. Избиртель сегодня уже не хочет иметь ничего общего с политической системой. Последствием постмодернистского индивудуалистического образа мышления яыляется тот факт, что менее 3 % датских избирателей участвуют в политической работе в наши дни.
Когда зимой 431/430 крупный политический деятель Афин Перикл произносил свою знаменитую речь над павшими в войне согражданами, он, помимо прочего, сказал: ”Мы как раз единственные, кто считет человека, сторонящегося политики, не спокойным и скромным человеком, но негодным гражданином.” Если эту характеристику перенести на наше общество, то негодными окажутся 97 % населения, и стоит ли в таком случае называть нашу систему демократической, если большинство граждан не желают участвовать в демократии, но лишь выбирают некоторых лиц, представляющих демократию.
С бегством членов из политических партий понятие “демократия” изменило своё содержание. Журналист — это тот, кто наводит мост между политиком и избирателем. Журналист выбирает темы, которыми должны интересоваться избиратели, они задают свои вопросы политикам — если посредник находит их уместными — и те вопросы, которые посредник ставит политикам и государственным деятелям. Журналист осуществляет контакт между политиком и избирателем. Политик знает, что если он или она пожелает переизбираться, то необходимо, чтобы пресса писала о них, каких бы фантастических уловок политику это не стоило. О том, что народ думает, политик узнаёт от журналиста, который посредством более или менее серьёзных опросов рассказывают народу и политикам, что народ думает. Журналист и стал демократией.
Все единодушны относительно того, что пресса в лучшем случае доносит часть правды, в худшем же случае правду о недостоверной действительности, которая, будучи подана прессой в виде истории, становится самой действительностью. Действительностью, с которой все считаются. Французский философ Фуко пишет, что существует лишь комментарий. Избиратель никогда не получает от политика комментария — его заменяет анализ посредника, что превращает дискурсивное в истинное — но истины будут перелицовываться в угоду меняющейся дискурсивности.
И это имеет место не только в мире политики. Этот порядок вещей существует и в области исследований и науки. Нужно постоянно ориентироваться на дискурсивность общества. Способность менять подходы становится важнее содержания и профессионализма.
Одно дело переоценивать политические понятия, что делалось всегда. Но всё более значимой в нашем обществе становится потребность переоценить религиозные понятия и нормы. Совершенно непредставимо, чтобы лютеранско-евангелический священник датской Народной церкви заговорил о падении, дьяволе и аде. Эти понятия, эти догмы выскальзывают из современного теологического течения, которое практикуется сегодня.
Церковь приспосабливается к сегоднящнему обществу — это хорошо, но не значит ли это, что проповедуются заповеди, которые не являются тем, чему человек следует, и не занимается ли человек, если присмотреться к этому внимательнее, самореализацией? Во все времена церковь, как зеркало, осуществляла отражение веры. Порой искажённое отражение. Но сегодняшнее отражение церковью веры не содержит по сути веры. Приспособились ко времени. Речь идёт о христианстве? Или христианство в нашем постмодернистском обществе стало таким же летучим и готовым приспосабливаться, как и всё другое?
Конечно, это писалось не с целью нападок на Народную церковь. Это написано всего лишь для раздумья. Церковь не является “вещью в себе”. Церковь состоит из людей, живущих в обществе и считающих себя, или думающих, что считают себя, христианами. Поэтому церковь претерпевает те же изменения, что и общество. Меняется мышление людей. Человек удалился от идеологий, прежде дававших абсолютные ответы на вопросы жизни и бывших общими устоями, моралью и ответственностью. Такое постмодернистское развитие не только изменило политическую картину, но изменило и ощущение человеком жизни.
Во многих отношениях это положительное развитие. Оно даёт человеку широкую свободу для индивидуалистической самореализации, но также порождает многих беспокойных людей и людей, лишённых корней. Людей объединяет потребление, постоянное потребление материального и человеческого. Потребление, которое всё время изменяется и развивается. Продукты, чувства, вера и знание должны всё время приспосабливаться к рынку, который пребывает в непрекращающемся развитии.
Сегодня быть искусным кузнецом или коммунальным служащим — значит не столько быть профессионально подготовленным для соответствующей работы, сколько уметь и хотеть перестраиваться и приспосабливаться. Это отражается и в нашей системе образования. Предметы классического образования, такие как латынь и история античности, не предусматривают желания или умения учащихся перестраиваться. Это бесполезное знание в обществе, ценящем более всего приспосабливаемость.
Когда общество основывается не на знаниях, а на проворности, потребность в основательном образовании падает. Наше мышление не имеет крепких основ. Мы мыслим относительно. Крайним примером этого может быть заявление священника датской Народной церкви, что он не верит в Бога, и журналисты забавы ради спрашивают церковного министра страны, необходимо ли священнику верить в Бога.
Наша система ценностей уничтожена, каждый человек сам стал мерой всего. Протагор проиграл в споре с Сократом, чтобы 2400 лет спустя выиграть. Сократ видел взаимосвязь между верным выбором и знанием. Именно знание-то мы и устраняем. Этого ли мы хотим?
Чужаки
Национальные меньшинства в составе датского населения до сих пор платили больше всех за переживаемые общественные изменения.
Политический популизм, власть плебеев, как сказали бы в античности, использует национальные меньшинства для достижения власти. Пресса, население и политики единодушно разделяют мнение, что датская модель находится под угрозой чужаков. Эта довольно незначительная группа населения топит наше общество благоденствия. Эта группа изменяет нашу культуру.
Национальные меньшинства не изменили датскую культуру, они имеют глобальное влияние. Взамен датское общество затаптывает национальные меньшинства, делая их низшим общественным классом в Дании. Как мало нас волнует то, что же именно национальные меньшинства дают датскому обществу. Представьте, что все они вернулись к себе на родину — Дания остановится!
Если у нас не будет продолжающейся имиграции, мы не сможем производить достаточно благ, чтобы окупить пенсию следующему поколению пенсионеров. Можно утверждать, что без национальных меньшинств датская модель общества благоденствия развалится.
Ни мусульмане, ни русские не угрожают датской культуре. Датская культура меняется в такт глобальных перемен. Можно относиться к этому развитию подобно старому брюзге, говорить, что всё ужасно, но можно и рассмотреть открывающиеся с новыми изменениями возможности. Некоторые вещи нужно беречь — например, нашу демократию, умение сопереживать, — причем беречь заботливо, тогда новый электронно-высокотехнологический век станет человеческим благословением.
Перевод Георгия Королева.