Слово о поэте Игоря Меламеда
Евгений Блажеевский
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1999
Евгений Блажеевский
Натюрморт
Памяти И.Б. Безбрежный океан,
Волны упругий пульс,
Печальный осьминог
И субмарина Немо…
И безогляден курс
В мотке широт,
И плюс
К тому, что в жизни есть,
В душе черно и немо…
В кают-компании не глобус, а луна
С лицом таким,
Что возникает ода
При виде голубого валуна,
Да “Огонек” сорокового года,
Лежащий на столе
Эпохи рококо,
Где по углам стоят
Подсвечники на страже,
Где карта вечности
И женское трико,
Что сорвано при грубом абордаже,
Соседствует с письмом
Овидия к М.Б.,
С черновиком в помарках и пометах…
Но этот натюрморт,
По сути и судьбе
Случайный,
Растворяется в предметах…
А свет, сочась,
Сквозь жалюзи течет,
Скользнув по чашке с кофе и окуркам,
На бесконечный телефонный счет
Между Нью-Йорком и Санкт-Петербургом…
. . . Цветаева, и Хлебников, и Рильке!..
Одолевая дивный сопромат,
Ты счастлив, ты выходишь из курилки
В тот незабвенный, в тот далекий март,
Цитируя зачем-то: “ночь… аптека…”,
Когда вокруг по-вешнему пестро.
Осталась за углом библиотека —
Дом Пашкова, и мы спешим в метро
По наледи хрустящей, а за кромкой
В бездомной луже ежится закат,
И от прекрасного лица знакомой
Исходит свет, слегка голубоват…
И день многоголосый, уплывая,
Томительно-нетороплив уже,
Но лестница летит, и угловая
Квартира на последнем этаже,
Где, чиркнув спичкой, — от крюка с одеждой
И до планшета с “Вечною весной” —
Хозяйка озаряет, как надеждой,
Свое жилище свечкой восковой.
И разговор, что вязок был, как тесто,
Из-за смущенья, из-за суеты,
Волнует ощущением подтекста:
“Любимая?..”
“Мой милый, это ты?..
Мне восемнадцать, но уже на части
Расколот мир, и столько чепухи,
Когда бы не особенное счастье
Любить искусство и читать стихи…”
И говорит во утоленье жажды,
И жарко ловит воздух нежным ртом…
Так выпало ей говорить однажды,
А слушавшему вспомнится потом
И чистый голосок, пропавший где-то
На перепутье большаков и трасс,
И как она — бледна, полуодета —
Себя дарила в жизни первый раз.
И то, что ощутил — впервые, Боже —
Свободу равнозначную реке:
Лежи и созерцай рассвет на коже
И первый луч на зыбком потолке.
— Любимая, — он скажет много позже, —
Кому Франческа, а кому Кармен…
Иные связи стоили дороже,
Не отдавая ничего взамен.
Лишь этот миг на чувственном пределе
В каморке бедной близ Москва-реки…
Тогда не я, тогда Земля при теле
Была — как шарик с ниткой — у руки!..
. . . Геннадию Чепеленко Ночной больничный двор
Слегка присыпан снегом.
Слетаются к стеклу
Снежинки, словно моль.
И корпуса молчат.
Они сравнимы с неким
Угрюмым банком, где
Накапливают боль.
В палате, у окна
Отыскивая спички
И пачку сигарет,
Я слышу, как впотьмах
За лесом иногда
Проходят электрички,
Квадригами колес
Вздымая снежный прах.
И снова тишина
Морозом, как наркозом,
Прихвачена земля
И голые кусты.
Мы в темноте лежим,
Как бревна — по откосам,
Пред болью подступающей пусты
Душою…
Пошарим по сусекам, Но давай
Остаток дней своих
Сжимая в пятерне,
Давай поговорим
С быстролетящим снегом
И поглядим на мир
При медленной луне…Ню
Минуя губы
И любопытство грудей,В сладком дурмане, Глазами сбегаешь вниз
К чуть дымящейся цели…Запахи
Сретенка пахнет
Ветошью прошлой жизни,Базаром — Арбат, Грустной любовью — пруды
Те, где пролилось масло…Осень
Пусто в шашлычной.
И, сдвинув в угол столы,Смотрит буфетчик, Как теплоход лениво
Уходит за горизонт.
