Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2015
* * *
Вот облако сорва́лось высоко —
в кипящем мареве, в бурлящей синеве —
с бумажною табличкой «молоко»,
приклеенной на лобовом стекле.
И все светлей, все чище неба свод,
и белое по воздуху разлито.
Кто облако так бешено ведет?
Кто грузового облака водитель?
И от земли идут на перехват,
толкаются — им неба не хватает! —
две стаи необстрелянных телят
с поджатыми от ужаса хвостами.
* * *
Здесь все проходит, как идет, от года — к веку,
Бредет Володя — костыли скрипят по снегу.
На мягких лапах в новый год не без усилий
Ступает в след Володе кот — хромой Василий.
На шапке снег, и всё в снегу, плывет безглавый
Андрея храм: се человек мой первозванный!
Вдали ворочая едва язык пудовый,
Звонит во все колокола седой Никола.
И все сверкает и парит — стоит дорога.
— Что, с Новым годом, рыбари? — Да, есть немного.
* * *
Там, где снег зарос осокою — что еще в снегу растет? —
Смотрит с берега высокого на крещенский тонкий лед.
Смотрит с берега замерзлого, как по Вологде-воде
Рыбаки, а не апостолы рассекают в темноте.
— Эй, Андрейка, ну-ка к нам, нам воды налей-ка!
Проморгались — вырос храм, где стоял Андрейка.
Ну, кино, тащи поп-корн! Белостенный, глыба!
Потянулись на поклон — во Андрейка выдал!
Встали, выстроились в ряд, каждый давит лыбу,
Ничего не говорят — рыба моя, рыба!
* * *
Пока мы с тобой о любви говорим
Под стрекот ночных мотыльков,
Выходит из леса сестра братьев Гримм,
Выносит двухтомник стихов.
Из леса, куда не ступала нога,
На финской блестящей бумаге,
На титуле: «Вульфу на добрую па…»
И крестик в овраге во мраке.
Пока мы с тобой о любви говорим,
Щекочем, кусаем, целуем,
Сестра братьев Гримм набирает логин
На qwerty-клавиатуре.
И слышен далекий и жалобный вой
Сквозь стрекот ночных мотыльков,
Сестра братьев Гримм набирает пароль
И прячет мобильник в альков.
Чу! Ветер поднялся — качнулся альков,
собачий послышался лай,
в лесу одиноким горит светляком
ее голубое «online».
* * *
Над покровом колыбельным ночь воркует: ко-ко-ко.
Снится: бабушка Жизели разливает молоко.
Снится: дядька — тоже драма, говорит: «едреный кот!»,
подставляя Мандельштама под скосившийся комод.
Снится розовое блюдце, с молоком, — броди потише! —
два прозаика дерутся, а поэт, зараза, пишет!
Снится: в гору — еле-еле, а потом — легко-легко,
вот у бабушки Жизели убежало молоко.
Молоко нельзя балетным. Ничего нельзя балетным.
— Ты, наверно, не приедешь? — Я, наверно, не приеду.
Дядька чиркнул в небо спичкой, пахнет молоком над домом,
молоком чернильным, птичьим. Молоком из облакова.
— Чем кончается параграф, я, наверное… — Да спи же!
Посчитай еще баранов, вон поэт, он все допише…