Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2007
Памяти Ильи Кормильцева
Само существование в русском роке текста, который мы априори — условно — будем считать «поэтическим», не позволяет отмахнуться от этого феномена, считая, будто это прерогатива музыкальных критиков. Счесть, что это массовая культура, псевдохудожественный способ релаксации? Но это не так. Во-первых, именно отечественный рок (в гордом ли одиночестве, в ряду ли других явлений) приобщил несколько поколений к художественному слову, причем среди приобщенных есть немало и филологов, и поэтов. Во-вторых, основным пафосом русского рока, по крайней мере, в его «классический» — позднесоветский и ранний постсоветский — период, было как раз противостояние эстраде, «попсе». В-третьих, разве не наблюдаем мы, как явления, полагавшиеся снобами принадлежащими исключительно к массовой культуре, оказываются в центре интереса литературного и интеллектуального сообществ (характерный пример — фантастика)?
Сложнее всего, однако ж, как раз с понятием «поэзия». То есть с понятием в узком смысле: конечно, всякий творец метафорически может быть назван поэтом в своем ремесле — и архитектор, и садовник, и кулинар, и кузнец. Но есть еще столбики строчек, напечатанные на бумаге или высвечивающиеся на мониторе. И в этом смысле все непросто.
Поводом для размышления оказалась многотомная антология «Поэты русского рока»*. Интересно здесь, как далека издательская практика от аналитических успехов гуманитарной мысли. Говорю неспроста: на филфаке Тверского госуниверситета уже почти десять лет издаются научные сборники «Русская рок-поэзия: текст и контекст». Вышло восемь томов, готовится девятый. Солидное, международное филологическое издание. Но накопленный учеными за годы исследовательской работы концептуальный материал никак не влияет на осознание феномена русского рока — в его поэтической составляющей. Проблема грани между «текстовкой» и стихотворением; проблема соотношения музыки, текста, представления; проблема пределов рока и его контекстных отношений, — все это остается собственностью узкой группы исследователей-энтузиастов. Понятно, что «Поэты русского рока» — издание популярное (к вопросу о массовости и смещении ценностных критериев: интересно, возможен ли такой тираж у, скажем, «Антологии русского андеграунда», будет ли подобное издание продаваемо в подземных переходах? Вопрос, естественно, риторический). Но все же удивительно: неопределенный предмет, самим своим существом взывающий к внимательному взгляду, в основе своей противоречивый, — преподносится как некая данность, как очевидное.
С другой стороны, бесспорно: русская рок-поэзия есть. Но в каком именно качестве она есть? Вряд ли как феномен; скорее — как идея. А может быть, как некое поле значений, не выстраиваемых в четкую структуру.
Проблематично здесь все, каждое слово, притворяющееся термином. Рок? Но что это — музыкальный стиль, направление? Особая социальная страта? Тип субкультуры? Ответ в этой ситуации достаточно ехиден, потому что является, по сути, уходом от ответа: рок — и то, и то, и то. По сути дела, можно говорить про «рок», «рок-штрих», «рок-двойной штрих». Есть рок-н-ролл, вполне определенное явление с четким музыковедческим объемом: «песенно-танцевальная форма, возникшая в США в начале 1950-х гг.» (цитирую энциклопедический словарь «Музыка», попутно расшифровывая сокращения). Есть рок-музыка, с объемом куда менее определенным: «область современной поп-музыки. Стилевая основа рок-музыки — «ритм-энд-блюз», «кантри-энд-вестерн»… Рок-музыка представляет собой сложный конгломерат течений, выделившихся по музыкальным и внемузыкальным признакам: принадлежности к определенным социально-культурным движениям… возрастной ориентированности… динамической интенсивности… технической оснащенности… взаимодействию с теми или иными музыкальными традициями… месту в системе художественной культуры идр.» (все тот же словарь).
И есть, наконец, пространство культурных феноменов, так или иначе соотносимых с рок-культурой, порожденной определенной аудиторией, — и здесь мы уже не найдем никакой четкости, поскольку аудитория эта нестабильна, и неоднородна, и готова воспринимать самые разнообразные культурные явления — от «Нашего радио» до крайнего музыкального и поэтического клубного или даже домашнего андеграунда, часто не имеющего генетически и стилистически ну ничегошеньки общего с рок-музыкой в музыковедческом понимании.
Это, так сказать, первый уровень, очерчивание границ. Затем нас ждет следующий круг — структура того произведения, что функционирует в рамках культуры, определенной по «музыкальным и внемузыкальным признакам». Рок-произведение оказывается в этом смысле весьма сложной конструкцией. Очевиден музыкальный компонент. Компонент вербальный, тот самый исполняемый текст, вроде бы не так уж и важен и даже необязателен. Однако есть традиционные аспекты песенности, требующие текстуального наполнения.
Но есть и специфические особенности именно отечественного рока: общепринято представление об усиленности словесной составляющей в русском роке по сравнению с западным. Свою роль здесь сыграло и конкурентное наследование бардам, и общая логоцентричность нашей культуры. Впрочем, если у бардов, как правило, были «просто» слова под музыку, то в роке словесная и музыкальная составляющие вступают в занимательнейшие взаимодействия.
Вот один пример: относительно старая песня Петра Мамонова («Лень», исполненная в рамках проекта «Мамонов и Алексей») — фигуры, что ни говори, знаковой, принципиально важной для современной культуры (роль в лунгинском «Острове» лишь высветила и до того для многих очевидное):
Я бы мог ходить по городу
но ходить мне лень
Я лежу на диване
и думаю про день(-)
ги которые дашь ты мне в долг
ги которые дашь ты мне в долг
— и т.д. Анжамбеман на границе куплета и рефрена разделяет одноударное слово деньги, при этом в первом куплете очевидна двусмысленность (слышится день, второй слог появляется лишь в рефрене, после небольшой паузы), в последующих же куплетах синтаксис не позволяет предположить слово день вместо деньги. Ближе к концу песни рефрен несколько видоизменяется
Я люблю вобще-то женщин
но любить мне лень
Потому что у женщин
нету день(-)
эг-эг-эг дать мне в долг
эг-эг-эг дать мне в долг
Анжамбеман вновь, как и в первом куплете, перестает быть однозначным — рефрен хоть и открывается вторым слогом разбитого надвое слова, но этот слог повторен трижды, забалтывается и обессмысливается, превращаясь в своего рода глоссолалию.
Но хотелось бы обратить внимание здесь на то, что двусмысленный анжамбеман возникает именно в первом куплете. Это не имеет смысла, когда текст напечатан. Напечатанный текст, помимо прочего, обладает визуальным измерением; его, если он не слишком пространен, можно охватить одним взглядом, отметив все его бросающиеся в глаза формальные особенности (к каковым внутрисловный анжамбеман, тем более на строфоразделе, безусловно относится). Важно здесь и то, что в данном случае актуализируется не столько музыкальное начало в рок-произведении, сколько вообще его устная, аудиальная природа в противопоставлении письменной, визуальной.
А с другой стороны, есть в рок-культуре подчеркнутая «литературоцентричность», проявляемая самыми разнообразными способами. Странно было бы спорить о месте Ильи Кормильцева в литпроцессе. Борис Гребенщиков, Виктор Цой, Майк Науменко плотно соотнесены с питерским поэтическим андеграундом. Стихи Ольги Арефьевой печатает журнал «Октябрь». А Егор Летов (и не только он!) читает стихи на своих альбомах вперемешку с песнями.
Но каков статус этих текстов, произнесенных или напечатанных? Есть ли стихотворение Арефьевой из публикации в «Октябре» тот же текст, что звучит в ее песне? Или это не просто разные носители, но разные произведения? Такая проблема, независимо от рока, поставлена расцветшей в последнее время «новой эстрадностью» — от Дмитрия Воденникова до Андрея Родионова, от Дины Гатиной до Аркадия Штыпеля. Кажется неожиданным воспринимать тексты этих поэтов как своего рода «партитуры» аудиального исполнения; но ведь чтение их — не просто какая-то мелодекламация, это именно художественный акт, обладающий полноценной эстетической значимостью. То ли мы читаем, что слышим? И то ли слышим, что читаем?
И эта проблема имеет прямой аналог в рок-культуре: помимо звука и слова рок-произведение включает в себя и представление, перформативную составляющую. А представление, в свою очередь, также неоднородно: здесь и имидж, образ исполнителя и/или автора, и собственно свойства вокала, и элементы театрализации, и взаимодействие с публикой, столь важное для рока…
Представляется, что произведение, в том числе поэтическое, обладает своего рода «пучком» двойников, но при этом само никак не проявлено. Оно может быть представлено различными способами, но эти формы представления окажутся лишь частичными проявлениями многомерного, единомоментно необозримого полностью художественного тела.
Может быть, здесь и кроется ответ на главный вопрос: является рок-поэзия поэзией или нет. С очевидностью, мы что-то теряем, читая античную или средневековую лирику вне музыкального сопровождения, — как теряем, скажем, от перевода. Но есть традиция восприятия, милостивая к нам, которая позволяет не воспринимать собственную ущербность. Есть привычка, есть застывшие структуры архива. Те, кто не любит русский рок, готовы увидеть в его текстах всевозможные слабости технического, концептуального, интонационного, просто душевного свойства. Однако ж, случись что с нашими носителями музыки, — вполне вероятно, вербальная составляющая рок-произведения сможет жить отдельно, жить, подобно инвалиду, конечно, но эта инвалидность постепенно перестанет быть заметной. Можно будет читать Гаркушу, к примеру, или Сукачева, — ведь тексты русского рока и впрямь порой говорят о времени глубже «бумажной» поэзии. Другое дело, антология «Поэты русского рока» — своего рода фальстарт, неудачная попытка создания нового контекста в неподходящих условиях.
Рассуждения, подобные нашим необязательным заметкам, хороши еще тем, что касаются феномена, в общем-то, завершенного. То гигантское поле, что именуется рок-культурой, по сути своей не может удержаться как целостность. Центробежные силы уверенно разрывают ее на части, не готовые пока ощутить свою самодостаточность, — но это временно.
Эти заметки посвящены памяти Ильи Кормильцева. Его статьей (совместной с О.Суровой) открывался первый том тверской «Рок-поэзии». Процитируем же: «…какова будет схема развития отечественной рок-поэзии: «субкультура — контркультура — масскультура»? Или, может быть, третьим компонентом окажется просто «культура» — без всяких приставок?»
Да, пожалуй, оказалось так: растворение в культуре, присвоение различных элементов рок-культуры разными культурными полями и разными их областями, порой несовместимыми. Но память о русской рок-поэзии, великой утопии, будет жить в наших сердцах.
___________________________________________________________________________________
* Выходит с 2004 г. в издательстве «Азбука-классика».