Интервью Нины Гейде
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 2, 2003
Открывая раздел “Люди и судьбы”, мы исходим из того, что российская история минувшего века, совершая головокружительные и гибельные пируэты, уничтожила, исковеркала, стерла в “лагерную пыль”, выбросила за свои пределы столько жизней, что сохранить память о них есть долг нашей культуры.
Российский человек — это и есть Россия, которую он развозит по белу свету, совершенно не помышляя об этом и натыкаясь на собственную русскость, случайно порывшись в карманах, как наткнулся на “коробку спичек Лапшина” поэт Агнивцев. Поэтому, наверное, и судьбы российских эмигрантов бывали ошеломляюще неожиданны.
Опыт рассеяния раскрывает новые грани и возможности “загадочной русской души” — нравственной природы и сознания российского человека — и тем драгоценен для понимания истории и перспектив самой России. Многие свидетельства эмигрантов — а это целые библиотеки очерков, переписок, историй, документов, мемуаров — были спасены для России Александром Солженицыным, Владимиром Аллоем, Григорием Поляком и другими сподвижниками нашей культуры. Эта работа и потеперь осуществляется в России.
Мы надеемся, что и наше издание сумеет внести в этот труд хотя бы малую лепту, запечатлев людей, составивших честь своей эпохе – как живущих, так и ушедших от нас.
Дмитрий Дьяконов:
“Я безусловно ощущаю себя русским ученым…”
Интервью Нины Гейде
Мы сидим в кабинете у Дмитрия Игоревича Дьяконова, доктора физико-математических наук, профессора физического института скандинавских стран NORDITA — и говорим о нем, о науке, о России…
— Чтобы не возникало путаницы, давайте начнем с того, в чем разница между Институтом Нильса Бора и NORDITA?
— Институт Нильса Бора — чисто датская научная организация. Это часть Копенгагенского Университета. Работающие в Институте Бора ученые, помимо чисто научной деятельности, должны читать лекции студентам, принимать экзамены, работать с аспирантами. NORDITA — это сугубо исследовательский институт пяти скандинавских стран: Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии и Исландии, расположенный на территори Института Нильса Бора в Копенгагене. Ученые NORDITA несут ответственность перед всеми скандинавскими странами в области теоретической физики. Мы проводим научные конференции, работаем с молодыми учеными из разных скандинавских стран и т.д. Разумеется, у NORDITA есть много пересечений с Инстиутом Нильса Бора, мы проводим совместные научные мероприятия, следим за научной деятельностью друг друга, но формально это две разные организации, с разными задачами и разными источниками финансирования. Институт Бора находится на датском государственном обеспечении, НОРДИТА же финансируется всеми скандинавскими странами.
— Вы работаете в NORDITA уже шесть лет. Расскажите, чем Вас привлек именно этот институт, ведь Вас приглашали и в другие научные институты в Европе и Америке?
— Мне здесь понравилось. NORDITA напомнила мне мой родной Институт ядерной физики в Гатчине. Напомнила прежде всего подходом к науке. У нас, в России, всегда культивировалась широта образования, широта взглядов. Считалось, что мало быть узким специалистом в своей области, нужно иметь представление о том, что происходит в смежных областях науки. В NORDITA действует такой же принцип. Нас здесь шесть профессоров. Все мы работаем в разных областях физики, но обязательно раз в неделю кто-нибудь рассказывает о своей области. Это довольно редкое явление в современном научном мире. Я много раз бывал в других институтах и исследовательских лабораториях в Европе и Америке и такого подхода к науке почти не встречал. Обычно люди изолируются в своем отсеке, и лишь на конференциях имеют возможность что-то обсудить с коллегами в своей узкой области. Мне кажется, что это довольно ограниченный подход к науке.
— Давайте поговорим о Вашей научной деятельности. Вы посвятили жизнь физике элементарных частиц, то есть, пошли по стопам Нильса Бора и тех ученых, которые совершили переворот в наших представлениях о микромире. Почему так получилось, что Вы стали заниматься именно этой областью физики?
— Может быть, это звучит несколько торжественно, но я всегда интересовался передним фронтом науки, то есть теми областями, о которых известно меньше всего. Как устроен наш мир на микроскопическом уровне? Мы еще так мало об этом знаем. Правда, уже даже в течение моей жизни граница непознанного в этой области значительно отодвинулась…
— Извините, но вынуждена попросить Вас о ликбезе. Наш журнал, конечно, издание не научное, но было бы странно беседовать с Вами и не познакомить читателей хотя бы на самом поверхностном уровне с Вашими исследованиями. Расскажите пожалуйста немного о том, чем Вы занимаетесь.
— Все знают из школьного курса физики, что вещество состоит из молекул, молекулы из атомов, а атомы из ядра и электронов. Это было известно во времена Бора, его Нобелевская премия была получена за обоснование планетарной “ядерно-электронной” модели атома, открытой в опытах его учителя Резерфорда. Как вокруг тяжелого солнца вращаются планеты, так электроны вращаются вокруг ядра. Бор объяснил, почему атомы стабильны, т.е. почему электроны не падают на ядро, показав, что в атоме действуют законы зарождавшейся тогда квантовой физики, сильно отличающиеся от известной до того классической картины мира. Немногим позже было обнаружено, что ядро, в свою очередь, состоит из протонов и нейтронов. Электроны, протоны и нейтроны — это примеры так называемых элементарных частиц. Есть и другие элементарные частицы, их открывали в течение многих лет, в экспериментах, проводимых на гигантских ускорителях. В таких ускорителях частицы разгоняются до колоссальных энергий и околосветовых скоростей. Они “бомбардируют” вещество, и, сталкиваясь, одни частицы рождают другие. Это показывает, что сами элементарные частицы не так уж “элементарны”, а тоже из чего-то состоят.
Сейчас считается, что все элементарные частицы составлены из так называемых кварков. Кварк еще никому не удавалось разделить на составляющие. Это как бы последний этаж материи. Вот этим последним — основосоставляющим — элементом материи, последней неразъемной “матрешкой” я и занимаюсь.
Например, долгое время считалось, что все возможные элементарные частицы могут быть построены только из трех кварков. Другие частицы не были известны науке. В конце 90х годов я и мои товарищи теоретически предсказали возможность существования частиц, состоящих из пяти кварков. За последний год несколько научных групп, работающих в разных странах, независимо друг от друга экспериментально подтвердили наше предсказание. Это очень важное открытие — оно меняет представления о фундаментальных свойствах материи. Оно привлекло общественное внимание, я даже давал в этой связи интервью датским журналистам.
— Имеют ли Ваши научные разработки чисто прикладное значение?
В настоящее время нет, но вся наука так устроена, что, казалось бы, бесцельный поиск истины впоследствии рано или поздно приводит к важнейшим практическим результатам. Вспомните Нильса Бора. В начале ХХ века многие относились к его исследованиям как к бесплодному занятию, но прошло всего лишь несколько десятилетий, и квантовая физика властно преобразовала мир, приведя как к небывалому техническому прогрессу, так и к созданию страшнейшего оружия — атомной и водородной бомбы. Без фундаментальных исследований Бора и других не было бы компьютеров, например. Есть статистика: треть стоимости того, что сегодня производится на Земле, не могла быть произведена без знания квантовой механики. Вот такими оказались последствия фундаментальных работ Нильса Бора и его коллег. Трудно сказать в настоящий момент, к каким практическим последствиям приведут, например, мои научные работы и работы других современных ученых. Но в науке это всегда так: ты занимаешься непознанным, а из непознанного нельзя создать практического устройства. В одном я убежден: если люди в чем-то сумели разобраться, что-то поняли в природе, это рано или поздно найдет свое применение. Никто не знает, сколько понадобится времени от довольно абстрактных формул на листе бумаги до нового технического устройства. Но опыт прошлого показывает, что это время не очень велико.
— Мне хотелось бы задать Вам , наверное, довольно традиционный и все-таки важный вопрос с точки зрения непростых перемен, происходящих сегодня в России и в мире. Ощущаете ли Вы себя по-прежнему русским ученым, или такое понятие постепенно размывается самим историческим процессом?
— Я безусловно ощущаю себя русским ученым. Русская научная школа (или, точнее, научная школа бывшего Союза) по-прежнему существует. В области теоретической физики она очень сильна. Приведу такой пример. Я только что вернулся с научной конференции в Германии, посвященной пересечению двух областей — физики конденсированного состояния и физики элементарных частиц. На конференции были ученые из разных стран мира, в том числе и из России и бывшего Советского Союза. Многие из них давно рассеялись по разным исследовательским институтам и университетам мира, занимают там ведущие позиции. И, Вы знаете, я увидел, что именно эти люди задавали тон всей конференции. Они профессионалы высочайшего класса. Мне было очень легко с ними разговаривать. У нас общие вкусы и ценности в науке, которые не стираются со временем. Сразу было понятно, что мы все вылетели из одного гнезда.
— А есть ли, например, американская научная школа?
— Американской научной школы как таковой нет. Есть много великолепных американских физиков, но общности между ними немного, хотя количественно их намного больше, чем было советских физиков в лучшие времена в СССР.
— Ни для кого не секрет, что сейчас для российской науки наступили отнюдь не “лучшие времена”. Наука в России практически не финансируется, ученые получают мизерную зарплату,в результате происходит пресловутая утечка российских мозгов за рубеж .Как Вы лично могли бы прокомментировтаь этот процесс?
— Действительно, проблемы российской науки общеизвестны, но я не стал бы слишком драматизировать ситуацию. Я могу судить по Петербургскому институту ядерной физики в Гатчине Российской академии наук, где я защищал докторскую диссертацию и с которым связана моя научная судьба. После серьезного кризиса середины 90-х годов в российскую науку вновь приходят молодые талантливые ученые. То, что многие из них начинают выезжать за рубеж — более, чем естественно. Ведь наука по сути своей интернациональна. Будучи достоянием общечеловеческим, она в принципе не может существовать в узких национальных границах. Ей просто необходим постоянный обмен информацией, только так она и развивается, движется вперед…
Я сам, кстати, несмотря на переезд в Данию, не потерял ни научных, ни человеческих связей со своим Институтом. Я по-прежнему являюсь заместителем директора отделения теоретической физики в институте в Гатчине, постоянно туда езжу, пишу заявки на гранты, приглашаю российских ученых сюда на работу и т.д. В этом смысле я совершенно не чувствую себя эмигрантом…
— И все-таки нельзя, наверное, не признать, что ученым в России труднее реализовать себя, чем, например, в Европе или Америке…
— Знаете, лично о себе я так бы не сказал. Наверное, потому что у меня уникальная специальность: для научной деятельности мне достаточно только моей головы, ручки и листа бумаги.
У меня нет ощущения, что вне России я лучше реализую себя как ученый. Я даже не уверен, что выиграл чисто финансово, переехав работать в Данию. Еще когда я жил в России, я по нескольку месяцев в году проводил в зарубежных научных институтах, зарабатывал неплохо.