Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2012
. . .
Все видит, слышит темными ночами,
Все шорохи, все вздохи, все слова,
Сверкая раскаленными очами,
Ни шепот не пропустит, ни смешок
И утром все Минерве перескажет,
А та на голове ее пушок
Пригладит и к руке своей привяжет.
Минерва покровительствует тем,
Кто пишет, выступает на подмостках,
Создателям поэм и теорем,
Участье принимая в их набросках,
В их формулы вникая и ряды
Созвучий, поощряя мысль и чувство.
Сама она не любит темноты,
Но есть сова: тьма тоже часть искусства!
. . .
Эти трое любуются первой ласточкой:
Муж с бородкою, юноша и подросток.
Это лучше, чем воинский быт палаточный,
Даже эпос троянский, такой громоздкий!
Что за чудная ваза краснофигурная!
Где суровость, безжалостность и свирепость?
Солнце чудится, видится даль лазурная.
Вообще это лирика, а не эпос!
И каким же сиянием вся пропитана,
И какую простую несет идею!
И как будто она на меня рассчитана,
Что когда-нибудь я залюбуюсь ею.
. . .
Я-то помню еще пастухов,
И коров, и телят, и быков
По дороге бредущее стадо,
Их мычанье густое и рев,
Возвращенье в село до заката.
Колокольчик звенел, дребезжал.
Луг за лесом, как маленький зал,
Объезжал я на велосипеде,
Где паслись они, словно на бал
Приведенные из дому дети.
И другой их лужок поджидал
Где-нибудь за пригорком, и третий.
Мух и оводов били хвостом.
Стадо пахло парным молоком,
У кустов залегали тщедушных.
Было что-то библейское в том,
Как пастух подгонял непослушных.
О, как чуден был вид и пятнист!
Словно нарисовал их кубист,
Я Сезанна любил и Машкова,
Одинокий велосипедист.
Дай мне к речке проехать, корова!
Поворот, небольшая петля.
Так сегодня не пахнет земля,
Как тогда оглушительно пахла.
Словно вечность, грустить не веля,
Помахала рукой и иссякла.
. . .
Представляешь, там дарят весной мимозу
Тем, кого они любят, — сухой пучок
С золотистыми шариками, раскосый,
С губ стирая пыльцу его и со щек.
Представляешь, там с крыльями нас рисуют,
Хоровод нам бесполый организуют
Так, как будто мы пляшем в лучах, поем,
Ручку вскинув и ножку задрав босую,
На плафоне резвимся — не устаем.
Представляешь, там топчутся на балконе
Ночью, радуясь звездам на небосклоне, —
И все это на фоне земных обид
И смертей, —
с удивленьем потусторонним
Ангел ангелу где-нибудь говорит.
. . .
Имя Осип — не лучшее имя,
Для лакея подходит оно
И никак не сравнится с другими:
Вячеславу, должно быть, смешно,
И Валерию тоже; лежать бы
Днем на барской постели тайком,
Заезжая в трактиры, усадьбы,
По паркету ходить босиком.
Имя Осип — нелепое имя.
Щи хлебать бы да есть пироги,
А не далями грезить морскими,
С левой встав на рассвете ноги,
Что за жизнь, что за мука порою,
А в театре опять “Ревизор”,
Ах, уплыть бы с царями под Трою,
Чтобы пена смочила вихор!
. . .
Я даже ручку дверную люблю,
Медную, желтую, скользкую ручку.
Вот обопрусь на нее, надавлю,
Что ж говорить про звезду или тучку!
Жест машинальный, когда спохвачусь,
Словно на нем себя, быстром, поймаю,
Чуден, как будто я сам себе снюсь,
Как на земле оказался, не знаю.
Комната, облако, стол и тетрадь,
Радости, горести, окна и двери…
Смысл? Я не знаю, по правде сказать,
Так ли он нужен мне? Я не уверен.