Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2017
ЭВРИДИКА
1.
…черная в елках молчит безымянная речка
на берегу расстаются два человечка
…оторвались только рация пострадала
деве на береге стикса ждать партизана
боли мелодия нежная льнет к изголовью
куст бузины восхищенно питается кровью
руки бесплотные тянет из тьмы эвридика
просит разведчик ее человек-невидимка
уйду без оглядки вернусь такая примета
…музыка талая льдинка хрустального цвета
сердце совсем обмирает под шепот орфея
все повторяет от взгляда листвы цепенея
трепетный дактилохореический ступор
на ухо ей он не громче сердечного стука
плащ-палаткой укройся сон позови подремли-ка
шею твою легка обовьет повилика
и все будет о’кей только жди меня ладно
жди обещаю приду спущусь я в твой ад но
вместе спасемся нам будут за далями дали
гендель и бах и куранты мы не опоздали
красная площадь и ты рядом с Ним на трибуне
спи моя девочка ночи недолги в июне
вот тебе банка тушенки две серых буханки
если меня не порвут на портянки вакханки
жди я с победой приду за тобою и pronto
перенесу тебя радость за линию фронта
не оглянусь вернусь прикинься травою
только бы мне добежать объяснить конвою
…спутник уходит фронт его ждет не подарок
верит ему в плащ-палатке дрожащий подранок
листьев на фоне небес утвержден отпечаток
ближе печальней протяжное пенье овчарок
…ах оглянулся да не вернулся ждет увядая
тень постаревшая выпита кровь молодая
2.
Он за тобою в ад спускался, ему ты — горе и услада,
он с юностью своей расстался,
но выволок тебя из ада.
Как фыркала ты: — Нужно очень! — узду внезапную почуяв,
как вздрагивала от пощечин, как плакала от поцелуев,
ты ничего и знать не знала, не чувствовала, что за сила
так властно вас соединяла, так горестно разъединила.
Он смотрит на тебя —
и стужа, его лицо состарив разом,
не вырывается наружу, и все привычно гасит разум.
Он смотрит сквозь тебя — и годы уходят с пустотою взора:
слепое бешенство свободы из сторожа слепило вора.
А над годами шлейф из пыли и гомон грязного вокзала,
и там, где вы когда-то были,
вас навсегда уже не стало.
Судьба, как туча грозовая, как стук в оглохшие ворота,
вас друг от друга отрывая, его спасает от чего-то.
Орфей! — кричат ему с галерки, но миф — навыворот, и крика
не слышит он в чужом восторге: ты оглянулась, Эвридика?
Все прожито, что так томило.
Раз только сердце застучало —
когда вас все разъединило, как прежде все соединяло.
ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС
Бал выпускной средь ночи на бульваре.
Фонарик есть? — тут где-то наблевали,
сотрите кровь, мы больше не враги,
ряды сомкнули, молча, попрощайтесь,
покаемся — назад не возвращайтесь,
не возвращайте старые долги.
Законспектирован роман толстого
про юную наташу из ростова,
про «мир» и «мiр» и примиренье мер —
ведь летопись бесхозной русской крови,
изложенная на французской мове,
наш символ веры, хоть в итоге — хер.
Узнаем, что дано узнать изгою,
не этой жизнью преданну — другою,
той, где нет места истине нагой,
где князь андрей с отстреленной ногою
разит татар за курскою дугою —
и бьется колокольчик под дугой!
Лишь успокойте нас: мол, все мы бренны,
«черемуха» родит нам флер гангрены,
и пахнет гнилью время перемен,
и сплевывают нищие камены,
и спят с тореадорами кармены:
нырки и крены и в итоге хрен.
Эх, пронеслись, алмазные, в чахотке
то выборы, то танки по чукотке,
с победою все тех же ермаков! —
не зря же там, где полегли иваны,
друг другу гланды вырезают кланы,
не скинув камуфляжных башлыков.
История, мы твой барак тифозный
в испарине вспомянем коматозной
как некий знак: вот здесь — Земля Отцов.
Не зря мы поколеньями томились:
«калашников» — нам всем однофамилец,
а мы — шеренга дружных мертвецов.
Открой, конвой, нам бал в Колонном Зале!
Нам папы с мамами всё рассказали —
и каждый страх свой в генах передал.
Мир плачет в ритме вальса выпускного.
И сыплют соль земли.
И снится снова
все тот же сон, где всем — один финал.
РЕПОРТАЖ
Труп в кресле. Телевизор голосит. Бегут года. У двери глаз косит.
Старуха мертвой хваткой чашку с кофе
пустую держит — и глядит в экран.
Функциональной скорбью обуян, навис над телом полицейский-профи.
Кого-то беспокоила? — о, нет,
взломали дверь — вокруг прошло пять лет,
закончились на счете сбереженья, банк вскрыл судьбу, но мумия гостей
проигнорировала без затей, как бы сказав: остановись, мгновенье! —
естественно, остановился мир, ночной зефир струит ночной кефир,
но так, чтоб жажде быть неутоленной,
покуда нам небесная труба не возвестит последний день труда.
Из кресла ей, заметно утомленной, уже не распрямиться и в земле,
чтоб встретить Бога в санитарной мгле —
так, словно сдать на будущность экзамен.
И ангел, удручен самим собой, миг помолчит над скрюченной судьбой
и выдохнет единственное:
— Amen…