Листки
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 1996
Евгений Берлин
Что же нам до других? По шуршащим тропинкам бредем. Всюду прелой листвой, будто пеплом, посыпаны тропы.
Будто где-то под ложечкой ком тонкогубым сверчком
Цедит дымный настой лесопарков Восточной Европы.
Оголенные корни, как вены, тверды и темны,
Черно-влажную снедь сердцевины славянской глотают.
Неужели их дни в этой почве уже сочтены?
Но покуда на кронах сияет листва золотая.
Все, что будет потом, — это будет, возможно, потом. —
Не лубочный закат да и не суетливость иная.
Да и что до других? Мы по тропкам шуршащим бредем…
И покуда огнем нам сияет листва золотая.
Юлия Кунина
INCONSISTENT SELF PORTRAIT
Я полурусская, 30, почти магистр, метр 67, реестр, регистр,
обрывки энциклопедии, выписки из словаря,
три языка, коротко говоря.
Это мои глаза, говорят — красивы.
Это мой длинный нос.
Губы — цвет сливы, или черники, или помады,
и разбирать зачем?
Это мой профиль, говорят — нубийский,
а может, еврейский, точнее, просто российский,
где черт знает что смешалось черт знает с чем.
Это моя повадка сорок-воровок.
Это мой решительный подбородок
решимости неизвестно на что и как.
Это плечи — торчат ключицы,
любила сравнить с Наташей, а надо бы с птицей,
от которой лишь пух да перья — сожми кулак.
Путешествие ниже, конечно, таит соблазны.
Я, составленная из разных и разнообразных
старых девушек и интересных дам,
ренуаровских баб и сомнительных персонажей,
суфражисток и верных жен, и этих, не знаю даже,
которым в дофеминистскую эру собирались дать по мозгам.
Но это, так сказать, бахвальство, точнее, шкурка,
лягушачья пупыристая кожурка,
то, что любит еврей и чурка,
о чем и сообщаю вам.
А так, я ползу, истлевая в прахе,
подобно гаду и черепахе,
повелевая умом громам!
Марина Ровнер
ЭПИЛЛИЙ
Вбивая торжественный гексаметрический ритм В булыжник, и солнце размазав по впадинам лезвий,
Текут… Это жадными, грязными порами Рим
Вбирает своих легионов живое железо.
Не каждую эру почтил триумфатора ввоз,
Но каждому смертному, как императору, снится,
Что давит дымящийся и золотистый навоз
Сияющий обод его золотой колесницы.
Беременных крики. И давка за место с утра.
И черни раз в жизни позволены смелые шутки.
В столице Вселенной свобода. И мир. И жара.
И раб на кресте умирает четвертые сутки.
А раб за спиной у героя твердит: «Оглянись!
И вспомни, что ты — человек. И что богом ты не был».
Но слепнут плебеи. И птицы срываются вниз
С прославленных портиков — в городом ставшее небо.
И вновь: «Оглянись!» Не сдержать золотого венца.
И губы толпы от животного страха застыли,
Что нет у империи слуха. И нету лица.
А только литой и увенчанный лавром затылок.
Анна Котова
Ушел. Закрылась, скрипнув, дверь. Погашен свет.
Я подшиваю счет потерь
Ко счету лет.
Виталий Мануйлов
На срезе старого ствола
смола
нависла над краями,
сжимая переплет коры бугристой,
в котором свиток переделкинской сосны
хранит
свиданья голосов
и слов черновики,
обломки строк и трещины простоев,
и гениальное простое…
Повешенный фонарь — соглядатай
остекленевшим взором
уставился в зазор
между краями штор,-
берет измором.
Под ним в промозглом полумраке
угрюмо-равнодушные зеваки
глазеют, как с небес свалившийся Япет
в азарте, в озверении запала
крушит об каменный массивный парапет,
не глядя, все, что под руку попало.
Змееволосая настырная Горгона
вцепилась в ухо буриданова осла.
Маячит тень экспроприатора Харона —
теперь уже без лодки и весла…
Яков Андреев
Зеленый бархат мха на черном пне. Лесное кладбище. Заросшая дорога.
И неподвижный ястреб в вышине.
И на разбитом камне образ Бога.
Твое ли, Отечество, слово
Во тьме не светило, как Бог?
Уходит Россия Толстого,
Как будто земля из-под ног.
Сергей Серебряков
СОНАТА
Мы гуляли по городу спокойному, тихому, сонному.
Он асфальтом пылил под ногами,
равнодушно моргая нам вслед.
Мы беседу вели о судьбе и о Боге,
о науке и жизни и прочих житейских делах.
Незаметно свернули к реке,
гравий сочно хрустел под ногами.
Собеседник был прав и в суждениях тверд.
Я был более прав и в суждениях более жёсток.
Он был мягок и мягок был я.
Я конкретнее был, он конкретней старался
казаться. В общем, мы,
мы всегда уважали друг друга.
тут — навстречу — вдруг вышли бандиты.
Человек, может, пять или восемь.
Что-то стали хамить, но заметив
в нас уверенность и удивленье,
побурчав, покурив, удалились.
Мы спокойно отправились дальше,
унимая дрожанье в коленках.
Река лениво проплывала.
Наш разговор сменился.
Себе внушая холод поведенья,
мы стали вспоминать приемы драки.
В пути обратном одуванчик
сорвал я и не удивился,
увидев россыпь парашютов.
Случайность ветра.
Случайность встречи.
Случайность смерти…
И вдруг увидел я впервые в жизни
живого камышового кота.
Он подошел и мягко терся,
глаза сливались с шерстью.
Он был домашний.
Алексей Верницкий
Крик чаек подготавливает вечер, — Без туч и ветра, судя по полету
Отъевшихся пернатых. Лампы в доме
Рабы и слуги зажигают. Леди
Все ткет и распускает покрывало,
Все более верна. Над Одиссеем
Глумятся женихи. Он на Итаке.
Итак, крик чаек предвещает вечер —
Спокойный, тихий. Под чужой одеждой
Хозяин входит в дом, где будет узнан
Служанкой по родимому пятну, —
И прячет меч под складками одежды.
Руины домов
Окружают руины
Детского сада.
Елена Мулярова
Не прощанье опасно, а нож под присмотром детей, Плоской рыбой лежит, только тронь — и замечется молча,
Или ночь на лице, состоящем из острых частей,
Заблестит из-под век желтым глазом по-волчьи.
У меня для тебя больше нет новостей.
Но плывет музыкант, продираясь сквозь хриплые звуки.
Он поет обо мне на короткой волне,
О тебе и опять обо мне, о разлуке.
Невозможно. И музыка движется вспять,
В черный ящик слетаются быстрые ноты.
Пусть пластинка пока продолжает играть,
Завираться, кричать, набирать обороты.
Но обманным движением прячется нож,
На иглу наскочив, обрывается песня.
Свет уходит в глаза, сквозь ресничную дрожь
Он блестит все таинственней, ярче, чудесней.
Андрей Ширяев
Три истины: огонь, вода и глина. Гончарный круг. Весь август у порога
темнела перезрелая малина
и тоже принимала форму Бога.
Я слышал музыку. В привычном гаме
и топоте на школьных переменах
звучали голоса за облаками
каких-то духовых, каких-то медных.
Не зная обо мне ни сном, ни духом,
вода в природе двигалась кругами
весь век, пока я становился слухом
и круг вокруг оси вращал ногами.
Юрий Орлицкий
ИЗ ОКНА
В этом богом забытом краю, Под невидимым неводом неба
Я в стеклянном колодце стою
И смотрю на обилие снега,
На изъерзанный шинами тракт,
На белесое тление окон…
А потом — побежали поля
Мутноватым бескрайним потоком.
Павел Соколов
В безлюдном парке
холодный свет
фонарей,
будущее
вполне обозримо