Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2007
. . .
знаете левкой?
Это облачко такое
и такой покой,
мотылек такой поблеклый,
розовый такой,
огонек такой далекий
в поле за рекой,
поцелуй такой воздушный
из нездешних уст,
дудочки такой пастушьей
узенькая грусть.
Значит, мы простимся вскоре
с нашею тоской!
— Вы о чем?
— Я о левкое —
знаете левкой?
. . .
вензельком неотразимым
по горам и по низинам,
где не раз встречали нас!
Как веревочка вилась —
то бегом вилась, то шагом,
по горам и по оврагам —
обстоятельно и всласть:
через речку, через мост —
чуть скользя на парапете…
И ничто на белом свете
никогда так не вилось,
и ничья на свете власть,
и ничьи на свете речи
не бывали так сердечны,
как веревочка вилась!
А любовь была не страсть,
не высоты, не глубины —
мы друг друга так любили,
как веревочка вилась.
И когда в последний раз
я исчезну в чистом поле,
ни о чем я так не вспомню,
как веревочка вилась!
. . .
и этот день, как сказано, приходит,
приходит и смеется во весь рот:
Вот я пришел — что хочешь, то и делай!
Ты говоришь: Да чтоб вам пусто всем! —
и всем на свете делается пусто,
ты говоришь: Не бить! — стенным часам,
и сутками часы не бьют и терпят.
А скажешь: Бить опять! — опять и бьют,
и музыку играют заводную,
потом ты просишь — и тебе дают,
потом стучишь — и открывают двери,
и в них маячит темный силуэт,
но не понять, кто там стоит в проеме, —
тогда ты говоришь: Да будет свет, —
и свет в ответ немедленно бывает.
Так тут ведется испокон веков —
и все равно, кто первый это начал,
но нам с тобою хватит облаков,
деревьев хватит и светил небесных.
Прикурим-ка от этой вот свечи
да посидим, не шевелясь, в потемках…
А станешь говорить — и замолчи,
и пусть тут все останется как было.
. . .
нарисован в небе рай —
и написано чернилом
возле рая: “Не горюй”.
На фанере голубой
пара-тройка голубей,
нарисованные мелом,
говорят между собой.
Апельсин и ананас,
размещенные анфас,
человечьими глазами
смотрят пристально на нас.
А в румяных облаках
скачут кони в яблоках,
в винограде и изюме
и с хоругвями в руках.
И святых суровых строй
за Кудыкиной горой
гонит в шею иноверца
хворостиною сырой.
Меж раскрашенных планет
вместо Бога — тусклый свет,
ибо Бог есть только в сердце,
а снаружи Бога нет.
. . .
Там говорят “а это помнишь?” —
там ничего не говорят,
там пеплом по столу сорят,
не замечают и молчат,
и говорят “который час?”
Там тонущий пакетик с чаем
уже никем не замечаем,
и над столом, давно пустым,
там говорят “ваш чай остыл” —
и в чашку опускают взгляд,
и “надо ехать” говорят.
Там теребят лимона мякоть
и говорят “не надо плакать”,
а после говорят “пора”
и говорят, что все мура,
а сами плачут невпопад
и ничего не говорят.