Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2009
СО СКОРОСТЬЮ ДОБРА И СВЕТА
. . .
Всего живого враг,
Уснуло все, лишь я, дурак,
Все не засну никак
Ни на спине, ни на боку,
Ни тазом к потолку.
Лежу и за строкой строку
Все тку, и тку, и тку.
Кому, на кой оно мое
Дурацкое тканье?
У всех свое житье-бытье,
И в час ночной спанье.
Когда-то было мне дано
Писать смешным-смешно,
Но было это так давно,
Что вспомнить-то смешно.
Теперь же я о море слез
Задумался всерьез,
Пустив возок свой под откос
С турусов и колес.
Когда страданий жизнь полна,
Как долларов казна,
Гражданской лирики цена
Высокой быть должна.
Когда бесстыжие верхи
Вершат свои грехи,
Какие тут ха-ха, хи-хи,
Помада и духи.
А значит, должен быть поэт
Певцом народных бед,
Чтоб не упал со склона лет
Его авторитет.
Ища в нем пищу для ума,
Напишет он тома,
Ведь бед на этом свете тьма,
Что радует весьма.
. . .
Дам совет вам на старости лет:
Не ходите в народ, либералы,
Ничего там хорошего нет.
Когда был я чуток помоложе,
То по пьяни сходил в него раз,
И огреб в результате по роже
От широких трудящихся масс.
И не так чтоб совсем не по делу,
И не то чтоб без всякой вины,
Но меня это сильно задело,
До души, так сказать, глубины.
Ощутил я на собственной шкуре,
В близрастущих очнувшись кустах,
Факт отсутствия тяги к культуре
В близлежащих народных пластах.
С той поры разошлись наши тропы,
И боюсь, что уже навсегда.
Далеко нам еще до Европы,
Вот что я вам скажу, господа.
Так что лучше, коллеги, тусуйтесь
Вы в своей либеральной среде,
А в народ этот самый не суйтесь,
Чтоб лихой не случиться беде.
. . .
Как, впрочем, и от органов общественных,
Не получал ни грамот благодарственных,
Ни поощрений сколь-нибудь существенных.
Хотя в моем ближайшем окружении
Назвать немало мог бы я товарищей,
Кто преуспел за счет стихосложения,
Небезуспешно в нем себе навар ища.
Они большие средства накопили и
Перевели их в банки заграничные,
Я тут не буду называть фамилии,
Но люди это, в основном, публичные.
Средь них есть как мужчины, так и женщины.
Что те, что эти равно неприятны мне,
И пусть они наградами увенчаны,
Зато их репутации запятнаны.
При встрече с ними не подам и виду я,
Что мне известна вся их подноготная,
Я в глубине души им не завидую,
Ведь счастлива душа моя вольготная.
А в жизни их, хотя и продолжительной,
Не будет счастья даже самой малости.
И прохожу походкою презрительной
Я мимо них, брезгливой полон жалости.
. . .
Талантливо. Хотя и небесспорно.
. . .
Вот у нас сосед живет,
Он все время нервно курит
И при этом нервно пьет.
И жену колотит нервно
Головою об буфет.
Вот такой у нас, примерно,
Замечательный сосед.
. . .
Сегодня на дворе у нас,
Что получить трубой по темени
Свободно можешь ты на раз.
Однако рано делать выводы
По поводу текущих дней —
Бывали разные периоды
В стране измученной моей.
Бывали трудности с питанием
И перегибы на местах,
Но мы, назло всем испытаниям,
Бесстрашно трахались в кустах.
И в том была своя позиция,
И вызов власти был прямой,
Не зря советская милиция
Грозила смельчакам тюрьмой.
Когда от прессинга сурового
Уже, казалось, не вздохнуть,
Цинизма элемент здорового
Нам освещал тернистый путь.
Совок своею красной харищей
Нас взять пытался на испуг,
Но шли мы — группою товарищей
Бок о бок с группою подруг.
…Так что хочу я посоветовать
Тебе, читатель этих строк:
На время зря не стоит сетовать,
Оно приходит в нужный срок.
Свое, отдельное для каждого,
Поскольку время — не трамвай,
А ты живи себе и заживо
Его, будь добр, проживай.
. . .
В Петербурге арестован на 15 суток велосипедист,
который в майские праздники катался голым по Дворцовой
площади вокруг Александрийского столпа.
Кабы был бы я моложе,
Да сложен бы хорошо,
Я б на велике бы тоже
Прокатился нагишом.
Прокатился бы, не зная
Ни заботы, ни труда,
У сограждан вызывая
Чувство легкого стыда.
Нажимая на педали,
Я в седле бы привставал,
Чтобы все меня видали,
Чтобы каждый узнавал.
Одобряем женским полом,
Утверждая пол мужской,
Я б промчался в виде голом
Вдоль по улице Тверской.
При моем высоком классе
И неслыханной красе
На правительственной трассе
Мне бы рады были все.
И отдавши дань моменту,
Оказавшись у Кремля,
Помахал бы президенту,
Не снимая рук с руля.
Улыбнулся бы Медведев:
Ну, Иртеньев, ну, нахал,
А потом решил — пусть едет.
И в ответ мне помахал.
. . .
Вот что я скажу вам, господа,
От ее присутствия деваться я
Не могу буквально никуда.
Просыпаюсь в половине третьего,
Рев моторов слыша за версту,
Понимаю — это в Шереметьево
Летчик набирает высоту.
Летчику жалеть не полагается
Тех, кого оставил на земле,
Потому-то дом мой содрогается
И посуда пляшет на столе.
У него работа интересная,
Хоть она опасна и трудна,
И забота, в основном, небесная,
От земной оторвана она.
Он пространство бороздит воздушное,
Пользу принося родной стране,
Оттого брезгливо-равнодушное
Отношенье летчика ко мне.
Я избрал работу несерьезную,
Я стишки поносные пишу
И стране в эпоху грандиозную
Пользы никакой не приношу.
Мне бы с Музой только хороводиться,
Лезть бы ей рукою под подол,
Так что обижаться не приходится
На судьбу, глотая валидол.
Тем, кто управляет самолетами,
Чья к штурвалу тянется рука,
Не найти с пустыми рифмоплетами
Общего, как видно, языка.
. . .
В абсолютной вышине,
Профиль месяца щербатый
Не дает забыться мне.
Хоть и светит, да не греет,
На себя замкнувшись сам,
…Жизнь моя, меж тем, стареет,
Протекает по усам.
Организм пришел в усталость,
Еле дышит через нос,
В нем ресурсов не осталось,
В нем один сплошной износ.
Бедным странником усталым,
Жертвой призрачных химер,
Он лежит под одеялом
В ожиданье крайних мер.
Месяц, месяц, перец ясный,
Ты страдальца пожалей,
На него свой свет напрасный
Сверху попусту не лей.
Безнадежен этот случай,
Объективно говоря,
Не терзай его, не мучай,
Не расходуй силы зря.
Не вонзай потоки игл
В плоть, угасшую давно,
Он свое уже отпрыгал,
А другого не дано.
. . .
(120 км/час)
Летят по воздуху поэты,
Сияньем ангельским лучась.
Верлен, Арабов, Маяковский,
Гандлевский, Пригов, Луговской,
Искренко, Элиот, Тарковский,
И с ними дядька их морской.
Маршрут их тайный мне не ведом,
С земли его не распознать,
Но я бегу за ними следом
И не могу никак догнать.
Смешной в своем нелепом беге,
Земного притяженья раб,
— Куда вы, — я кричу, — коллеги, —
Но голос мой с рожденья слаб.
С рожденья потонул он в хоре
Других, что ярче и сильней,
Я с этой участью не спорю,
Поскольку прочно свыкся с ней.
Мне на хозяйстве оставаться
Милей, чем рваться в синеву,
А что касается оваций,
То как-нибудь переживу.
Нет места мне в крылатой стае —
Он не Пегас, мой конь в пальто,
Пусть высоко он не летает,
Но быстро бегает зато.