Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2005
* * *
Душноне спишь и ждешь
воздух тяжел недви╢жим
Господи даждь нам дождь
врежь по засохшим крышам
располосуй хлябь
огненными углами
Грохнул и — кап да ляп —
всхлипывает над нами
Кап — не достал земли
ляп — пересверк протяжный
чад Своих утоли
семя великой жажды
каждую тварь омой
гулкоревучим — зрячим
господибожемой —
смой все к чертям собачьим
Звякнул по проводам
зыркнули струи-змейки
гул пошел по листам
глине душе-жалейке
С ревом — чего жалеть —
тучный мешок распорот
свищет и хлещет плеть
ливень идет на город
тьмущую тьму кося
сущую сушь взрывая
Господи вот я вся
мокрая но живая
ТАШКЕНТ
Петухом пунцовым цветет гранат.
Я три дня училась в ташкентской школе,
я три ночи училась в ташкентской школе,
где по Цельсию +36 и боле,
и теперь ничего не знаю о жизни.
Соловей строчил в открытые окна,
вылетали из клюва дробные розы,
раскрывались подробно, пели, как пули,
уплетая рифмами подоконник.
Лепества живьем бурлила в арыках,
клекотал базар и гостиничный бар,
и луна и солнце одновременно
мне три дня — три ночи очки слепили.
Но над всем сияли Чимганские горы
и, сияя нон-стоп три дня — три ночи,
мне стихи на трех языках читали.
И такси, не мигнув, меня развозили,
и жезлом указующим разводили
жаркий желтокирпичный трехтысячелетний
круглый путь изумрудные человечки.
Алейкум-селям, изумрудный город,
я тебе никогда, никогда не увижу,
Самарканд, Бухару и Хиву не увижу,
драгоценных встречных и поперечных, —
я сложила вас в сердце своем.
И Христос воскрес.
Самолет завелся.
На хвосте пристроился ветер дольний.
Под крылом огни распаляет темь.
А Москва не верит, шмонает больно,
и язвит по Цельсию произвольно
суета родимая.
Дождь.
+7.