Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2002
1.
В девятом классе средней школы нам задали на дом стихотворение Некрасова “Элегия”. Я был хорошим учеником и его вызубрил, хотя ничего зануднее не читал. Можно было бы предположить, что отторжение, которое вызвали у меня стихи, было вызвано казенной манерой преподавания. Но это совсем не так. Я любил литературу. И очень любил поэзию. Отношения с учителем были хорошие. И я прекрасно помню, как годом ранее настолько увлекся “Евгением Онегиным”, что выучил наизусть две первые главы, я выучил бы, наверное, весь роман, но меня остановило то, что я перестал перечитывать первые главы, а мне вовсе не хотелось лишать себя удовольствия перечитать эту великую книгу еще и еще раз. А вот с Некрасовым ничего не получалось. Какие-то вериги висели на его строках. Читать его было нестерпимо скучно. Он казался мрачным и бесконечно устаревшим, этот певец народного горя.
Много лет спустя в памяти без видимой причины всплыли строчки:
Пускай нам говорит изменчивая мода,Вдруг стало ясно, что Некрасов говорит не о каком-то другом, неведомом мне народе, который страдал при проклятом царизме лет сто пятьдесят назад, а обо мне, моих друзьях и родных. И тогда я прочел “некрасовский жуткий анапест” (Марина Кудимова) как газетную рубрику “Происшествия”. Некрасов выдерживает такое чтение — тема-то действительно “не стареет”.
Что тема старая “страдания народа”
И что поэзия забыть ее должна.
Не верьте, юноши! не стареет она.
2.
Однажды я попытался в одном из своих текстов процитировать строку Некрасова: “Любил ли кто тебя, как я!” и ужаснулся. Это произнести невозможно, не то что включить в стихотворение. Нагроможденье незначимых частей речи приводит к полной какофонии. Это речевой сбой, остановка. Но почему эта хрестоматийная строка не задевала слух, когда я читал ее у Некрасова? Я припомнил полную цитату:
О, Волга, колыбель моя,И все разъяснилось. Строки связаны глубоким консонансом: “колыбель моя” — “любил ли кто”. Возникающим созвучием вторая строка выравнивается и усиливается. Восклицание “О, Волга” разливается аллитерированным повтором. Возникает неожиданная музыка, и, оказывается, видимый сбой — это пологий песчаный берег, на который накатывает волна. Не так он был прост, суровый и неуклюжий Николай Некрасов.
Любил ли кто тебя, как я!
3.
Есть старая поговорка “писать надо так, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно”. Кому ее только ни приписывали. Например, Чехову. И значение вроде бы близкое высказыванию “краткость сестра таланта”. Но поговорка не об этом, и краткость здесь ни при чем. Принадлежат эти слова, по крайней мере, Некрасову (а возможно, и Шиллеру):
Форме дай щедрую даньИмеется в виду, конечно, теснота словесного ряда (Тынянов). Здесь нет никакого противопоставления. Вполне может существовать текст, в котором словам тесно не будет, а мыслям будет просторно. К этому типу относится, например, философская проза. Сама по себе теснота — это неплохо и для мысли тоже. Литературное произведение это не малометражная кухня. Слова Некрасова не содержат никакого оценочного привкуса. Это — эстетическая декларация. Это — определение не любого текста, а именно стихотворного.
Временем: важен в поэме
Стиль, отвечающий теме,
Стих, как монету, чекань.
Строго, отчетливо, честно,
Правилу следуй упорно:
Чтобы словам было тесно,
Мыслям — просторно.
(“Подражание Шиллеру. II. Форма”)
Мысли и слова существуют как пересекающиеся, но несовпадающие пространства. Они связаны между собой, но связаны нежестко. Теснота слов достигается разрывами мысли. Мы опускаем все, что можно достроить, додумать, увеличивая семантический вес слов. Но мы выбрасываем, выбраковываем лишние слова так, чтобы всегда оставалась возможность перелететь через разрывы “как буер через полынью” (Шкловский о Пастернаке). Чем дальше слова отстоят друг от друга в пространстве смысла — тем они ближе, теснее сами по себе, тем они необходимее и единичнее. Некрасов это прекрасно знал и сумел сформулировать задолго до Тынянова.
4.
У Некрасова были серьезные проблемы с публикацией последней главы поэмы “Кому на Руси жить хорошо”. Цензура не пропускала “Пир на весь мир”, что вовсе не удивительно, поскольку самой завидной карьерой для юноши Некрасов в этих стихах называет судьбу народного заступника, чахотку и Сибирь.
И тогда Некрасов дал моральную взятку. В песню Григория Добросклонова он вставил славословие Александру II:
Славься, народуЭто двустишие было снято Чуковским, и в советских изданиях оно отсутствует.
давший свободу.
В своих стихах о Сталине Ахматова написала:
И благодарного народаЕсли Некрасов еще имел какие-то основания для своих строк, Александр II ведь действительно освободил крестьян, то Ахматова, конечно, не имела никаких. Но форма взятки осталась той же — нет ничего приятнее для абсолютного властелина, чем слышать, что он — освободитель.
Он слышит голос: “Мы пришли
Сказать, где Сталин, там — свобода,
Мир и величие Земли”.