Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2014
* * *
Осень. В деревьях куски воронья.
Листья упали — увидели глину.
Зренье мое отстает от меня,
смотрит мне в спину.
Кабы не знать, что умрешь навсегда,
смерть поспевала б за смертью едва ли.
Я бы на воду смотрел, как вода.
Вы вспоминали б меня иногда —
только б за смертью меня посылали…
* * *
Речь пришивает рот
к воздуху. Крепко шьет.
Ходит иглой согласных.
Тянет и в шов кладет
долгую нить атласных
гласных — зеленых, красных,
синих, огнеопасных,
желтых и голубых,
черных и белых. Их
в божьих устах немного.
Слово крупнее бога —
бога в губах твоих.
* * *
Крапива старая как тряпка —
роса.
Птиц ледяные голоса.
Не то чтоб холодно, но зябко.
Как будто с неба чья-то лапка
перебирает волоса
на голове у рыбака,
когда с башки съезжает шапка,
как с неба в воду облака…
* * *
Осыпается время в лесу.
Приближается время иное.
На подлете оно. На весу.
Ледяное.
Вот пришло —
и стоит под окном человеком.
Как за смертью светло,
знают листья под снегом.
* * *
Тень надвигалась отовсюду —
подобно ужасу и чуду,
и под щеглом чертополох
клонился влево, а направо —
опора воздуха, держава —
стояло облако как Бог.
* * *
Всякая муха — сестрица репья:
не изумруд за душой, а стеклярус.
Не отцепляется муха моя.
Я — от измученной — не отцепляюсь.
Ходим по водам — как смерть и любовь:
жизнь между нами стоит вертухаем,
воздух густеет, толкается кровь —
так мы друг друга, дрожа, выдыхаем.
Хлопну тебя. И — себя. По плечу.
Мимо. И ладно. Живи. Ниоткуда,
прямо из осени, мухе кричу:
не умирай, ненавистное чудо.
* * *
Ласточки учат строю
ласточек молодых —
не пчелиному рою,
а порядку иных
множеств: встает держава
нежности величаво —
ангельский алфавит…
Видишь, вторая справа
мама моя стоит.
* * *
Небо сжимается до размера
зрачка
серой цапли, жизни серой,
ангела-дурачка.
Дурачок деревенский ходит с палкой,
весь в городском пальто,
жил бы да жил одной рыбалкой —
да не клюет никто.
А кому-то бог, дурачок везучий,
ниже воды своей —
на крючок, на зрачок колючий
насаживает пескарей.