Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2011
Елена ОжичС РУК НА РУКИ
* * * …Приняли в подмастерья,
Скупою пядью отмерили лоскут
Живой материи, сказали “Шей,
Изучай изнанку вещей”.
Исколол пальцы, обжегся паром,
Настриг дырок, постоянно ошибался…
Сшил, примерил — дрянь одежда получилась.
Дайте, говорит, другой лоскут,
Я все исправлю,
Не ходить же в этом…
Нет, говорят, ходи в том, что наработал,
Тебе давали один кусок,
Второго не обещали.
Кто тебе виноват, что ты этого не понял.
Когда научишься жить — жить, как правило, тоже бывает уже нечего.
ДОЛОРЕС
В старых квартирах не достать потолка,
И печаль потому высока, и немного сыро.
А окно открываешь — остается, не вспархивает за облака,
Не дается, и протереть не доходит рука
От седины, от старости и от пыли.
Рассыхаясь, скрипит под ногой доска —
Под паркетом время намыло слои песка.
Помнит, талия Доллы была узка,
Самая первая дырочка пояска,
Туфель квадратные два носка,
Разные модные ее штуки. Были.
Но и сейчас он видит сквозь сеть морщин
Шейный ее платочек и на брелке ключи,
Вот улыбнулась, и ключик ее бренчит —
На Первомай выходили и дверь закрыли.
Старый фонд, чего там, и самый центр,
Этому дому так раньше шли коньяки, “абсент”,
И названия комнат — “кабинет”, “салон”,
А теперь бывший лев, многомудрый мэтр,
Из напитков предпочитает валокордин, корвалол.
“Здравствуй, Леня…”, “Валера, привет, дорогой” —
Вот один ушел, и не пьет другой,
А ему еще можно сорок капель в стакан и одну под язык —
Ужин бога, поистине царский шик,
Потому что жив.
Только вот обойти свой элитный квадратный метр —
Даже с тростью надо еще суметь,
И за день теперь не успеть.
Долла садится рядом, руку его берет, перебирает, гладит, забыть ничего не дает, сердце его потихоньку ладит. Девочка бедная, думает, ты моя, веточка кедра тоненькая, ну не кури, не надо.
* * * Каждый стих понимается как последний —
Думаешь, этот допишешь, а дальше вряд ли.
Вот повезло — ухватил немного у Бога,
Побезобразничал в кущах его и грядках
И представляешь, что это, ну, как бы подвиг.
Он улыбается в бороду:
“Прямо как дети малые, честное слово.
Разве обидит старый солдат ребенка?
Чадам возлюбленным нет на амбарах моих засовов.
Жалко мне, что ли? Мало берете только”.
О, старче щедрый, взгляды его с укором,
Нам подсыпает словес с небес, словно крошек,
Не дает умереть в немоте, кормит
Славных зверушек своих, хороших.
* * * Я стараюсь представить тебя пятилетним белобровым
Основательным мужичком,
Как ты носил это смешное
Пальтишко с цигейковым воротничком,
Вот уже сколько лет оно ожидает тебя, висит на крючке,
И такие грустные у него проплешинки
На цигейковом воротничке.
Здесь в деревне, как прежде, пахнет
Сеном, коровой и молоком,
Только в этом дворе оставленном
Вороны засевают огород черным своим пером.
Этот дом, как НЗ на случай войны, как просмоленный ящик
Со спичками, мылом и табаком.
Только здесь, чтобы не утекало время,
Между бревнами заложено конским волосом,
Старым мхом.
* * * Все происходит между делом,
В зазоре, где душа и тело
Расходятся на миллиметр,
А если дальше, то разъятость,
Бессоница, болезнь и смерть.
А так нормальное такое
Эфира трение о твердь.
* * * Пусть не сезон урожая, но пахнет фруктовой лавкой,
Августом в самом разгаре, Яблочным то есть Спасом,
Вынем когда из-под земли запасы,
Чтобы зима приятней прошла, пожалуй.
Воздух становится вкусным, как в той сушильне,
Где подсыхает яблочная нарезка.
Летом в таких ароматах жили,
А в декабре и компот нам как средство от всех болезней.
Яблоки носят зимою свои рубашки,
Сшитые из контрольных, диктантов, формул,
Мама тетрадки переиначила на обертки.
Ты развернул бумажку, наверное, вспомнил,
Как не хотел на дачу,
Как был загорелым, вертким,
Яблочком перекатным,
Чумазым чертом.
* * * Успеть купить подарки всем, пока не умер,
Пока еще не вылетел с работы,
Не заболел, не вывихнул, не спятил,
Не начал на людей бросаться.
Пока остались в кошельке копейки,
Идешь и покупаешь пустяки,
Ну, например, в зеленых гребнях
Ананасы детям.
Как будто для себя волшебное лекарство —
И думаешь, что вдруг оно поможет
Отсрочить это “умер, вылетел и спятил”.
Такие мысли перед Новым годом.
* * * Он несет меня под мышкой через всякую слякоть,
Нежно надев калоши на валенки и завернув в тулуп,
А мне хочется из вредности дрыгать ногой и плакать,
И во рту еще шатается молочный зуб.
Он не возмущается моим поведением,
Чтобы не выронить, перехватывает на весу,
Говорит: “Все равно донесу.
Обязательно. Непременно.
Передам с рук на руки,
И объясняйся там сама нос к носу”.
И ведь, правда, как ни выворачивайся ужом, не уронит,
Про него не скажешь: “Не доглядел”,
Пролетая с тобой над лужами, он еще сильнее
Стискивает ладони.
Личный ангел. Даже если ты его не хотел.
* * * В этом городе каждый второй одевается как подросток,
И от этого выглядит как набросок,
Как один из планов, проектов мужчин и женщин.
Каждый сам не заметил, что был уменьшен
И по собственной воле не вышел ростом.
Что за жизнь здесь, сто╢ит носом повести и разнюхать,
Вот зима отдает подопревшим с изнанки пухом,
Подгоревшим, сбежавшим с различных кухонь,
Молоком или кофе — на газ наплывет и потухнет.
Здесь такие налоги, что выгодней не иметь имущества —
Ни квартир, ни машин, жить по принципу “как получится”,
Но, говорят, это было бы неразумно,
Все-то просто у них: вот слагаемые, вот сумма,
И при этом ошибки в счете, на которых никто не учится.
К сорока своим кое-кто запоет о том, что вокруг много лишних вещей,
Обитает рядом слишком много ненужных существ,
Он давно бы решился, но не знает, кого из них выкинуть первым.
Он давно соскочил бы, да и вообще…
У тебя-то самого разве не так, приведи, мол, другие примеры.
* * * …постоянно взбалтывают,
проверяют тебя на свет,
огорчаются, обнаруживая дефект,
их интересует и крепость твоя,
и удельный вес,
и откуда в тебе появляется некая взвесь,
выпадающая в осадок
на бумаге,
здесь.
* * * Есть души теплые и шершавые, как вельвет.
Грубые, но крепкие на разрыв, как джинса.
Простые, как бельевой трикотаж,
И близкие, как майка-“алкоголичка”.
И безразличные, как синтетика, —
Несносимые или несносные,
Короче, носятся дольше всего.
А теперь смотри, что с ними происходит.
Вельвет притягивает мелкий чужой мусор.
Джинсы протираются в самом интересном месте.
Майку прячут поближе к телу,
И хрен там догадаешься,
Есть ли она вообще на самом деле.
И вроде бы синтетику ничего не берет,
Но это только так кажется.
Мы бы хотели, чтобы наши души
Были стойкими и к трению, и к рвению,
И до самой старости новешенькие,
Точно только что из-под
Швейной машинки Господа Бога.
Но он-то знает, сколько их носили
И как с ними обращались.
Пойдем, что ли, почистим,
Подштопаем наши вельветовые пиджаки —
Такие поношенные,
Перед людьми стыдно,
А новые не купить.
* * * Мне давно пора примерить
Взрослой женщины наряды,
Сделать их второю кожей,
Наконец освоить возраст…
Но.
Посмотри, как я прекрасна
В этих джинсах и кроссовках,
Вся в веснушках и вихрушках.
Хорошо мне быть невзрослой,
Я могу себе позволить
И однажды перепрыгнуть
Из подростков — и в старушки.
* * * Я в Твоей строгой Руце
Всего лишь простой карандаш —
Напишу ровно столько,
Сколько, Господи, дашь.
Я — неправильный почерк,
Торопливый разбег
Этих букв, этих точек
Черновик, человек.
Я всегда спотыкаюсь
И ломаю графит.
Но очинишь, исправишь,
И опять заскрипит
По бумаге суровой,
Путаясь и виясь,
Нитевидное слово —
Непрочная связь.
Как истратишь сердечник
И всё срежешь с рубашки,
На письме неудобен
Станет тот карандашик.
Отложи мой остаток
В самый дальний пенал,
Чтоб уже не скрипел,
Ничего не писал.